неотвратимое приближение конца рабочего дня означавшими позывными передачи
"Время, события, люди". Молодцы стояли плечом к плечу во дворе облсовпрофа,
лицезрея облупившуюся ограду детского сада "Аистенок". Два шипучих родника
возникли и иссякли почти одновременно.
заикавшийся, а прямо-таки глотавший слова с языка Смолер.
хмель глупо и бессмысленно убивает злобою Смур,- чувак, ну, пойми же, ну,
она нас все равно найдет. Нам просто повезло, что Свиридона повязали.
потрясенный неверностью друга Смолер. Он развернулся и пошел прочь, одолел
метров десять, обернулся и крикнул благодушие продолжавшему излучать
Бочкарю:- Нет, ты понял? Понял?
исчез, не растворился в уличном шуме. Нашел его Коля уже на бульваре.
друга.
опаской билеты, кои С-м-о, как и следовало ожидать, рвать не стал, осмотрел,
свернул, сунул в задний карман своих вельветовых штанов, и уже в виде
"прощаю" бросил огненный осуждающий взгляд на гнусного двурушника.
мысли, ведет себя неумно, нет, не заслуживает Коля Бочкарев позорного места
в списке лицемеров и злоумышленников, он, несчастный, одинокий, живущий лишь
одной светлой надеждой. Клянусь вам, он просто молчал, не подводил
идеологическую базу, как Смур, не растравлял душу мстительным чувством,
подобно Свире,- Эбби Роуд переживал. Персона поп grata в родном городе,
человек без угла и средств к существованию, он переживал, мучился, закрывал
глаза, хранил гордое терпение, ибо самые возвышенные соображения побуждали
его к поездке в Москву любой и даже недопустимой ценой.
тамбур скорого поезда, где Лысый смотрит в отечное Колино лицо, а Сережа
Винт в бритый грачиковский затылок, еще одного небольшого отступления не
избежать, ибо без вовремя сделанного пояснения, увы, не добиться нам от
нашей прозы того, чем выгодно отличается реализм от всякого недостойного
изма, а именно - полнокровия.
Мариной Сычиковой уважаемой публике будет приятно познакомиться с вполне
состоявшимся отцом, Николаем Валерьевичем Бочкаревым. Папой славной
четырехмесячной девочки Ксюши, Ксении. Впрочем. с женским времяисчислением
знакомый понаслышке, Коля едва ли станет возражать, впиши ему автор в
паспорт, скажем, полугодовалого мальчика Максима. Видите ли, маму,
родительницу своего первенца, Бочкарь не видел уже больше года, никаких
достоверных сведений о ней не имеет, и, если ему наврать, будто подверглась
oнa той же самой болезненной и унизительной процедуре, каковую так жаждала
Мара, он и этому, конечно, поверит.
яблочного пюре или погремушку в виде красной собачьей морды. Ведомо ему
только одно,- где-то на огромном пространстве, красным волнующим цветом
выделенном на политической карте мира, в европейской, вероятнее всего,
звездочкой столицы отмеченной части живет, и томится, и зовет его Зайка,
Ира, Ириша, Ируся. Ирина Борисовна Владыко, наследница фамилии, которая, не
станем и этого скрывать, покоя не давала скудоумным нашим южносибирским
острословам вплоть до восемьдесят третьего года.
Тимофеевича Владыко было три дочери, две умные, а младшая Ириша. (Ситуация,
вообще говоря, для Руси обыкновенная.) Старшая, Светлана, окончила
аспирантуру Московского горного института и вышла замуж за хорошего
человека, которому, придет время, сошьют такой же, как у свекра,
генеральский мундир с синими лампасами. Средняя, Елена, к научным изысканиям
особого пристрастия не питала, освоила в том же, скульптурной крышей
знаменитом доме на Ленинском проспекте курс экономики горного производства,
а попутно вышла замуж, и тоже за хорошего человека, воспитанного хозяином
кабинета в одном из тех небоскребов, что погребли под собой и Собачью
площадку и улицу Молчановка, окончила институт и уехала в легендами овеянную
Персию помогать Грибоедова невзлюбившему народу осваивать богатство недр. А
вот Ириша связалась с сумасшедшим наркоманом, известным мерзкой кличкой
Бочкарь, и родила от него девочку Ксюшу.
согласитесь, это ответственному работнику любого уровня снести нелегко, а уж
облеченному такими полномочиями, как Борис Тимофеевич, уж никак нельзя.
Конечно, он может винить жену, винить, попрекать, считать, будто забаловала,
по курортам, по санаториям затаскала, ну а что прикажете делать с крохой, в
три года хватившей полстакана (под пельмени), конечно, слегка разведенного
водой, но все равно уксуса. Был ли то знак свыше или фокусы той злополучной
двойной, невооруженному глазу невидимой спирали - определенно установить
едва ли возможно. Во всяком случае, девочка (которой врачи не уставали
предсказывать... язык, признаться, не поворачивается сказать, в общем, все
краснели и мялись) получалась неправильной, росла всем назло упрямой,
своевольной и с наклонностями совершенно неподобающими.
объемистый "Розенлев" и, не зажигая в кухне свет, быстрыми глотками отпивать
золотистую вязкую жидкость из бутылок с цветастыми венгерскими, болгарскими,
но чаще итальянскими этикетками. Да, любил папаша сыр (домашний,
приятелем-сокурсником довольно регулярно с оказиями присылаемый сулугуни)
миланской горькой запивать. Ну, и дочери, черт бы ее побрал, полынный настой
пришелся по вкусу.
правило, предпочитал всему прочему), и пусть за восемнадцать лет его
руководства в целом по области надои выросли лишь в отчетных докладах, зато
две поточные линии по производству творога и сырковой массы в самом деле
вступили в строй действующих на Южносибирском гормолзаводе на три месяца
раньше запланированного.
сорок первой школы Ирине Владыко, хотя, конечно, нельзя не сказать, пусть и
скороговоркой,- вот не испытывал Борис Тимофеевич к ней жалости. Тощая,
белобрысая, синеглазая, в чужих людях вызывала душевное движение, а его,
представьте, раздражала, ну, что бы ни сделала - все не так, двум старшим
умницам не чета, никакого сравнения. И то еще правда, не хотел ее вообще
Борис Тимофеевич, не поверите, но как чувствовал,- опять девка, ох не хотел.
В общем, было за что пенять супруге Екатерине Степановне, когда вдруг
схватывал государственную голову Бориса Тимофеевича незримый обруч и
стягивал затылок к переносице.
отпустит, займемся все же его потомством. Значит, так, пока Ирина водила
дружбу с распущенной (и в одежде, и в разговоре) дочкой директора
Южносибирского химкомбината (лисы и подхалимки), пока неизвестно чем
занималась на даче наглого сынка начальника областного УВД (вот уж тупица
невыносимый), естественным испарением Борису Тимофеевичу как-то удавалось
регулировать уровень желчи в чаше терпения, но перед выпускными экзаменами
расплескалась драгоценная жидкость.
областного центра, разгульным вечером на лестнице между танцевальным холлом
и столовой сидел человек и проповедовал всеобщее братство. Это был Эбби
Роуд. Он приехал в обед к музыкантам, шумно лабавшим сейчас через
исключительно ненадежный антиквариат под названием "ТУ-100", и, испытав
сразу, без промедления на себе действие всех имевшихся в распоряжении
лажовщиков веселящих веществ, к ночи пришел в благостное состояние
безграничной любви ко всему сущему. Он сидел на ступеньках и говорил, мимо
вверх и вниз сновал цвет школ всех уклонов, кто-то останавливался,
задерживался, присаживался рядом, уходили, приходили, трепали Колю по
голове, снизу ухала музыка, сверху раздавались крики и смех, вечер
раскрутился на полные обороты, когда от очередной сверху вниз сыпавшейся
компании отделилась худая синеглазая девчонка и остановилась послушать гуру.
Потом ушла, и надолго, но все же вернулась и уже простояла до полуночи возле
перил, сверху глядя на странного незнакомца.
комнаты, девушка, то ли с удивлением, то ли с высокомерным недоумением
слушавшая пророческие речи, наклонилась, заглянув умнику в лицо, и спросила:
ехидства продолжила допрос Ира Владыко.
здесь Карась снегом умывал?
бесчувственность, наоборот, сверхчувствительность, крылья, любая дурь вообще
- она ключ к чувствам, ну, шестому, седьмому, ты сама еще не знаешь какому,
она просто сгусток вселенской энергии, скопленный листьями, зернами,
травами, ночью извлеченный по древнему рецепту. Когда она в тебе, ты
раскрепощаешься, становишься частью смысла, твой внутренний глаз открывается
Флинт Эрик
Трубников Александр
Мурич Виктор
Свержин Владимир
Никитин Юрий
Перумов Ник