Чтение 56–й страницы книги ~Комедианты~

Старая мадам Ферри - она присматривала за домом и стряпала - заглянула
в дверь и напомнила, что обед готов. На ней было черное платье и белая
наколка. Обстановка, в которой жил этот марксист, могла показаться
странной, но я вспомнил, что когда-то слышал о кружевных занавесках и
горках для фарфора, украшавших первые реактивные самолеты Ильюшина. Как и
эта старушка, они придавали всему надежность, внушали веру в незыблемость
бытия.

Нам подали отличный бифштекс, картофель со сметаной, чуть приправленный
чесноком, и бордо, лучше которого вряд ли найдешь так далеко от его
родины. Доктор Мажио был сегодня неразговорчив, но его молчание было так
же величественно, как и его речь. Когда он спрашивал: "Еще бокал?" - эта
фраза напоминала краткую эпитафию. После обеда он мне сообщил:

- Американский посол возвращается.

- Вы уверены?

- И с Доминиканской Республикой скоро начнут дружественные переговоры.
Нас снова предали.

Старушка принесла кофе, и он умолк. Лицо его было скрыто от меня
стеклянным колпаком, прикрывавшим сложное сооружение из восковых цветов.
Мне все казалось, что после обеда мы присоединимся к другим членам
Броунинговского общества для обсуждения "Португальских сонетов". Как
далеко отсюда лежал Хамит в своей канаве.

- У меня есть кюрасо или, если вы предпочитаете, немного бенедиктина.

- Пожалуй, кюрасо.

- Кюрасо, мадам Ферри.

И снова воцарилось молчание, прерываемое лишь раскатами грома за окном.
Я недоумевал, зачем он меня вызвал, но, лишь после того как мадам Ферри
снова пришла и ушла, я узнал это:

- Я получил ответ от Филипо.

- Хорошо, что ответ пришел вам, а не Хамиту.

- Он сообщает, что будет в назначенном месте три ночи подряд на будущей
неделе. Начиная с понедельника.

- На кладбище?

- Да. В эти ночи луны почти не будет.

- А вдруг не будет и грозы?

- Вы когда-нибудь видели, чтобы в это время года три ночи кряду не было
грозы?

- Нет. Но мой пропуск действителен только на один день. Понедельник.

- Это пустяки. Мало кто из полицейских умеет читать. Высадив Джонса,
поезжайте дальше. Если что-нибудь сорвется и вас возьмут на подозрение, я
постараюсь предупредить вас в Ле-Ке. Оттуда вы, может, сумеете бежать на
рыбачьей лодке.

- Дай бог, чтобы ничего не сорвалось. Я вовсе не хочу бежать. Вся моя
жизнь здесь.

- Вам надо проехать Пти-Гоав, пока идет гроза, не то там непременно
обыщут машину. После Пти-Гоав можете спокойно ехать до Акена, а там вы уже
будете одни.

- До чего обидно, что у меня нет вездехода.

- Да, обидно.

- А как насчет часовых у посольства?

- О них не беспокойтесь. Во время грозы они пойдут пить ром в кухню.

- Надо предупредить Джонса, чтобы он был готов. Боюсь, как бы он не
пошел на попятный.

Доктор Мажио сказал:

- Вы не должны ходить в посольство до самого отъезда. Я зайду туда
завтра - лечить Джонса. Свинка в его возрасте - опасная болезнь: может
вызвать неспособность к деторождению и даже половое бессилие. Такой долгий
инкубационный период после болезни ребенка вызвал бы подозрение у врача,
но слуги этого не поймут. Мы его изолируем, обеспечим ему полный покой. Вы
вернетесь из Ле-Ке задолго до того, как узнают о его побеге.

- А вы, доктор?

- Я лечил его, пока в этом была необходимость. Этот период - ваше
алиби. А моя машина не выедет из Порт-о-Пренса - вот мое алиби.

- Надеюсь, что он хоть стоит того, на что мы идем.

- Поверьте, я тоже на это надеюсь. Надеюсь от души.

3

На следующий день Марта сообщила запиской, что Джонс заболел и доктор
Мажио опасается осложнений. Она сама ухаживает за больным и не может
отлучиться из посольства. Это была записка, предназначенная для
посторонних глаз, записка, которую следовало положить на видное место, и
все-таки у меня сжалось сердце. Ведь могла же она незаметно намекнуть,
хотя бы между строк, что любит меня. Опасности подвергался не только
Джонс, но и я, однако обществом ее в те последние дни наслаждался он. Я
представлял себе, как Марта сидит у него на кровати и он ее смешит, как
смешил когда-то Тин-Тин в стойле матушки Катрин. Суббота пришла и прошла,
потом наступило нескончаемое воскресенье. Мне не терпелось как можно
скорее со всем этим развязаться.

В воскресенье днем, когда я читал на веранде, к гостинице подъехал
капитан Конкассер - я позавидовал, что у него есть вездеход. Шофер с
большим животом и полным ртом золотых зубов - тот, что раньше обслуживал
Джонса, - сидел рядом с Конкассером, оскалившись, как обезьяна в
зоологическом саду. Конкассер не вышел из машины; оба они уставились на
меня сквозь черные очки, а я, в свою очередь, уставился на них, но у них
было преимущество - мне не видно было, как они моргают.

После долгого молчания Конкассер произнес:

- Я слышал, будто вы едете в Ле-Ке.

- Да.

- Когда?

- Надеюсь, завтра.

- Ваш пропуск выдан на краткий срок.

- Знаю.

- День туда, день назад и одна ночь в Ле-Ке.

- Знаю.

- У вас должно быть важное дело, если вы решились на такую утомительную
поездку.

- Я сообщил, какое у меня дело. В полицейском участке.

- В горах под Ле-Ке прячется Филипо. Там же и ваш слуга Жозеф.

- Вы осведомлены лучше меня. Впрочем, это ваша профессия.

- Сейчас вы живете один?

- Да.

- Ни кандидата в президенты. Ни мадам Смит. Даже британский поверенный
в делах и тот в отпуску. Вы отрезаны от всего. Вам бывает страшно по
ночам?

- Ко всему привыкаешь.

- Мы будем следить за вами всю дорогу, отмечать ваш проезд через каждый
пост. Вам придется отчитаться, как вы провели время. - Он сказал что-то
своему шоферу, и тот рассмеялся.

- Я сказал ему, что он или я учиним вам допрос, если вы задержитесь.

- Такой же допрос, как Жозефу?

- Да. Точно такой же. Как поживает майор Джонс?

- Довольно плохо. Заразился свинкой от сына посла.

- Поговаривают, что скоро приедет новый посол. Нельзя злоупотреблять
правом убежища. Майору Джонсу надо посоветовать перебраться в британское
посольство.

- Сказать ему, что вы дадите охранную грамоту?

- Да.

- Я передам, когда он поправится. Не помню, болел я свинкой или нет, а
я не хочу заразиться.

- Давайте не будем ссориться, мсье Браун. Я ведь уверен, что вы любите
майора Джонса не больше моего.

- Может, вы и правы. Во всяком случае, я ему передам то, что вы
сказали.

Конкассер дал задний ход, заехав прямо в куст бугенвилеи и ломая ветки
с таким же сладострастием, с каким ломал руки и ноги, развернулся и уехал.
Его посещение было единственным событием, нарушившим однообразие этого
долгого воскресенья. На сей раз свет был выключен в точно установленное
время, и ливень низвергся со склонов Кенскоффа, словно его запустили по
секундомеру; я пробовал читать рассказы Генри Джеймса в дешевом издании,
которое когда-то оставил один из постояльцев, - хотел забыть, что завтра
понедельник, но мне это не удавалось. "Бурный водоворот наших страшных
дней", - писал Джеймс, и я не мог сообразить, что за случайный перебой в
мирном течении долгой викторианской эпохи мог его так перепугать. Наверно,
заявил об уходе дворецкий? Все мои жизненные расчеты теперь были связаны с
этой гостиницей, она мне давала уверенность в завтрашнем дне, куда более
надежную, чем бог, чьим служителем, по мнению отцов св.Пришествия, я
должен был стать; в свое время я тут добился гораздо большего успеха, чем
с моей бродячей картинной галереей и ее поддельными холстами; в известном
смысле гостиница была и фамильным склепом. Я отложил Генри Джеймса, взял
лампу и поднялся наверх. Если мне не повезет, подумал я, может статься,
что это моя последняя ночь в гостинице "Трианон".

Большинство картин на лестнице было продано или возвращено владельцам.
Вскоре после приезда в Гаити у моей матери хватило ума купить одну из
картин Ипполита, и я берег ее и в хорошие и в плохие времена как своего
рода страховку, несмотря на самые выгодные предложения американцев.
Оставался у меня и один Бенуа, изображавший большой ураган "Хэйзел" 1954
года: разлив серой реки, которая несла самые невероятные предметы, -
дохлую свинью брюхом кверху, стул, лошадиную голову и расписанную цветами