капитан-директору флота.
Жоре:
человека на борту. Да ее там и не было, разве что в иллюминатор
откуда-нибудь смотрела.
повалил снежный заряд, и пока я шел к капу, мне все лицо искололо иглами, и
глаз нельзя было открыть. Так я и шел, как слепой, ощупью.
Глава четвертая. "Дед"
1
пишется хороший косяк - его пропускают, дают команде выспаться после базы.
Это святое дело, и всякий кеп это соблюдает, пусть там хоть вся рыба
Атлантики проходит под килем. И после отхода мы все легли, только Серега
ушел на руль. Но тут все законно: на ходу, да в такую погоду, штурману
одному трудно. Хотя я знал и таких штурманов, которые после базы матроса не
вызывают - сами и штурвал крутят, и гудят, если туман или снежный заряд.
вламывается в кубрик и орет:
задирать одеяла и дергать за ноги.
старпом прибежит.
говорит, отдохнут моряки. Это ему плосконосый в трубку нашептал: косяк
мировейший, ни разу так не писалось, а мы к тому же двое суток потеряли
промысловых. И Родионыч его поддержал: действительно, говорит, с чего это
разнеживаться? Полгруза только сдали и бочки порожние приняли...
выслужиться надо.
свистело, мы за снегом друг друга не видели, когда разошлись по местам. Кеп
кричал - из белого мрака:
кухтылям привязываются и стоят в полметре от поверхности. Вообще-то редкий
случай. Но значит, и правда косяк попался хороший и шел неглубоко.
"Марка! Срост!", а просто рядом с дрифтером присел на корточки и чуть не в
ухо ему говорил. Да он и не к маркам привязывал, а как Бог на душу положит.
Раз мне почудилось - он с закрытыми глазами вяжет. Так оно и было, они то и
дело у него слипались, и я держал нож наготове - вдруг у него пальцы попадут
под узел. Все равно б я, наверно, не успел.
батарее, и завалились. Черта нас кто теперь к шести разбудит!
шторм.
мачтами, вот уже полубак накрыло, окатывает до самой рубки и шипит, пенится,
как молодое пиво. Взбираемся потихоньку на гору и с вершины катимся в овраг
и уже никогда из него не выберемся. Но выбираемся чудом каким-то.
в другой, в десятый, и душу ознобом схватывало, как посмотришь на воду -
такая она тяжелая, как ртуть, так блестит - ледяным блеском. Стараешься
смотреть на рубку, ждешь, когда нос задерется и она окажется внизу, и бежишь
по палубе, как с горы, а кто не успел или споткнулся, тут же его отбрасывает
назад, и палуба перед ним встает горой.
В иллюминаторе - то небо, то море, то белесое, то темно-сизое, как чаячье
крыло. Даже фильмы крутить не хотелось, пошли обратно, досыпать.
у них за сотню перевалило. А может, и по новой начали, после "поцелуя".
хотелось думать. В шторм просто ни о чем не думается. Сколько этот
"выходной" продолжится - неделю, две, - это в счет жизни не идет. И отдыхом
тоже это не назовешь.
Стал новеллу рассказывать - как его прихватило. И представьте, у самого капа
- ну надо же. Вот это единственное приятно в шторм послушать - как там
кого-то прихватило волной. В особенности когда тебе самому тепло и сухо.
Главное ведь - посочувствовать приятно; сам знаешь, каково оно - всю палубу
пройти, брызги не поймать, от десяти волн уберечься, а одиннадцатая тебя
специально у самого капа ждет. Все-таки есть в ней что-то живое и -
сволочное притом. Не просто так, бессмысленная природа.
Митрохина - бондарь, кажись? ну да, бондарь - натягивал сапоги, слышно было
- что мокрые. Стукнул дверью, захлюпал по трапу. Выматерил всю Атлантику - с
глубин ее до поверхности и от поверхности до глубин небесных, - так ему,
верно, теплее было выходить. И опять все утихло, только шторм не утих.
мечтает.
да, выбирать.
брызги секли лицо. Откатил люковину, нырнул в трюм. А им-то там каково было,
на палубе!
Поди, чувствовал, какая там рыба сидела в сетях. Самый точный был эхолот, я
бы ему жалованье платил - наравне со штурманами.
оскользаются сапоги, как сетевыборка стонет и шпиль завывает от тяжести. Я
было выглянул, но тут мне с ведро примерно пролилось на голову. Это уж я
знаю, какой признак, когда волна ко мне залетает в трюм - не меньше девяти,
выбирать нельзя.
фальшборт, икрой измазанные, в розовом снегу. Сеть шла на рол - вся