Чтение 56–й страницы книги ~Мои скитания~

-- Ну вот видишь, ты не смекнул, а я додумался...

И в день коронации шло у нас "Светит, да не греет", а в Слободе "Ворона
в павлиных перьях" и "Недоросль"... Нарочно не придумаешь! Мы прошли через
две комнаты, где картины были завешены и мебель стояла в чехлах.

-- По холостяцкому закусим.! Садитесь, господа. В один миг были
поставлены для нас два прибора на накрытом для одного хозяина столе,
появилась селедка, балык и зернистая икра в целом бочонке. Налили по рюмке.

-- Коля, ты ему стаканчик!.. Он рюмок не признает.

И Бурлак налил мне полный стаканчик, поданный для лафита. Мне
захотелось поозорничать. Прошлый завтрак мелькнул передо мной до самых
мелочей.

-- Рюмками воробья причащать,-- припомнил я ска-занную в тот завтрак
шутку.

-- Иже вместий-вместит. Кушайте на здоровье... Еще холодненькой
подадут.

-- Это я в турецкую кампанию выучился. Спирт стаканами пили.

-- Да, вы были на войне! В каких делах? Я рассказал, Бурлак добавлял.
Генерал с уважением посмотрел на георгиевскую ленточку в петлице, а меня так
и подмывает поозорничать.

К соусу подали столовую ложку, ту самую, которую я тогда свернул.

-- Кто это, генерал, вам так ложку изуродовал,-- спросил я и, не
дожидаясь ответа, раскрутил ее обрат-но. Обомлел генерал.

-- Второго вижу... Знаете, даже жаль, что вы ее рас-крутили, я очень
берегу эту память... Если бы вы знали...

-- Так поправлю, -- и я обратно скрутил ложку, как была.

Бурлак смеется.

-- Он везде ложки крутит... Вот на пароходе тоже две скрутил...

-- Н-да-с... Вы знаете историю этой ложки?

Лет де-сять назад арестовали неизвестного агитатора с возму-тительными
прокламациями. Помнишь, это был 1874 год, когда они ходили народ бунтовать.
Привели ко мне, ви-жу, птица крупная, призываю для допроса, а он шуточ-ки,
анекдотики, еще завтрака просит. Я его с собой за стол в кабинете усадил да
пригласил жандармского полковника. Так он всю водку и весь коньяк стаканом
вы-лакал. Я ему подливаю, думаю, проговорится. А он да-же имени своего не
назвал. Оказался медвежатником, должно быть, каналья, в Сибири медведей
бить вы-учился, рассказывал обо всем, а потом спать попросил-ся да ночью и
удрал. Разломал ручищами железную решетку в окне на чердаке, исковеркал всю
и бежал. Вот это он ложку свернул... Таких мерзавцев я еще не видал.
Пришлось бы мне отдуваться, да спасибо полков-нику, дело затушил...

-- Поймали его потом? -- спрашиваю я.

-- Как в воду канул. Потом, наверно, поймали... Наверное уж в Сибири,
а то может и повесили. Опаснейший фрукт.

-- А какой он на вид? Богатырь? -- допытывался я.-- А самому хотелось
сказать, что решетки в окне были тонкие и подоконник гнилой.

-- Какой богатырь. Так, обыкновенный человек. Ну, вроде вас... и рука
такая же маленькая, как у вас...

Генерал пристально посмотрел на меня, как бы вспо-миная.

Этим наш разговор и кончился. Я чувствовал, что старое забыто, и
прощаясь, при выходе из кабинета, не мог не созорничать. Хлопая медведя по
плечу, а все-таки сказал, как и тогда:

-- Бедный Мишка, попал-таки в полицию!

Вернувшись в номер, я рассказал и прошлое и на-стоящее во всех
подробностях Бурлаку, и он, валяясь по дивану, хохотал с полчаса и отпивался
содовой.

Этой поездкой я закончил мою театральную карье-ру, и сделался настоящим
репортером.

1927 год. Картино.