обернул ими тело убитого, поднял его и, сгибаясь под своей ношей, пошел в
церковь.
княжья челядь, бывшая там, была уже вся пьяна.
себе печаль с ним! - отвечала челядь.
летописи, причитать над ним так:
придет из Царьграда или из иных сторон русской земли, а то хоть и латинин,
христианин ли, поганый, ты, бывало, скажешь: поведите его в церковь и на
полаты, пусть видят все истинное христианство! А эти не велят тебя в церкви
положить!
притворе. Духовенство не решалось отпереть церковь и совершить над ним
панихиду, боясь гнева заговорщиков. Лишь на третий день пришел игумен
монастыря Козьмы и Дамиана и гневно обратился к боголюбским клирошанам:
вложим его в гроб, пусть лежит здесь, пока злоба перестанет: тогда приедут из
Владимира и понесут его туда.
в каменный гроб и пропели над ним панихиду.
и теперь грабила имущество князя Андрея Юрьевича и бояр его.
Андрею похитить в Вышгороде икону Богородицы - в ризах прошел по городу с
чудотворною иконой Богородицы.
прекратились. И было это великое чудо.
устрашились сотворенного и вспомнили, сколько добра сделал им Андрей. Порешив
привезти тело убитого в город, они отправили игумена Богородицкого монастыря
Феодула с уставщиком Лукою и с носильщиками за телом в Боголюбово.
образом Богородицы перед Серебряными воротами и стали ждать, пока принесут
князя.
показалось княжеское знамя и послышалось погребальное пение, многие из горожан
стали, плача, опускаться на колени. Затем же встали и пошли за гробом, сняв
шапки.
телом сына его Глеба - двадцатилетнего юноши, который скончался за девять дней
до убиения отца. Весь народ владимирский горячо любил его за необыкновенную
душевную чистоту и милостивость.
ними стали совершаться многие исцеления. Православная церковь, оплакав их,
причислила Андрея и сына его Глеба к лику святых.
своего защитника, мудрого государственного мужа и невинного страстотерпца,
принявшего мученический венец и кровью омывшего все грехи свои. Мученической
же кончиной своей приблизился Андрей к Св. Борису и Глебу.
всю жизнь его, во многих боях оберегая его, а сын Андреев, названный Глебом в
память мученика, едва ли не в одну неделю преставился с отцом своим?
расстались в жизни вечной и Борис с Глебом.
без формы, один даже в свитере. Первый громоздких очертаний, жутко пахнущий
бритвенным лосьоном, остался в коридоре, крепко придерживая мать за локти,
другой - со скулами монгольской вытески - держа руку в кармане, прошел в
комнату и спросил слитно:
ордером.
и гибким, словно пластилиновым лицом. Дракон на бедре, серьга в правой мочке,
несколько высвеченных перьев на голове. Голос неожиданно толстый, глухой. Но в
минуты волнения - как сейчас - с повизгиванием. Смех - одна непрерывная
высокая нота. Обманчивая внешность - сознательно играет роль.
раньше ушел из дома и две недели жил на вокзале - в подсобке у мойщицы
туалетов. Она была очень жалостлива, эта уборщица унитазов и сладковато
пахнущих, в пивных подтеках, кусочков непереваренной пищи. В подсобке,
выходящей одной дверью в женский туалет, а другой в мужской, было удивительно
чисто. Одуряюще пахло хлоркой. Под столом по ранжиру, во всей своей воинской,
протертой газетами доблести, выстраивались собранные на вокзале бутылки.
Увидеть их можно было, только если лежишь на топчане, щекой к колючей, в
сине-красную полоску дорожке. От той мойщицы в памяти остались стреуголенные
старостью ножки и цепкие руки, которыми она, не отрывая от пола, двигала по
кафелю ведро.
бугристые скулы.
пристали? - закричал сын.
камеру! - тут было произнесено несправедливое и обидное слово.
выдернул из кармана тусклую восьмерку наручников.
стулом. Скуластый замешкался, выбирая между тем, чтобы перелезть через
загроможденный тарелками журнальный столик, и более простым маршрутом - через
постель. Вспрыгивать на жирную посуду было чревато для новеньких блестящих
ботинок, постелью же он ощутимо брезговал.
неумело, заламывать ему руки за спину. Один наручник он застегнул, а второй
никак не получалось, хотя он дважды и двинул парня по шее.
повисла на милиционере. Тот стал оттирать ее резиновым плечом, но при этом
выпустил Гришку и тот, вскочив с ногами на кровать, запрыгал в одном наручнике
- перепуганный, нелепый, крича: "Отвяжитесь! Не я, не я!" Другой, громоздкий,
стоявший в дверях, его не ловил, а только расставил руки, чтобы Гришка не
выбежал.
постановке: занавес опущен, Волк с Ягненком дружелюбно перекуривают в
подсобке. Штатские тоже стояли озадаченные. Казалось, теперь все быстро
разойдутся - люди не любят подвешенных ситуаций, в которых выставляются не в
лучшем свете.
схватила паспорт Гришки (там была дата рождения), потом свой паспорт, где на
страничке "дети" плавали два штампа, потом побежала к соседям. И вс„ со
слезами, с причетом, всегда отчего-то пугающим даже взрослых мужчин.
инициалы, фамилия и год рождения.
тоже подтверждали, что не тот, другой. Да только эти двое в штатском уперлись.
Не положено и все. Приказ. Не для своего удовольствия ходят. Для своего
удовольствия на женах прыгают. Это пошутил тот, из коридора.
лампочку в задницу вкручивали. Заберем, а там пускай разбираются. Не он - не
посадят. Он - посадят, - подытожил толстый. Добродушно так сказал, а Гришке
велел:
Гришке дали переодеться в спортивный костюм, забрали и увели. Кстати, когда
уводили, обнаружилось, что на лестнице был еще и третий. То ли курил, то ли
страховал на случай чего - кто его знает. Он-то, третий, и придерживал дверь,
чтобы мать не бросалась из квартиры и не царапалась.
Володихин Дмитрий
Перумов Ник
Маркелов Олег
Свержин Владимир
Доценко Виктор
Володихин Дмитрий