возможность послужить Господу Богу.
Если бы на то была Божья воля, вы должны были бы подчиниться и умереть, а не
пытаться исправлять эту волю.
Смышленые шестиклассники воображают, что таким путем опровергается все
учение церкви.
кажемся заморышами рядом с этим горделивым служителем веры.
обращаюсь я к Вернике. - Ведь их не точит червь сомнений и тревог. Они много
бывают на свежем воздухе, занимают свою должность пожизненно, и думать им
незачем. У одного есть катехизис, у другого воинский устав. Это сохраняет им
молодость. Кроме того, оба пользуются величайшим уважением. Один имеет
доступ ко двору Господа Бога, другой - кайзера.
я. - Мы обязаны уважать его веру, а он наше неверие - не обязан.
вина. Всего набралось меньше полутора стаканов, остальное выпил заступник
Божий, а именно - почти целую бутылку Форстериезуитенгартена 1915 года.
Вино, которое следовало бы пить только вечером и с женщиной.
движений, происходящих в душевной жизни людей. И пытаюсь здесь, на этом
перекрестке, хоть немного направлять их. Но за сами эти движения не отвечаю.
Может быть, я психопат?
представляете собой ничего интересного. Вполне нормальный средний
подросток!
чайки на фоне темной тучи, растерянно мечутся перед ней участники воскресных
экскурсий в светлых костюмах, с детьми, свертками, велосипедами и всяким
пестрым барахлом; но вот колонна приблизилась и перегородила улицу.
пенсий. Впереди едет в коляске человеческий обрубок. Голова у него есть, а
рук и ног нет. Сейчас уже невозможно определить, был ли этот обрубок
человеком высокого или низкого роста. Даже по плечам не скажешь, ибо руки
ампутированы так высоко, что протезы не к чему прикрепить. Голова у обрубка
круглая, глаза карие, живые, он носит усы. Кто-то, видимо, каждый день за
ним присматривает - он чисто выбрит, волосы и усы подстрижены. Его коляску,
в сущности просто доску на роликах, везет однорукий. Обрубок сидит очень
прямо и старается не свалиться. За ним следуют коляски безногих: по три в
ряд. У них коляски с высокими колесами на резиновом ходу. Они приводят их в
движение руками. Кожаные фартуки, обычно прикрывающие те места, где должны
быть ноги, сегодня отстегнуты. Видны культи. Брюки тщательно подвернуты
вокруг них.
улицах так часто - прямые линии костылей и между ними чуть косо висящее
тело. Потом слепые и кривые. Слышишь, как они ощупывают мостовую белыми
посохами, и видишь на руке желтые повязки с тремя черными кружочками. У
слепых те же знаки, которыми запрещается въезд на улицы с односторонним
движением или обозначается тупик, - три черных круга. Многие инвалиды несут
плакаты с надписями. Несут и слепые, хотя сами уже никогда не смогут их
прочесть. "И это благодарность отечества!" - написано на одном. "Мы
умираем с голоду!" - на другом.
выведено: "Моя ежемесячная пенсия составляет одну марку золотом" . Между
двумя колясками развевается белый флаг: "У наших детей нет молока, нет мяса,
нет масла. Разве мы за это сражались?"
что на них уже почти ничего нельзя купить. Время от времени правительство
повышает пенсии - но с таким опозданием, что в тот день, когда их
увеличивают, они оказываются снова почти обесцененными; доллар стал
неистовствовать, он подскакивает ежедневно уже не на тысячи и десятки тысяч,
а на сотни тысяч марок. Позавчера он стоил миллион двести тысяч, вчера -
миллион четыреста. Ожидают, что завтра он дойдет до двух миллионов, а в
конце месяца - до десяти. Рабочие получают теперь заработную плату два раза
в день - утром и под вечер, - и каждый раз им дают получасовой перерыв,
чтобы они успели сбегать в магазины и поскорее сделать покупки - ведь если
они подождут до вечера, то потеряют столько, что их дети останутся
полуголодными. Да и быть сытым - совсем не значит хорошо питаться. Быть
сытым - значит просто набить желудок всем, что попадется, а вовсе не тем,
что идет на пользу.
сбившиеся в кучу машины воскресных экскурсантов. Странный контраст - серая,
почти безликая масса жертв войны молча тащится по улице, а позади едва
ползут машины тех, кто разбогател на войне. Они ворчат, вздрагивают,
фыркают, нетерпеливо движутся по пятам за вдовами убитых, которые вместе с
детьми завершают шествие, голодные, отощавшие, обнищавшие, испуганные. А в
машинах ослепительно пестреют роскошные летние туалеты - полотно и шелк тех,
кто развалился на сиденьях, полные щеки, округлые плечи и лица,
смущенные тем, что пришлось попасть в столь неприятную ситуацию. Пешеходам
на тротуарах легче: они просто отводят взгляд и торопят детей, которые то и
дело останавливаются и требуют объяснить, что такое инвалиды. Кто может,
сворачивает в боковые улицы.
бескровным лицам течет нездоровый кислый пот. Вдруг позади раздается рев
клаксонов. Один из владельцев машин не выдержал; ему хочется сэкономить
несколько минут, и он пытается обогнать колонну, въехав на тротуар. Все
инвалиды оборачиваются. Никто ничего не говорит, но ряды демонстрантов
преграждают ему путь. Теперь, чтобы проехать, машине пришлось бы давить их.
В ней сидят молодой человек в светлом костюме и соломенной шляпе и девушка.
Он делает несколько нелепых жестов, выражающих недоумение, и закуривает
сигарету. Каждый из увечных воинов, проходя мимо машины, смотрит на него. Не
с упреком, нет, - инвалиды смотрят на сигарету, так как ветер разносит по
улице ее крепкий аромат. Это очень дорогая сигарета, а никто из
демонстрантов уже не может позволить себе курить слишком часто. Поэтому они
и стараются, если удается, изо всех сил нанюхаться табачного запаха.
национал-социалиста в мундирах и держат большой плакат: "Приходите к нам,
камрады! Адольф Гитлер вам поможет!" Колонна обходит вокруг церкви.
стоит два миллиона марок - столько, сколько получает за два месяца на себя и
на семью безногий инвалид войны. Шампанское заказал Ризенфельд.
посмотреть, как вы будете мне морочить голову. Аристократки не живут против
маленькой конторы по установке надгробий и в таких домах!
ошибочный вывод, - отвечаю я. - А вам следовало бы знать, что в наши дни
аристократки почти только так и живут. Их довела до этого инфляция. Дворцам
пришел конец, господин Ризенфельд. А если он у кого еще и остался, то в
таком дворце сдают комнаты. Деньги, полученные по наследству, растаяли.
Королевские высочества живут в меблирашках, бряцающие саблями полковники с
зубовным скрежетом пошли в страховые агенты, а графини...
Дальнейшие разъяснения излишни. Но историю с фрау Вацек я раскусил тут же.
Меня просто забавляли ваши неуклюжие попытки втереть мне очки.
напоминаю этому оденвэльдскому Казанове, что он назвал Лизу француженкой, а
ее походку сравнил с походкой полной и стройной пантеры, - это вызвало бы
немедленный разрыв между нами, а нам до зарезу необходим гранит.
Ризенфельд. - Наоборот, она тем привлекательнее. Такие женщины - это сам
народ... Посмотрите, как она танцует. Как... Как...
у себя дома, в Оденвэльде, вы - безупречный гражданин и отец семейства: вы
ведь нам как-то показывали фотографии своих трех детей у окруженного розами
дома, в стены которого вы принципиально не вложили ни куска гранита, - как
неудавшийся поэт, я ставлю вам это в большую заслугу; так почему вы, уехав
оттуда, превращаетесь в этакого короля ночных клубов?
Орловский Гай Юлий
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Березин Федор
Акунин Борис