и лебигровский кружок, Логр, однако, до сих пор не представил никаких
точных данных; он бросал ничего не говорящие имена, рассказывал о своих
бесконечных хождениях среди охваченного энтузиазмом народа. С полной
ясностью обнаруживалось из донесений Логра лишь одно - что он обменивался
рукопожатиями; такой-то, обратившись к Логру на "ты", пожал-де ему руку и
сказал: "Толк будет"; в Гро-Кайу огромный детина, который был бы
великолепным командиром секции, так тряс ему руку, что чуть не вывихнул
ее; а на улице Попенкур к Логру бросилась с объятьями толпа рабочих.
Слушая Логра изо дня в день, можно было подумать, что организация
насчитывает до ста тысяч человек. Когда он, с измученным видом повалившись
на банкетку в отдельном кабинете Лебигра, излагал свои басни в новых
вариантах, Флоран все записывал, веря, что Логр осуществит данное им
обещание. Вскоре заговор зажил своей жизнью: записи, хранимые Флораном в
кармане, стали для него реальностью, а сведения Логра - неоспоримыми
данными, на которых всецело основывался план Флорана; оставалось только
ждать благоприятного случая. Логр, неистово размахивая руками, уверял, что
все пойдет как по маслу.
окрыленный властной мечтою стать носителем возмездия за все увиденные им
человеческие страдания. Он был простодушен, как дитя, и доверчив, как
герой. Вздумай Логр объявить ему, что сам гений свободы слетит с Июльской
колонны, чтобы возглавить шествие заговорщиков, он бы не удивился. По
вечерам в погребке Лебигра он открывал свое сердце и говорил о грядущей
битве как о пире, на котором званым гостем будет каждый честный человек.
Но если восхищенный Гавар начинал при этом поигрывать револьвером, то
Шарве становился еще язвительней и, пожимая плечами, усмехался. Сознание,
что соперник держится как руководитель заговора, выводило из себя Шарве,
отбивало у него вкус к политике. Однажды вечером, придя раньше обычного и
оставшись наедине с Логром и Лебигром, он отвел душу.
Быть бы ему учителем чистописания в пансионе для девиц! Беда, если такой
человек, с его фантазиями насчет социального переустройства, добьется
своего: он посадит нам на шею рабочих. Вот это-то и губит дело. Здесь не
место разным нытикам, человеколюбивым поэтам, людям, которые после
малейшего кровопускания бросаются друг другу в объятья... Но он своего не
добьется. Угодит в тюрьму, тем дело и кончится.
как хочет нам казаться. Вы ведь знаете, до чего он чванится тем, что
вернулся из Кайенны. Это просто смешно. Говорю вам: полиция с первого дня
знала, что он в Париже. Если она его не трогала, значит, ей на него
наплевать.
гордостью говорил эбертист. - Однако не кричу же я об этом на всех
перекрестках... Я только не хочу быть участником этой заварушки. Я не
желаю, чтобы меня взяли голыми руками, как последнего дурака... Может
быть, по следу Флорана уже ходит с полдюжины шпиков, и они схватят его за
шиворот в тот же день, когда он понадобится префектуре...
произносивший ни слова.
ерзал по стеклу перегородки.
это делается... Во всяком случае, я и на сей раз не дамся в руки фараонов.
Поступайте как хотите; но если бы вы меня послушали - особенно вы,
господин Лебигр, - вы не стали бы рисковать вашим заведением. Как бы его
не прикрыли!
разговоры в том же духе; должно быть, в его замыслы входило запугать этих
двух людей, оттолкнуть их от Флорана. Но они всегда сохраняли спокойствие
и выражали доверие к Флорану, что Шарве крайне удивляло. Однако он
довольно регулярно появлялся у Лебигра по вечерам, вместе с Клеманс. Эта
высокая черноволосая женщина уже не была регистраторшей на торгах рыбного
аукциона. Манури ее уволил.
тонких пальцах, отвечала, чеканя, по своему обыкновению, каждое слово:
взгляды, верно? Такой вот Манури, который купается в золоте, готов сапоги
лизать императору. А будь я начальством, он бы у меня и сутки не
продержался.
тяжеловесным юмором, однажды сыграла такую шутку: на всех табличках с
присужденной на торгах ценой, которые стоят подле товара - подле лиманды,
скатов и макрелей, - она написала фамилии самых известных придворных дам и
сановников. Манури пришел в неописуемый ужас, узнав, что
высокопоставленные сановники и дамы фигурируют под видом различных рыб, а
графини и баронессы продаются с торгов по тридцать су за штуку. Гавар до
сих пор не мог без смеха вспомнить об этом.
настоящий мужчина!
наполняла стакан горячей водой и, бросив туда сахар, подливала по капле
ром прямо на ломтик лимона, плававший в стакане, таким образом, что ром не
смешивался с водой; затем зажигала ром и смотрела, как он горит, медленно
потягивая папиросу; на ее глубоко серьезное лицо падал зеленый отсвет от
высоко вздымавшегося пламени.
дорогостоящий напиток. Порой Шарве с натянутым смехом напоминал ей, что
отныне она уже не богачка. Сейчас Клеманс жила на заработок от урока
французского языка, который давала рано утром молодой даме, жившей в
верхнем конце улицы Миромениль и пополнявшей свое образование втайне от
всех, даже от горничной. Итак, отныне Клеманс заказывала по вечерам только
кружку пива. Правда, она пила его с философским спокойствием.
же умолкал и зеленел от холодного бешенства, когда слушатели
отворачивались, внимая его сопернику. Мысль о том, что до приезда Флорана
он царил здесь безраздельно и был диктатором кружка, снедала его, словно
рак; он чувствовал себя низложенным королем. Приходил он сюда лишь потому,
что его тянуло, как в родные места, в этот тесный уголок, где ему
вспоминались сладостные часы его тиранической власти над Гаваром и
Робином; даже горб Логра был его собственностью, равно как мускулистые
руки Александра или угрюмое лицо Лакайля; он подчинял их себе одним
словом, вдалбливал им в голову свои убеждения, молотил королевским жезлом
по спинам. А сейчас Шарве нестерпимо страдал; в конце концов он перестал
принимать участие в разговоре; он сидел сгорбившись и посвистывал с
презрительным видом, не удостаивая возражением всю ту чушь, какую несли в
его присутствии. Но особенно удручало Шарве, что его оттеснили постепенно,
незаметно для него самого. Превосходство Флорана было для него чем-то
необъяснимым. Уходя после того, как он несколько часов слушал кроткий,
немного грустный голос Флорана, Шарве часто говорил:
замечая, что все колки на вешалке заняты одеждой Флорана, делал вид, что
не знает, куда повесить свою шляпу: чего доброго, запачкается! Он с
досадой отодвигал валявшиеся всюду бумаги, говоря, что, с тех пор как
"этот господин" водворился в кабинете, здесь не чувствуешь себя
по-домашнему. Он даже пожаловался Лебигру и спросил, кому, собственно,
принадлежит это помещение: одному клиенту или всем членам кружка. Захват
его владений был для Шарве последним ударом. Люди просто скоты, думал он.
Он глубоко презирал человечество, наблюдая, как Логр и Лебигр не сводят
глаз с Флорана. Гавар раздражал его своим револьвером. Только Робин,
неизменно молчавший, заслоняясь кружкой пива, казался Шарве положительно
самым умным человеком из его единомышленников; он, должно быть, знает цену
людям, его не обольстишь красивыми словами. А Лакайль и Александр
укрепляли Шарве в мысли, что народ слишком глуп и понадобится десять лет
революционной диктатуры, дабы научить его понимать, что к чему.
укомплектованы. Флоран приступил к распределению ролей. Тогда, однажды
вечером, потерпев поражение в последней дискуссии, Шарве встал и, взяв
шляпу, сказал:
хочется... Но без меня, поняли? Я никогда не поощрял ничьих честолюбивых
замыслов.
спросил, не хочет ли он к ним присоединиться. Но Робин, у которого в
кружке осталось еще глотка три пива, ограничился тем, что молча протянул
им руку. Супружеская чета больше не появлялась. Позднее Лакайль сообщил,
что Шарве и Клеманс бывают теперь в пивной на улице Серпант; Лакайль видел
через стекло, как они размахивали руками и что-то говорили, окруженные
внимательно слушающими безусыми юнцами.
сделать его своим политическим соратником, своим учеником, который помогал
бы ему в революционной работе. Пытаясь приобщить его к ней, он как-то
вечером повел Клода к Лебигру, но Клод весь вечер делал зарисовки с
Робина, сидевшего в шляпе и коричневом пальто, уткнувшись бородой в
Гуревич Георгий
Гюго Виктор
Перумов Ник
Свержин Владимир
Лукин Евгений
Чернецов Андрей