заваренным для колера цикорием. Кухарка (в мастерских ее звали "хозяйка")
подавала по куску пиленого сахара на человека и нарезанный толстыми ломтями
черный хлеб. Посуду убирали мальчики. За обедом тоже служили мальчики. И так
было во всей Москве -- ив больших мастерских, и у "грызиков". Мастера бросали
работу, частью усаживались, как работали, "ноги калачиком", на катке вокруг
чашек, а кому не хватало места, располагались стоя вместе с мальчиками и по
очереди черпали большими деревянными ложками щи. Обедали не торопясь. "Хозяйка"
несколько раз подливала щи, потом вываливала в чашку нарезанную кусочками
говядину, и старший из мастеров стучал ложкой по краю чашки. Это в переводе на
человеческую речь значило: "Таскай со всем". После этого тихо и степенно каждый
брал в ложку по одному кусочку мяса, зная, что если захватит два кусочка, то от
старшего по лбу ложкой влетит. Ели молча, ложку после каждого глотка клали на
каток и снова, прожевав мясо и хлеб, черпали вторую. За кашей, всегда гречневой,
с топленым салом, а в постные дни с постным маслом, дело шло веселей: тут уже не
зевай, а то ложкой едва возьмешь, она уже по дну чашки стучит. После обеда
мальчики убирают посуду, вытирают каток, а портные садятся тотчас же за работу.
Посидев за шитьем час, мастера, которым есть что надеть, идут в трактир пить чай
и потом уже вместе с остальными пьют второй, хозяйский чай часов в шесть вечера
и через полчаса опять сидят за работой до девяти. В девять ужин, точнее,
повторение обеда. "Грузиками" назывались владельцы маленьких заведений, в
пять-шесть рабочих и нескольких же мальчиков с их даровым трудом. Здесь
мальчикам было еще труднее: и воды принеси, и дров наколи, сбегай в лавку -- то
за хлебом, то за луком на копейку, то за солью, и целый день на посылках, да еще
хозяйских ребят нянчи! Вставай раньше всех, ложись после всех. Выбежать
поиграть, завести знакомство с ребятами -- минуты нет. В "Олсуфьевке" мальчикам
за многолюдностью было все-таки веселее, но убегали ребята и оттуда, а уж от
"грызиков" -- то и дело. Познакомятся на улице с мальчишками-карманниками,
попадут на Хитровку и делаются жертвами трущобы и тюрьмы... Кроме
"мастеровщины", здесь имели квартиры и жили со своими артелями подрядчики
строительных работ: плотники, каменщики, маляры, штукатуры, или, как их в Москве
звали, "щекатуры". Были десятки белошвейных мастерских, портнишек, вязальщиц,
были прачечные. Это самые тихие и чистенькие квартиры, до отказа набитые
мастерицами и ученицами, спавшими в мастерских вповалку, ходившими босиком, пока
не выйдут из учениц в мастерицы. Их, как и мальчиков, привозили из деревни и
отдавали в ученье на четыре-пять лет без жалованья и тем прикрепляли к месту.
Отбывшие срок учения делались мастерами и мастерицами и оставались жить у своих
хозяев за грошовое жалованье. Некоторые обзаводились семьями. В "Олсуфьевке"
жили поколениями. Все между собой были знакомы, подбирались по специальностям,
по состоянию и поведению. Пьяницы (а их было между "мастеровщиной" едва ли не
большинство) в трезвых семейных домах не принимались. Двор всегда гудел
ребятишками, пока их не отдадут в мастерские, а о школах и не думали. Маленьких
не учили, а подросткам, уже отданным в мастерские, учиться некогда. Взрослые
дочери хозяев и молодые мастерицы, мальчики, вышедшие в мастера, уже получавшие
жалованье, играли свадьбы, родня росла,-- в "Олсуфьевке" много было
родственников. В большие праздники в семейных квартирах устраивали вечеринки. Но
таких скромных развлечений было мало среди общего пьяного разгула. Поголовное
пьянство обыкновенно бывало на масленице и на святках. Ходили из квартиры в
квартиру ряженые, с традиционной "козой", с барабаном и "медведем" в
вывороченном полушубке. Его тащил на цепи дед-вожатый с бородой из льна, и
медведь, гремя цепью, показывал, как ребята горох в поле воруют, как хозяин
пляшет и как барин водку пьет и пьяный буянит. Конечно, медведю подносили водки,
и он уже после второй-третьей вечеринки сва- ливался и засыпал в сенях, а если
буянил, то дворники отправляли его в подвал. У скромной, семейной работающей
молодежи "Олсуфьевской крепости" ничего для сердца, ума и разумного веселья --
ни газет, ни книг и даже ни одного музыкального инструмента. Бельэтаж
гагаринского дворца, выходившего на улицу, с тремя большими барскими квартирами,
являл собой разительную противоположность царившей на дворе крайней бедноте и
нужде. Звуки музыки блестящих балов заглушали пьяный разгул заднего двора в
праздничные дни. В семейных квартирках надворных флигелей были для молодежи
единственным весельем -- танцы. Да и только один танец -- кадриль. Да и то без
музыки. В праздничные дни, когда мужское большинство уходило от семей
развлекаться по трактирам и пивным, мальчики-ученики играли в огромном дворе,--
а дома оставались женщины, молодежь собиралась то в одной квартире, то в другой,
пили чай, грызли орехи, дешевые пряники, а то подсолнухи. Разговоры вертелись
только на узких интересах своей специальности или в области сплетен. Молодежь
начинала позевывать. Из отворенного окна бельэтажа гагаринского дворца
послышалась музыка. -- Ну чего же вы? Там уже начали!.. С веселыми лицами
вскакивают чистенько одетые кавалеры и приглашают принаряженных барышень. --
Позвольте вас пригласить на кадрель! Мигом отодвигается в угол чайный стол,
пожилые маменьки и тетеньки усаживаются вдоль стен, выстраиваются шесть пар,
посредине чисто вымытого крашеного пола, танцующие запевают: Во саду ли в
огороде Девица гуляла... Все громче, веселее под эту песню проходят первые три
фигуры всемирно известного танца, Четвертую и пятую танцуют под: Шла девица за
водой За холодной ключевой... У живших в "Олсуфьевке" артелей плотников,
каменщиков и маляров особенно гулящими были два праздника: летний -- петров день
и осенний -- покров. Наем рабочих велся на срок от петрова до покрова, то есть
от 29 июня до 1 октября. В петров день перед квартирами на дворе, а если дождь,
то в квартирах, с утра устанавливаются столы, а на них -- четвертные сивухи,
селедка, огурцы, колбаса и хлеб. Первую чару пил хозяин артели, а потом все
садились на скамейки, пили, закусывали, торговались и тут же "по пьяному делу"
заключали условия с хозяином на словах, и слово было вернее нотариального
контракта. Когда поразопьются -- торгуются и кочевряжатся: -- Андрей Максимов, а
сколько ты мне положишь в неделю? -- пьяным голосом обращается плотник к
хозяину. -- Хошь по-старому -- живи. А то, ежели что, и не надо, уезжай в
деревню,-- отвечает красный как рак хозяин. -- А ты надбавь! А то давай расщот!
-- Как хошь! Получай сейчас и не отсвечивай! Орут, галдят, торгуются, дерутся
всю ночь... А через день вся артель остается у хозяина. Это петров день -- цена
переряда. У портных, у вязальщиц, у сапожников, у ящичников тоже был свой
праздник -- "засидки". Это -- 8 сентября. То же пьянство и здесь, та же ночевка
в подвале, куда запирали иногда связанного за буйство. А на другой день --
работа до десяти вечера. После "засидок"--согнем. У портных "засидки"
продолжались два дня. 9 сентября к семи часам вечера все сидят, ноги калачиком,
на верстаках, при зажженной лам-пе. Еще засветло зажгут и сидят, делая вид, что
шьют. А мальчишка у дверей караулит. -- Идет! И кто-нибудь из портных убавляет
огонь в лампе донельзя. Входит хозяин. -- Что такое за темнота у вас тутотка? --
Керосин не горит! -- Почему такое вдруг бы ему не гореть? -- Небось сами знаете!
Лампы-то ваши... -- Тэ-эк-с! Ну, нате, чтобы горел! И выкидывает трешницу на
четвертную и закуску. Огонь прибавляют. Через час четверть выпита: опять огонь
убавили. Сидят, молчат. Посылают мальчишку к главному закройщику -- и тот же
разговор, та же четверть, а на другой день -- все на работе. Сидят, ноги
калачиком, а руки с похмелья да от холода ходуном ходят. Летние каникулы
окончились. После "засидок" начиналась зимняя, безрадостная и безвыходная
крепостная жизнь в "Олсуфьевке", откуда даже в трактир не выйдешь!
Когда я вышел из трамвая, направляясь на вокзал, меня остановил молодой человек.
-- Извиняюсь, я первый раз в Москве. Я студент. Меня интересует, почему станция
на пустой площади у Садовой называется "Триумфальные ворота", а это -- "Тверская
застава", хотя передо мною Триумфальные ворота во всем их величии... Потом, что
значат эти два маленьких домика с колоннами рядом с ними? Я объяснил, что это
конец Тверской, что ворота сто лет назад были поставлены в память войны
двенадцатого года, но что по Садовой были когда-то еще деревянные Триумфальные
ворота, но что они уже полтораста лет как сломаны, а название местности
сохранилось. Объяснил я ему, что эти два домика в старину, когда еще железных
дорог не было, были заставами и назывались кордегардией, потому что в них стоял
военный караул, а между зданиями был шлагбаум, и так далее. Студент поблагодарил
меня, сказал, что он напишет в своей газете, сделает доклад в клубе, что у них
все интересуются Москвой, потому что она--первый город в мире. Его слова
заинтересовали меня. За полвека жизни в Москве я тысячу раз проезжал под
воротами и на конке, а потом и на трамвае, и мимо них в экипажах, и пешком
сновал туда и обратно, думая в это время о чем угодно, только не о них. Даже эта
великолепная конская группа и статуя с венком в руках настолько прошла мимо
моего внимания, что я не рассмотрел ее -- чья это фигура. Я лишь помнил
слышанное о ней: говорили, что по всей Москве и есть только два трезвых кучера
-- один здесь, другой -- на фронтоне Большого театра. Только это был не "кучер",
а "баба с калачом", по местному определению. Я поднял глаза и наконец увидал,
что это "богиня славы" с венком. В такой же колеснице стоял на Большом театре
другой "кучер" -- с лирой в руках -- Аполлон. Обе группы были очень однотипны,
потому что как ворота, так и Большой театр архитектор Бове строил одновременно,
в двадцатых годах прошлого столетия. В домиках кордегардии при мне уже
помещались то городские метельщики, то полицейская стража, то почтенные
инвалиды, растиравшие на крыльце, под дорическими колоннами, в корчагах
нюхательный табак для любителей-нюхарей. Потом поместилась в одном из домиков
городская амбулатория, а в другом -- дежурка для фельдшера и служителей. Кругом
домика, с правой стороны ворот, под легкой железной лестницей, приделанной к
крыше с незапамятных времен, пребывали "холодные сапожники", приходившие в
Москву из Тверской губернии с "железной ногой", на которой чинили обувь скоро,
дешево и хорошо. Их всегда с десяток работало тут, а их клиенты стояли у стенки
на одной ноге, подняв другую, разутую, в ожидании починки. Вот эту картину я
помнил, потому что каждый раз -- и проходя, и проезжая -- видел ее. И думаю: как
это ни один художник не догадался набросать на полотне этот живой уголок Москвы!
Под воротами с 1881 года начала ходить конка. В прежние времена неслись мимо
этих ворот дорогие запряжки прожигателей жизни на скачки и на бега -- днем, а по
ночам -- в загородные рестораны -- гуляки на "ечкинских" и "ухарских" тройках,
гремящих бубенцами и шуркунцами "голубчиках" на паре с отлетом или на
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Ларссон Стиг
Самойлова Елена
Журавлев Владимир
Шилова Юлия