Чтение 56–й страницы книги ~Тишина~

Морковина за его постоянную расчетливость, за его излишнюю бережливость
(деньги от стипендии прятал в сундучок на замке, живя иногда впроголодь),
сказал дружески:

- Посиди, Володя. Никто из нас не думает...

Тогда Подгорный с нарочитой ленцой почесал в затылке, сказал: "Ах, бес,
ну воображение!" - и тут же грубовато-ласково обхватил Морковина, посадил
на чемодан.

- Ну шо ты козлом взбрыкнул? И слухать не хочу - ухи въянуть. На вокзал
вместе поедем. Уразумел?

Морковин, съежившись на чемодане, все искал, тормошил пуговицы
старенькой черной, приготовленной в дорогу рубашки, - и Косов выругался, с
сердцем отшвырнул носком ботинка кусок ватмана на полу. Сказал:

- Забудь про эти слова! С ума сойти от твоих слов можно. Понял,
Володька?

И долго смотрел под ноги себе.

- Это долго не может быть, не может, Сережка. Знаешь, - заговорил он, -
мне вчера один тут... знакомый рассказал. Одного журналиста арестовали за
то, что у него в мусорной корзине газету с портретом Сталина нашли. Ну за
что, спрашивается? Кому это нужно? Бред! Может так долго продолжаться?
Нет. Уверен, как черт, что нет.

- Знаю, - ответил Сергей. - Если бы я не был уверен! Не знаю - дождутся
ли _там_?

Подгорный, сузив глаза, подтвердил задумчиво:

- От главное. Ой, чи живы, чи здоровы все родичи гарбузовы, есть така
песенка, братцы...

Косов, как бы отталкиваясь маленьким кулаком от железных спинок
кроватей, кругами заходил по комнате.

- Когда я набирал себе в разведку, то всегда узнавал ребят так.
Подходил к какому-нибудь верзиле сзади и стрелял над ухом из нагана.
Вздрагивал, пугался - не брал. Пугливых в разведке не надо. И пугливых в
партии не надо. Мы что - трусим? Полны штаны? Нет, надо идти в райком,
братцы! Сами себя перестанем уважать. Нет, Сережка, надо, надо! Все равно
надо! Этот дуб Свиридов под ручку с Уваровым такую чистоту в институте
наведут - ни одного стоящего парня не останется! Ну ты как, Мишка? Ты как?

Подгорный ответил после раздумья:

- Дашь сигнал к атаке - пойду. Танки артиллерию поддерживали. И
наоборот. - И темно-золотистые глаза его улыбнулись Сергею не весело, не с
фальшивой бодростью, а как-то очень уж грустно.

В ознобе Сергей прислонился спиной к косяку двери, стараясь согреться,
но чувствовал, как мерзли от промокшего плаща лопатки, а голова была
туманной, горячей, - и смутно появившаяся на секунду мысль о том, что он
может заболеть, вызывала странное, похожее на облегчающий покой желание
полежать несколько дней в чистой постели, забыться, не думать ни о чем. Он
знал, что этого не сможет сделать.

- Я провожу вас до автобуса, - сказал он. - Вам, наверно, пора?
Собирайтесь - я подожду.

- А! - отчаянно произнес Косов, рубанув рукой по воздуху. - Деньки, как
в бреду... беременной медузы! Собирай, братцы, манатки! И - гайда до
осени. А осенью - или пан, или пропал. Или грудь в крестах, или... - Он
поднял свой чемодан и резким движением бросил на стол.

- Пан. Прошу пана - пан, - без улыбки отозвался Подгорный.

Они собрались быстро - студенческое количество их вещей не требовало
большого времени для сборов, в пять минут все было готово. Косов одним
нажатием колена на крышку управился и с чемоданом Морковина, сказал,
небрежно пробуя на вес: "Чемоданчик ничего себе - аж углы перекосились!",
а Морковин затоптался возле Косова, отворачивая свое круглое конопатое
лицо, пробормотал с беспокойством:

- Разве уж тяжелый?

- Ладно! - обрезал Косов. - Пошли. Понесешь мой чемодан, я - твой.
Боюсь, для твоего чемодана у тебя слабы бицепсы.

А когда выходили они из общежития и Косов легко перемахнул из одной
руки в другую тяжелейший деревянный чемодан Морковина, Сергей почему-то
вспомнил известную слабость Косова - демонстрировать свою силу: о нем
говорили, что, если потребуется перенести все шкафы и столы из аудиторий
во двор и обратно, Косов один сделает это с удовольствием.

И хотя Сергей понимал, что и Косов и Подгорный знали то, что знал он, и
чувствовали все, как он, и оценивали многое так же, однако он все время
ощущал свое отличие от них - это письме отца в нагрудном кармане под
плащом - и думал, что они не знали всего так оголенно, больно и так ясно.

Они вместе - все четверо - дошли до автобусной остановки и здесь,
остановившись на краю тротуара под фонарем, в стеклянный колпак которого
буйно хлестали дождевые струи, стали прощаться.

- Старик, до осени, - сказал резковато Косов, глядя на Сергея угрюмо,
исподлобья, не желая быть растроганным в последнюю минуту, но так стиснул
кисть Сергея, точно всю силу надежды вкладывал в это рукопожатие.

- Перемелется, Серега, мука буде. Ось поверь - мука буде, - выговорил
Подгорный с дрожащей улыбкой и легонько обнял его. - Ось поверь, мука
буде...

- Счастливо, - сказал Сергей, скрывая голосом рвущуюся нежность к ним и
слабо веря, что они расстаются ненадолго.

И когда взглянул на Морковина, на его как бы замкнутое в поднятый
воротник куртки и напряженное желанием помощи лицо, увидел его часто
мигающие от дождевых капель веки, он еле внятно услышал его прерывающийся
от волнения шепот и почувствовал вцепившиеся в его руку пальцы.

- Ведь я тебя всегда... хорошо к тебе... Ты не замечал, а я уважал... И
сейчас... Прощай покуда, Сергей.

- Ладно, Володя, ладно, - сказал Сергей. - Счастливо вам.

Они сели в автобус, и теперь не было видно лиц за замутненными
стеклами, лишь мутно темнели силуэты, и эти освещенные окна качнулись,
сдвинулись, поплыли в мокрую и жидкую тьму улицы, и потом огни автобуса
стали мешаться с огнями фонарей, совсем исчезли, а тут, на мостовой, где
только что стоял автобус, пустынно поблескивал асфальт, усыпанный
прибитыми к нему дождем тополиными листьями.

Сергей повернулся и пошел, глубоко засунув руки в карманы промокшего
плаща, пошел по темному тротуару, один среди этой безлюдной, шуршащей
дождем улице, а озноб все не проходил, его била нервная дрожь.

"Что ж, и смерть, мой сын, бывает ошибкой...", "Поверь мне, что я
невиновен..." - вспомнил он, и рвущие бумагу буквы, написанные химическим
карандашом, всплыли перед его глазами.

18

В начале августа после трех суток езды сквозь сожженные степи в
прокаленном зноем металлическом вагоне Сергей сошел с поезда на новеньком
вокзале "Милтукуголь" и под моросящим дождем вышел на привокзальную
площадь, сладковато пахнувшую углем, незнакомым южным запахом.

Город начинался за площадью, вокруг которой по-раннему редко светились
окна, и там меж очертаний домов, меж черными шелестящими карагачами, как
показалось ему, в самом центре города проходила одноколейная дорога -
свистяще шипел маневровый паровоз, мелькали над крышами багровые всполохи,
и там протяжно пел рожок сцепщика, доносился лязг буферов, глухой грохот
по железу.

Нагружался, видимо, уголь, он гремел в бункерах, и не сразу Сергей
различил в сереющем воздухе рассвета справа и слева над улицами неясные
очертания копров.

Он вдруг удивился тому, что он уже здесь, а Ася далеко отсюда, в
Москве, под присмотром Мукомоловых, и вспомнил последний разговор их,
когда она сказала, что все понимает и поэтому отпускает его. Она все
поняла, Ася.

На краю площади, до блеска вымытые дождем, виднелись два такси, как в
Москве, мирно горели зеленые фонарики. Одна из машин тронулась, сделала
медленный разворот по краю площади, затормозила около Сергея. Опустилось
стекло, проворно высунулась голова молодого парня-казаха в модной кепочке
без козырька. Он крикнул:

- Салам, начальник! Куда везем?

- Я не начальник, - ответил Сергей и переложил отяжелевший под дождем
чемодан в другую руку. - Нужно в райком.

- Садись, будь любезен, подвезем. - Шофер мастерски, сквозь щелку зубов
сплюнул на асфальт, весело и охотно раскрыл дверцу. - Давай! Откуда сюда?

- Из Москвы.

- Э-э, москвич?

- Был.

Он влез на сиденье рядом с шофером и еле успел достать мокрыми пальцами
сигарету, как парень резко затормозил машину, облокотился на руль,
подмигнул всем своим выпуклоскулым и подвижным лицом.

- Все, начальник!

- Что?

- Приехали. Райком.

- Уже? - не поверил Сергей, плохо понимая, и все-таки полез за
деньгами. - Сколько с меня?

- Веселый парень, анекдоты рассказываешь! - замотал головой и озорно,
молодо захохотал шофер. - Какие деньги - пятьсот метров ехали! Только
сигарету дай, московскую. "Прима" у тебя? Вот райком! Только рано еще.
Спят. Может, в гостиницу поедем? Чего думаешь? Давай.

- Нет. Я подожду. Спасибо. Возьми всю пачку. У меня есть.

Двухэтажное здание райкома было темным.

Он присел на чемодан под навесом. Он мог ждать под этим навесом хоть
целые сутки, хоть неделю.