read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



бывает героический! Всякая вещь, попадая в фокус человеческого мышленья,
одухотворяется. Так облагородился "расчет" материалистов: так материя у
лучших знатоков ее обратилась в бесплотную игру таинственных сил. Этические
построения Чернышевского -- своего рода попытка построить всг тот же
перпетуум-мобиле, где двигатель-материя движет другую материю. Нам очень
хочется, чтоб это вертелось: эгоизм-альтруизм-эгоизм-альтруизм... но от
трения останавливается колесо. Что делать? Жить, читать, думать. Что делать?
Работать над своим развитием, чтобы достигнуть цели жизни: счастья. Что
делать? (но судьба самого автора, вместо дельного знака вопроса, поставила
насмешливый восклицательный знак).
Чернышевского перевели бы на поселение гораздо скорее, если бы не дело
каракозовцев: на их суде выяснилось, что ему хотели дать возможность бежать
и возглавить революционное движение -- или хотя бы издавать в Женеве журнал,
-- при чем, высчитывая даты, судьи нашли в "Что делать?" предсказание даты
покушения на царя. И точно: Рахметов, уезжая заграницу, "высказал, между
прочим, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в
России, не теперь, а тогда, года через три (многозначительное и типичное для
автора повторение) нужно ему быть". Между тем последняя часть романа
подписана 4-ым апреля 63 года, а ровно день в день три года спустя и
произошло покушение. Так даже цифры, золотые рыбки Чернышевского, подвели
его.
Рахметов ныне забыт; но в те годы он создал целую школу жизни. С каким
пиететом впитывался читателями этот спортивно-революционный элемент романа:
Рахметов принял боксерскую дьету -- и диалектическую: "Поэтому, если
подавались фрукты, он абсолютно ел яблоки, абсолютно не ел абрикосов,
апельсины ел в Петербурге, не ел в провинции, -- видите, в Петербурге
простой народ ест их, а в провинции не ест".
Откуда вдруг мелькнуло это молодое кругленькое лицо с большим,
по-детски выпуклым лбом и щеками, как два горшочка? Кто эта похожая на
госпитальную сиделочку девушка в черном платье с белым отложным воротничком
и шнурком часиков? Приехав в Севастополь в 72 году, она пешком исходила
окрестные села для ознакомления с бытом крестьян: была она в своем периоде
рахметовщины, -- спала на соломе, питалась молоком да кашей... И
возвратившись к первоначальному положению, мы опять повторим: в стократ
завиднее мгновенная судьба Перовской чем угасание славы бойца! Ибо по мере
того как, переходя из рук в руки, истрепывались книжки "Современника" с
романом, чары Чернышевского слабели; и уважение к нему, давно ставшее
задушевной условностью (которая, вынутая из-за души, оказывается мертвой)
уже не могло встрепенуться при кончине его в 89 году. Похороны прошли тихо.
Откликов в газетах было немного. На панихиде по нем в Петербурге приведенные
для парада друзьями покойного несколько рабочих в партикулярном платье были
приняты студентами за сыщиков, -- одному даже пустили "гороховое пальто";
что восстановило некое равновесие: не отцы ли этих рабочих ругали
коленопреклоненного Чернышевского через забор?
На другой день после той шутовской казни, в сумерки "с кандалами на
ногах и думой в голове", Чернышевский навсегда покинул Петербург. Он ехал в
тарантасе, и так как "читать по дороге книжки" разрешили ему только за
Иркутском, то первые полтора месяца пути он очень скучал. 23-го июля его
привезли наконец, на рудники Нерчинского горного округа, в Кадаю: пятнадцать
верст от Китая, семь тысяч -- от Петербурга. Работать ему приходилось мало,
жил он в плохо проконопаченном домишке, страдал от ревматизма. Прошло два
года. Вдруг случилось чудо: Ольга Сократовна собралась к нему в Сибирь.
Когда он сидел в крепости, она, говорят, рыскала по провинции, так мало
заботясь об участи мужа, что родные даже подумывали, не помешалась ли она.
Накануне шельмования прискакала в Петербург... 20-го утром уже ускакала. Мы
никогда бы не поверили, что она способна на поездку в Кадаю, если бы не
знали этой ее способности легко и лихорадочно передвигаться. Как он ее ждал!
Выехав в начале лета 66 года с семилетним Мишей и доктором Павлиновым (мы
опять вступаем в область красивых имен), она добралась до Иркутска, где ее
задержали на два месяца; там она стояла в гостинице с драгоценно-дурацким
названием -- быть может, исковерканным биографами, но вернее всего с
особенным вниманием подобранным лукавой судьбой: Ho^tel de Amour et Ko.
Доктора Павлинова не пустили дальше: вместо него поехал жандармский ротмистр
Хмелевский (усовершенное издание пячловского удальца), пылкий, пьяный и
наглый. Приехали 23-го августа. Чтобы отпраздновать встречу супругов, один
из ссыльных поляков, бывший повар Кавура, о котором Чернышевский некогда так
много и так зло писал, напек тех печений, которыми объедался покойный барин.
Но свидание не удалось: удивительно как всг то горькое и героическое, что
жизнь изготовляла для Чернышевского, непременно сопровождалось привкусом
гнусного фарса. Хмелевский, виясь, не отступал от Ольги Сократовны, в
цыганских глазах которой скользило что-то загнанное, но и манящее, --
вопреки ее воле, быть может. За ее благосклонность он даже будто бы
предложил устроить побег мужу, но тот решительно отказался. Словом, от
постоянного присутствия бесстыдника было так тяжело (а какие мы строили
планы!), что Чернышевский сам уговаривал жену пуститься в обратный путь, и
27-го августа она это и сделала, пробыв таким образом, после трехмесячного
странствия, всего четыре дня -- четыре дня, читатель! -- у мужа, которого
теперь покидала на семнадцать с лишним лет. Некрасов посвятил ей
"Крестьянских Детей". Жаль, что он ей не посвятил своих "Русских Женщин".
В последних числах сентября Чернышевского перевели на Александровский
завод, в тридцати верстах от Кадаи. Зиму он там провел в тюрьме, с
каракозовцами и мятежными поляками. Темница была снабжена монгольской
особенностью -- "палями": столбами, тесно вкопанными встоячь вокруг тюрьмы;
"палисад без сада", острил один из ссыльных, бывший офицер Красовский. В
июне следующего года, по окончании срока испытуемости, Чернышевский был
выпущен в вольную команду и снял комнату у дьячка, необыкновенно с лица на
него похожего: полуслепые, серые глаза, жиденькая бородка, длинные спутанные
волосы... Всегда пьяненький, всегда вздыхающий, он сокрушенно отвечал на
расспросы любопытных: "Всг пишет, пишет сердечный!". Но Чернышевский прожил
там не больше двух месяцев. Его имя всуе упоминалось на политических судах.
Блаженненький мещанин Розанов показывал, что революционеры хотят поймать и
посадить в клетку "птицу из царской крови, чтобы выменять Чернышевского". От
графа Шувалова была иркутскому генерал-губернатору депеша: "Цель эмиграции
освободить Чернышевского, прошу принять всевозможные меры относительно его".
Между тем Красовский, выпущенный вместе с ним, бежал (и погиб в тайге,
ограбленный), так что были все причины водворить опасного ссыльного опять в
тюрьму и на месяц лишить права переписки.
Невыносимо страдая от сквозняков, он никогда не снимал ни халатика на
меху, ни барашковой шапки. Передвигался, как лист, гонимый ветром, нервной,
пошатывающейся походкой, и то тут, то там слышался его визгливый голосок.
Усугубилась его манера логических рассуждений -- "в духе тезки его тестя",
как вычурно выражается Страннолюбский. Жил он в "конторе": просторной
комнате, разделенной перегородкой; в большой части шли по всей стене низкие
нары, в роде помоста; там, как на сцене (или вот как в зоологических садах
выставляют грустного хищника среди скал его родины), стояли кровать и
небольшой стол, что было по существу обстановкой всей его жизни. Он вставал
за полдень, целый день пил чай да полеживал, всг время читая, а
по-настоящему садился писать в полночь, так как днем непосредственные соседи
его, поляки-националисты, совершенно к нему равнодушные, затеяв игру на
скрипках, его терзали несмазанной музыкой: по профессии они были колесники.
Другим же ссыльным он зимними вечерами читал. Как то раз заметили, что хотя
он спокойно и плавно читает запутанную повесть, со многими "научными"
отступлениями, смотрит то он в пустую тетрадь. Символ ужасный!
Тогда-то он написал и новый роман. Еще полный успеха "Что делать?", он
многого ждал от него -- ждал главным образом денег, которые, печатаясь
заграницей, роман должен был так или иначе принести его семье. "Пролог"
весьма автобиографичен. Уже однажды упомянув о нем, мы говорили о
своеобразной попытке реабилитации Ольги Сократовны; такая же, по мнению
Страннолюбского, скрыта в нем попытка реабилитации самой личности автора,
ибо, с одной стороны подчеркивая влияние Волгина, доходившее до того, что
"сановники заискивали перед ним через его жену" (полагая, что у него "связи
с Лондоном", т. е. с Герценом, которого смертельно боялись новоиспеченные
либералы), автор, с другой стороны, упорно настаивает на мнительности,
робости, бездейственности Волгина: "ждать и ждать, как можно дольше, как
можно тише ждать". Получается впечатление, что упрямый Чернышевский как бы
желает иметь последнее слово в споре, хорошенько закрепив то, что повторял
своим судьям: меня должно рассматривать на основании моих поступков, а
поступков не было и не могло быть.
О "легких" сценах в "Прологе" лучше умолчим. Сквозь их
болезненно-обстоятельный эротизм слышится нам такая дребежжащая нежность к
жене, что малейшая из них цитата показалась бы чрезмерно глумливой. Зато
послушаем вот этот чистый звук -- в его письмах к ней за те годы: "Милая
радость моя, благодарю тебя за то, что озарена тобою жизнь моя"... "Я был бы
здесь даже один из самых счастливых людей на целом свете, если бы не
думалось, что эта очень выгодная лично для меня судьба слишком тяжело
отзывается на твоей жизни, мой милый друг"... "Прощаешь ли мне горе,
которому я подверг тебя?"...
Надежды Чернышевского на литературные доходы не сбылись: эмигранты не
только злоупотребляли его именем, но еще воровски печатали его произведения.
И вовсе уже пагубными для него были попытки его освободить, попытки сами по
себе смелые, но кажущиеся бессмысленными нам, видящим с изволока времени
разность между образом "скованного великана" и тем настоящим Чернышевским,
которого только бесили старания спасителей: "эти господа, говаривал он
потом, -- даже не знали, что я и верхом ездить не умею". Вследствие этого
внутреннего противоречия и получалась чушь (особый оттенок коей нам уже
давно известен). Если верить молве, Ипполит Мышкин, под видом жандармского
офицера явившийся в Вилюйск к исправнику с требованием о выдаче ему
заключенного, испортил всг дело тем, что надел аксельбант на левое плечо
вместо правого. До этого, а именно в 71 году, была уже попытка Лопатина, в
которой все несуразно -- и то, как в Лондоне он вдруг бросил переводить



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 [ 55 ] 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.