крупно накорябано химическим карандашом:
меня здесь раненым. Не забудь про меня. Это моя просьба. А если больше не
увидимся, в левом кармане комсомольский билет, фотокарточка с надписью и
адреса. Мамы и ее. Возьмешь и напишешь. А как - сам знаешь. Только без
сантиментов. Все! Ничего у меня не вышло. Я - неудачник. Обнимаю тебя.
Давлатян".
выходу - Я с вами пойду Проводите меня к Давлатяну.
усталости жилках глазами за тем, как колыхнулся перед отдернутой
плащ-палаткой Зоин полушубочек над ее полными, будто вбитыми в короткие,
перепачканные глиной валенки ногами, вдруг лег на спину не то с выдохом, не
то со стоном; весь он потерял прежнюю щеголеватую и броскую яркость, -
темнел заросший подбородок, усики и косые бачки выделялись неаккуратно, -
поскреб ногтями тельник на груди; сказал с шутливым сожалением:
судьба нам здесь?.. Хотел бы я, товарищ Бог, перед смертью какую-нибудь
девку до полусознания зацеловать!.. Ничего в Зойке нет, может, глаза и ноги
одни, а прижаться на одну ночку бы, братцы, и потом хоть грудью на танк!
Смотрю, Кузнецов не теряется. Как, Рубин? Наверно, ты в своей деревне шастал
к девкам? Много девок-то перепортил?
мастак. Зойку-то. . А вот глаза и ноги ее не про тебя. Соображаю, это дело
тебя в темечко стукнуло. Бесился после шоколада во флоте-то!
шастал! Здоров ты, бугай! Об шею рельсу сломать можно.
Нечаев, люблю я тебя, но кончай травить морскую баланду насчет
санинструктора. Мне лично осточертело. Смени пластинку! И ты, Рубин, осади
коренных! - Уханов с обозначившейся угрозой на лице обождал тишину в
землянке, затем сказал, смягчаясь, добродушно: - Вот так, люблю мир в
семействе. Держи, Нечаев, награду за подбитые танки! В бронетранспортере
пару взял. Вместе с чемоданчиком. Один дарю!
Нечаева. Нечаев, хмыкнув, не без любопытства отстегнул кнопку, вытянул
массивный, воронено отливающий полированным металлом пистолет, взвесил его
на ладони.
несколько часов назад стрелял по ним, кричал команды на своем языке,
ненавидел, жил, надеялся жить, - проговорил мрачно:
руках Уханов, трогая застежки. - Офицерский? Его?
Посмотрим. Не гранаты в чемоданчиках возят.
мирного вида саквояжике, раздвинул края, тряхнул его над брезентом.
прибор, колбаса и буханка хлеба в целлофане, пластмассовая мыльница, плоский
флакончик одеколона, зубная щетка, два прозрачных пакетика с презервативами,
фляжка в темном шерстяном чехле, дамские часики на цепочке. Потом упали на
брезент карты в атласном футляре, на котором почему-то нарисован был знак
вопроса над берегом голубого озера, где мускулистый мужчина в узких плавках
догонял нагую толстую светловолосую женщину, - от всего этого запахло
сладковато и пряно, вроде чужим запахом пудры.
жизни неизвестного убитого немца - следы его недавней жизни, обнаженной и
преданной этими вещами после его смерти.
ладони. - Разреши ей преподнести подарок, старший сержант? На ее ручке эти
часики заиграют. Можно взять?
Гондон даже в запасе.
землянки. - Не те трофеи. Ладно. Половину жратвы нам, половину Зое на
раненых.
бритвы, колбасы и хлеба в целлофане, потом сорвал целлофан, вынул финку из
ножен.
грубыми пальцами немецкое белье, и широкое лицо его изобразило ожесточение.
- Вот оно как, а!..
думали!.. По радио: разобьем врага на его территории. Территория! Держи
карман...
замолчал? Давай, давай, не стесняйся!
же прыснул смехом: - Это что еще за картинки? - Взял футляр с картами,
пощелкал по футляру - атласные карты выскользнули на ладонь. - Салака ты,
Рубин. Скрипкой ноешь. Что ты в своей деревне видел? Коровам хвосты крутил?
Рубин. - А в жизни я то видел, что тебе и в зад не кольнуло! Когда ты на
лодках своих клешами мотал, меня до смерти об войну ударило! За один раз всю
мою жизнь свихнуло. Зверем ревел, ногтями двух дочек своих махоньких после
бомбежки из земли откапывал... да поздно! В петлю лез, да злоба помешала!..
Нечаев бросил на брезент карты. Здесь были парные голые валеты и обнаженные
парные дамы в черных чулках, в черных перчатках, тесно сплетенные в
непристойных, противоестественных позах: бородатые, мускулистые, как борцы,
короли держали на коленях прижавшихся к ним нежных мальчиков с ангельскими
ликами и ангельскими улыбками. Это не могло быть картами, но это были
все-таки карты, несколько захватанные, затертые по краям, тем не менее
невозможно было представить, что в них играли за столом.
медузы! Хорошо, что Зоечка вовремя вышла. Не для женских глазок. С ума
сойти, что делается!
родна!
очищаясь от чего-то липкого, скользкого, потом взял парабеллум, откинулся
спиной к стене землянки, сказал:
к себе счет есть. Братишку моего старшего в сорок первом убило. Под городом
Лида. Я и тогда думал: война неделю продлится. Нажмем - и в Берлине во главе
с маршалом Ворошиловым на белом коне. Оказалось... до самой Москвы шпангоуты
нам на боках пересчитывали. - Нечаев поиграл парабеллумом. - Согласен -
второй год потеем. Но Сталинград, Рубин, - это вещь. Пять месяцев фрицы
наваливались, наверняка уже шнапс за победу пили, а мы им шпангоуты мять
начали.
сделал: у нас не прорвал, так стороной танками обошел! Значит, опять его
силу не учли? И сидим тут - ровно мыши отрезанные, а он небось на танках к
своим в Сталинград прет и над тобой похохатывает!
тоже танков его нащелкали - зарыдаешь! Носовых платков не хватит. Кальсоны
на платки придется дать.
крикнул Рубин Нечаеву - Трофею обрадовался?
глазами, страшный в раскрытой злобе ко всему - к войне, к этому шелковому
немецкому белью, к этому бою, к окружению, к Нечаеву. И, порываясь к выходу
из землянки, подхватив с земли карабин, прибавил крикливо в сторону Уханова:
твердой копченой колбасы с белыми точками жира, сильным ударом вонзил финку
в буханку хлеба. И тотчас Нечаев перестал играть парабеллумом - по тому, как
Уханов резко вонзил финку в хлеб, по тому, как переменилось выражение его
взгляда, почувствовалось недоброе. Остановленный этой командой "сядь!" и
этим взглядом, Рубин, не остыв, круто нагнул шею, приготавливаясь
сопротивляться, но показалось - на веках его блеснули слезы.
даже если мы все до одного поляжем здесь, истерик не допущу! - сказал Уханов
внушительно и спокойно. - Немцев-то все же мы зажали возле Волги, или это не
так? Война есть война - сегодня они нас, завтра мы их! Ты когда-нибудь на
кулачках дрался, приходилось? Если тебе первому в морду давали, звон в
чердаке был, искры из глаз летели? Наверняка небо с овчинку казалось.
Главное - суметь подняться, кровь с морды вытереть и самому ударить. И мы их
ударили, Рубин! Другая драка пошла. Не обручальное колечко фрицам подарили
на память. Ладно. Мне наплевать на болтовню! Будь тут какой-нибудь хмырь, он
бы, гляди, припаял тебе паникерство. А я не то слышал. Сядь. Хлебни из этой