заметил их. Он вернулся к себе в комнату и снова сел работать.
ежедневно проводил по двенадцать, а то и по шестнадцать часов, сидя за
письменным столом или слоняясь по комнате, часто глядя своими светлыми
глазами в окна, за которыми сияло теплое весеннее солнце или звезды и
рыжая Луна.
кровати полуодетый и разговаривает на незнакомом языке. Он растолкал его.
Конвульсивно вздрогнув, Шевек проснулся, встал и, шатаясь, вышел в другую
комнату, к письменному столу, который был совершенно пуст; он уставился на
компьютер, с которого была сброшена вся информация, и застыл, точно
человек, который получил удар по голове, но еще не понял этого. Эфору
удалось снова уложить его, и он сказал:
все еще работаете. Это им нравится.
подвело его: от переутомления он ослабел и поэтому был раздражителен и
склонен к панике. Он боялся Паэ, Оииэ, боялся, что придет полиция с
обыском. Ему живо и ужасающе вспомнилось все, что он раньше слышал, читал,
о чем смутно догадывался относительно уррасской полиции, тайной полиции;
так человек, признавшись себе, что болен, припоминает абсолютно все, что
он когда-либо читал о раке. Он смотрел на Эфора лихорадочным, полным
тревоги взглядом.
быстро, с кривой улыбкой. Он принес Шевеку стакан воды и вышел; и замок
наружной двери защелкнулся за ним.
отношения к его выучке слуги.
осталась лишь чисто физическая, отчасти даже приятная вялость.
меня, когда болеет. Говорит: "У тебя рука легкая". Наверно, так.
день, когда буду умирать в ихней заразной дыре.
ответил Эфор.
это без возмущения, для наглядности. - Старые. В одной такой девчонка
померла. Там в полах дырки, здоровущие дырки, перекрытия видать, так? Я
говорю: "Это как же?" Понимаете, из дырок крысы лезут, прямо на койки. А
они: "Здание старое, шестьсот лет уж, как больница". Название ей
"Заведение Божественной Гармонии для бедных". Задница это, а не гармония,
вот что.
годочка.
говорит: "Ну и что ж, зато теперь за них не переживать, и ладно". Вам
угодно еще что-нибудь, господин?
классах, неприятно поразил Шевека; он досадливо сказал:
что он был еще нездоров и ему следовало потакать, на сей раз Эфор не
замкнулся.
меня вперед забрали. Призвали. Говорят: "Денщиком, будешь денщиком". Так и
вышло. Хорошая специальность - денщик. Как из армии вернулся, так прямо и
пошел в услужение.
Шевек с трудом понимал Эфора, не только из-за языка, но и по смыслу. Эфор
рассказывал ему о вещах, с которыми он никогда в жизни не сталкивался. Он
никогда в жизни не видел ни крысы, ни солдатской казармы, ни сумасшедшего
дома, ни богадельни, ни ломбарда, ни казни, ни вора, ни доходного дома, ни
сборщика налогов, ни человека, который хочет работать и не может найти
работу, ни мертвого младенца в канаве. Обо всем этом Эфор говорил, как о
самых обычных вещах или о самых обычных ужасах. Чтобы хоть как-то понять
все это, Шевеку пришлось напрячь воображение и припомнить все, что он знал
об Уррасе, вплоть до самых отрывочных сведений. И, однако, все эти вещи
были ему так знакомы, как ничто из виденного им здесь до сих пор, и он
действительно понимал их.
мир, из которого бежали его предки, предпочтя голод и пустыню и
бесконечное изгнание. Это был мир, который сформировал сознание Одо и
восемь раз сажал ее в тюрьму за то, что она не держала свои мысли про
себя. Это было человеческое страдание, в котором коренились идеалы его
общества, почва, на которой они взошли.
сейчас находились он и Эфор, были так же реальны, как и убожество, в
котором родился и жил Эфор. Для Шевека дело мыслящего человека состояло не
в том, чтобы отрицать одну реальность за счет другой, а в том, чтобы
включать одну в другую и соединять их. Это было нелегкое дело.
обязанности слуги, его морщинистое, гладко выбритое лицо было совершенно
лишено выражения; за последний час Шевек увидел, как на нем удивительным
образом сменяются выражения суровости, веселости, цинизма и боли. В данный
момент лицо Эфора было сочувственным и вместе с тем отчужденным.
оттенок не то иронии, не то вопроса.
нас был голод. Я тогда знал одну женщину, которая убила своего грудного
ребенка, потому что у нее пропало молоко, а больше ему было нечего дать,
совсем нечего. На Анарресе, Эфор, не сплошь... не сплошь молоко и мед.
к изящному выговору; и добавил, оскалив зубы: - Все равно, этих там никого
нет!
что через несколько минут после того, как Эфор впустил старика, он вошел
беспечной походкой и с обаятельным сочувствием осведомился о здоровье
Шевека.
он, - вам не следует так переутомляться.
говорить о войне в Бенбили, которая постепенно превращалась, как он
выразился, в "крупномасштабную операцию".
лекцию о стратегии. Его удивляло отсутствие в "птичьих" газетах моральных
суждений на эту тему. Они отказывались от своего шумно-возбужденного тона;
их формулировки часто дословно совпадали с формулировками выпускаемых
правительством телефакс-бюллетеней.
позволим этим чертовым тувийцам по нам ногами ходить? На карту поставлен
наш статус великой державы!
должен воевать.
того они, милый мой, и существуют, чтобы сражаться за свою страну! И
позвольте вам сказать, что нет на свете солдата лучше, чем иотийский
рядовой солдат, как только его приучат подчиняться приказам. В мирное
время он, быть может, и разглагольствует, но в глубине, под всем этим,
скрыто мужество. Самой главной нашей надеждой и опорой - как государства -
всегда был простой солдат. Так мы и стали той ведущей державой, какой
являемся сейчас.
может быть, и нежелание обидеть старика, в котором он не признавался себе,
приглушили его голос, и Атро не расслышал.
опасность, душа народа верна и надежна, как сталь. В промежутках между
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Акунин Борис
Каргалов Вадим
Смоленский Вадим