Чтение 56–й страницы книги ~Отверженные~

надсмотрщика палочные удары! Ходить в подбитых железом башмаках, надетых на
босые ноги! Каждое утро и каждый вечер подставлять ногу под молоток,
проверяющий звенья цепи! Терпеть взгляды любопытных, которым будут говорить:
"Вот это знаменитый Жан Вальжан, тот самый, что был прежде мэром в Монрейле
- Приморском!" А вечером, обливаясь потом, изнемогая от усталости, в зеленом
колпаке, надвинутом на глаза, подниматься под кнутом сержанта, в паре с
другим каторжником, по судовой лестнице, возвращаясь в плавучий острог! О,
какая мука!. Ужели судьба может быть так же зла, как мыслящее существо, и
так же уродлива, как человеческое сердце?

И он снова и снова возвращался к мучительной дилемме, лежавшей в основе
его тяжелого раздумья: остаться в раю и там превратиться в демона или же
вернуться в ад и стать там ангелом?

Что делать, боже всемогущий, что делать?

Буря, укрощенная с таким трудом, снова забушевала в его мозгу. Мысли
его опять начали мешаться. В них появились неподвижность и тупость,
свойственные отчаянию. В мозгу его назойливо звучало слово "Роменвиль" и
вместе с ним два стиха из песенки, которую он слышал когда-то. Ему
вспомнилось, что Роменвиль - это рощица близ Парижа, куда влюбленные ходят в
апреле рвать сирень.

Он потерял равновесие - не только духовное, но и физическое. Он ступал,
словно маленький ребенок, которого пустили ходить одного.

Минутами, борясь с усталостью, он силился вновь овладеть своим
рассудком. Он пытался в последний раз, и уже окончательно, поставить перед
собой вопрос, который довел его почти до полного изнеможения. Должен ли он
донести на себя? Или должен молчать? Ему не удавалось мыслить отчетливо.
Бесчисленные доводы, возникавшие в его мозгу, теряли форму и, колеблясь,
рассеивались, как дым. Он чувствовал только, что, какой бы путь он ни
избрал, некая часть его существа непременно и неизбежно умрет; направо ли,
налево ли - перед ним зияет могила; сейчас он переживает предсмертную агонию
- агонию своего счастья или своей добродетели.

Увы! Сомнения вновь овладели им. Он был так же далек от решения, как и
вначале.

Так билась в мучительной тоске эта злополучная душа. За тысячу
восемьсот лет до того, как жил этот несчастный, в ту пору, когда оливковые
деревья дрожали под жестоким ветром, дувшим из бесконечности, таинственный
мессия, воплотивший в себе все страдания и всю святость человечества, тоже
долго отстранял рукою страшную, таящую угрозу чашу, полную мрака, которая
предстала пред ним, изливая тьму. в звездных глубинах неба.

Глава четвертая. СТРАДАНИЕ ПРИНИМАЕТ ВО СНЕ СТРАННЫЕ ОБРАЗЫ

Пробило три часа полуночи; он шагал почти без отдыха уже пять часов
подряд и, наконец, в изнеможении опустился на стул.

Он заснул, и ему приснился сон.

Сон этот, как и большинство снов, не имел прямого отношения к
действительности и соприкасался с ней лишь тем, что было в нем зловещего и
мучительного, но он произвел на него большое впечатление. Кошмар поразил его
так сильно, что впоследствии он его записал. В числе бумаг, написанных его
рукою, сохранилась и эта рукопись. Считаем нужным привести здесь дословно ее
содержание.

Без описания этого сна, каков бы он ни был, история той ночи была бы
неполной. Это эпизод из мрачных скитаний больной души.

Вот он. На конверте мы читаем следующую надпись:

Сон, который приснился мне в ту ночь

"Я находился в поле. В широком и унылом поле, где не было травы. Я не
мог понять, когда это происходило, - днем или ночью.

Я гулял с братом, с товарищем моих детских лет, о котором, признаться,
я никогда не вспоминаю и которого почти совсем забыл.

Мы разговаривали, встречали прохожих. Мы говорили об одной нашей
соседке, которая когда-то жила рядом с нами и, с тех пор как поселилась в
комнате, выходившей на улицу, всегда шила у открытого окна. Продолжая
разговор, мы почувствовали, что нам стало холодно, оттого что это окно было
открыто.

В поле не было ни одного дерева.

Мимо нас проехал всадник. Это был совершенно голый человек, тело у него
было пепельного цвета, и сидел он верхом на лошади землистого цвета. У
человека не было волос; мы видели его голый череп, а на черепе жилы. В руках
он держал хлыст, гибкий, как виноградная лоза, и тяжелый, как железо.
Всадник проехал мимо, не сказав ни слова.

Брат сказал мне: "Пойдем оврагом".

Мы пошли оврагом, в овраге не было видно ни кустика, ни мха. Все было
землистого цвета, даже небо. Пройдя несколько шагов, я заметил, что мои
слова остаются без ответа. И понял, что брата уже нет рядом со мной.

Я вошел в деревню. Я подумал, что, должно быть, это Роменвиль (почему
Роменвиль?) {Скобки поставлены рукой Жана Вальжана (Прим авт.).}.

Улица, по которой я пошел, была пустынна. Я пошел по другой. На
перекрестке стоял человек, прислонясь к стене дома. Я спросил у человека:
"Что это за местность? Где я?" Человек ничего не ответил. Я заметил, что
дверь одного из домов открыта, и вошел в дом.

Первая комната была пуста. Я вошел во вторую. За дверью этой комнаты
стоял человек, прислонясь к стене. Я опросил у человека: "Чей это дом? Где
я?" Человек ничего не ответил.

При доме был сад. Я вошел в сад. Сад был пуст. За первым же деревом я
увидел стоящего человека. Я спросил у него: "Что это за сад? Где я?" Человек
ничего не ответил.

Я блуждал по деревне и вдруг понял, что это город. Все улицы были
пустынны, все двери отворены. Ни одно живое существо не проходило по улицам,
не шагало по комнатам, не гуляло в садах. Но за каждым выступом стены, за
каждой дверью, за каждым деревом стоял молчащий человек. И везде был только
один человек. Эти люди смотрели, как я проходил мимо.

Я вышел из города и стал бродить по полям.

Спустя некоторое время я обернулся и увидел толпу, шедшую за мной
следом Я узнал всех людей, которых видел в городе. У них был странный
взгляд. Не заметно было, чтобы они торопились, и все же они шли быстрее
меня. Они шли совершенно бесшумно. Через минуту эта толпа настигла меня и
окружила. Лица у этих людей были землистого цвета.

И вот первый из тех, кого я видел и к кому обращался с вопросом, войдя
в город, спросил меня: "Куда вы идете? Разве вы не знаете, что вы давно уже
умерли?"

Я хотел было ответить, но увидел, что возле меня никого нет".

Он проснулся. Он продрог. Створки все еще открытого окна раскачивались
на петлях от холодного утреннего ветра. Огонь погас. Свеча догорела. Было
еще совсем темно.

Он встал и подошел к окну. Ни одна звезда еще не светилась в небе.

В окно видны были двор его дома и улица. Сухой и резкий стук, внезапно
раздавшийся на мостовой, заставил его опустить глаза.

Он увидел внизу две красные звезды, лучи которых то причудливо
удлинялись, то укорачивались во мраке.

Мысли его еще не совсем выплыли из мглы сновидения "Как странно! -
подумал он. - Их нет в небе, они спустились на землю".

Однако мгла рассеялась: другой звук, подобный первому, окончательно
разбудил его, - он всмотрелся и понял, что это были не звезды, а фонари
экипажа. Отбрасываемый ими свет помог ему различить его очертания. Это было
тильбюри. запряженное белой лошадкой. Услышанный им стук - был топот копыт
по мостовой.

"Что это за экипаж? - подумал он. - Кто мог приехать так рано?"

В эту минуту кто-то тихонько постучался к нему в дверь. Он задрожал и
крикнул страшным голосом:

- Кто там?

Чей-то голос ответил:

- Это я, господин мэр.

Он узнал голос старушки, своей привратницы.

- Что такое? - спросил он. - Что вам нужно?

- Господин мэр! Только что пробило пять часов утра.

- Ну и что же?

- Кабриолет подали, господин мэр.

- Какой кабриолет?

- Тильбюри.

- Какое тильбюри?

- А разве вы не заказывали тильбюри, господин мэр?

- Нет ,- ответил он.

- А кучер говорит, что приехал за господином мэром.

- Какой кучер?

- Кучер от господина Скофлера.

- От Скофлера?

Услышав это имя, он вздрогнул, словно перед его глазами сверкнула
молния.

- Ах да! - сказал он. - От Скофлера!

Если бы старуха могла видеть его в эту минуту, она бы ужаснулась.

Наступило довольно длительное молчание. Он бессмысленно смотрел на
пламя свечи и, собирая вокруг фитиля горячий воск, мял его между пальцами.
Старуха ждала. Наконец она отважилась спросить еще раз:

- Что прикажете ответить ему, господин мэр?

- Хорошо, скажите, что я сейчас сойду.