Чтение 56–й страницы книги ~Красные щиты~

Юдка же тем временем, забившись в лесную чащу, притаилась в зарослях
папоротника. После знойного дня настал тихий, ясный вечер. В прозрачном
небе мерцали зеленоватые звезды. Ночной ветерок разносил поднимавшуюся от
земли прохладу и запах гнили. Юдка лежала под папоротниками, будто под
сенью роскошного шатра, и слушала приглушенные шумы, которые доносились до
нее из города, как музыка из костела. На пролегавших поблизости дорогах
скрипели повозки, медленно двигавшиеся к Сандомиру, а в лесу была такая
тишина, что Юдке чудилось - все вокруг и она сама погружается в безмолвие
сна. Но Юдка не спала. Она неотступно думала о князе и о его боге. Гедали
не слишком подробно посвящал дочь в тайны еврейской религии, по сути Юдка
жила без веры. Но христианский бог казался ей бесконечно прекрасным. Она
думала о нем и пыталась представить себе, как молится ему князь Генрих.
Утром Юдка вместе с толпой отправилась смотреть, как князь будет
проезжать из замка в костел. В своих привычках Генрих был скромен, однако
великолепие дворов, которые ему довелось посетить, оставило в его душе
неизгладимое впечатление. Соблюдая старосветский этикет польского
княжеского двора с его полукрестьянским благочинием, Генрих стремился,
быть может, не вполне отдавая себе в этом отчет, придать своему двору
некий блеск - хотя бы потому, что надеялся когда-нибудь стать королем.
Впрочем, он уже при жизни был окружен легендами и ореолом таинственности,
который сообщал ему в глазах народа особое величие.
Князь появился в белом плаще, верхом на белом коне, покрытом длинной
бело-голубой сеткой следом ехали паны, воеводы, кастеляны - всех не
перечесть, не запомнить имен и титулов! Герхо в атласном костюме и Лестко
в шитом серебром кафтане вели коня под уздцы, а впереди шел слуга, который
бросал в толпу монеты. Сандомирцы были настолько увлечены зрелищем, что
никто даже не нагибался - горожане жили богато. И лишь когда процессия
проехала, голытьба кинулась выгребать монеты из пыли. Перед костелом
выстроились двенадцать крестоносных всадников - шесть тамплиеров и шесть
иоаннитов на их длинных копьях развевались прапорцы. Юдка видела все это
будто сквозь туман - так сказочно неправдоподобны были рыцари в сверкающих
доспехах. Потом началась праздничная служба: толпа теснилась у входа в
костел, внутри которого звучало торжественное пение. Наконец из костела
вышла процессия. Престарелый Гумбальд нес дароносицу его поддерживали под
руки Вальтер фон Ширах и старший из иоаннитов а за ним, под роскошным
балдахином, который несли самые знатные паны, шествовал князь. Поверх
тамплиерского плаща на нем была теперь еще мантия из золотой
константинопольской парчи с пурпурной подкладкой - хоть самому королю
впору. Длинный подол этой не то княжеской, не то епископской мантии
волочился по земле. После того как процессия трижды обошла вокруг костела,
князя Генриха повели на высокий деревянный помост под вековыми липами,
которые в эту пору цвели. Князь преклонил колени, обернувшись лицом к
толпе, и молитвенно сложил руки позади него стали на колени двенадцать
рыцарей - каждый опирался правой рукой на меч, а левой поддерживал край
мантии. И тогда аббат Гереон, которому прислуживали другие священники,
поднес князю Генриху святые дары. Толпа, упав на колени, громко молилась
за своего князя, всенародно соединившегося с богом.
В следующий раз Юдка увидела князя Генриха несколько дней спустя и
совсем по-другому. Она отправилась на луга, где были вербовые заросли, и,
пробравшись между кустами, очутилась на самом берегу Вислы. Вода спала, на
середине реки белели песчаные отмели. У берега купались. Двое мужчин
стояли на песке и весело кричали что-то, двое других плыли взапуски против
течения. Все они смеялись, окликали друг друга, потом те, что плыли,
выскочили на берег и принялись бегать по траве, - видно, озябли в воде и
хотели согреться. Это были Говорек, Миколай, Герхо и князь Генрих. Юдка
никогда еще не видала князя таким веселым: казалось, что вместе с
княжеским облачением он сбросил с себя всю свою важность и неприступность
волосы у него намокли, вода с них капала на нос, а он фыркал, хохотал и
хлопал себя руками по бедрам, как возчик на морозе.
Потом Юдка наткнулась на него в лесу. Это был тяжелый день. Тэли с
самого утра дулся он ночевал у Виппо и ночью пытался войти в спальню к
Юдке. Гуля притворился, будто спит и не слышит - не прогонишь же из дому
княжеского оруженосца! Юдка хорошенько отчитала Тэли, но тот словно
взбесился - ничего слушать не хочет, глаза горят как у безумного. Она
убежала от него в лес и тут, на поляне, внезапно увидела князя. Юдка так и
застыла на месте, потупила глаза, а он пошел к ней напрямик через поляну.
Она смотрела, как он приближается, весь озаренный солнцем, как протягивает
к ней руку и улыбается. Уголки его рта подрагивали, верхняя губа чуть
приподнялась, обнажая белые зубы. Он молча взял ее за руку, и Юдку проняла
дрожь, подкосились ноги - она едва не упала.
Они пошли по лесу. Князь привел ее к ручейку, протекавшему среди
зарослей папоротника. Оба погрузили руки в воду, а потом по очереди пили
из ручейка, как из чаши с любовным напитком. Наклонясь над водой, Юдка
видела в ее зеленом зеркале свои синие, глубокие, как бездонная пропасть,
глаза и над ними округлые брови. Вдруг она почувствовала, что руки князя -
она помнила, какие они белые, эти руки! - обвивают ее стан и сжимают его в
крепком объятии. Юдка подняла голову, прижалась лицом, покрытым холодными
каплями, к лицу князя, мягкому, нежному, как замша, и пахнущему лесом, к
этому лицу, в котором было что-то чужое, пугающее и величественное, как в
божьем лике.
С тех пор они встречались очень часто, хоть никогда не условливались о
встрече. Просто бродили, поджидая один другого, по тем местам, где могли
свидеться, могли вдоволь наглядеться друг на друга и насытиться любовью.
Они почти не разговаривали - не находили слов. В то лето они еще несколько
раз сходились у ручья, потом - в вербняке над Вислой. В ночной тьме
раздавалось кваканье лягушек, окрики рыбаков, над головою был шатер из
папоротника или звездное небо. Встречались они и в полях, и в винограднике
Виппо. Как-то они довольно долго не виделись. Тэли стал приставать к Юдке,
что она-де от него убегает, что исхудала, что ходит грустная. Она -
грустная! Но Юдка все же решила побольше сидеть дома. Своими нежными
точеными пальчиками она раздирала льняную кудель, готовила еду. И вот
однажды, когда она как раз нажарила целый горшок гренков с подливой из
меда и лесной малины, прибежал слуга с вестью, что к Виппо приехал князь.
В доме поднялась суматоха: князь прежде никогда не посещал Виппо. Тэли с
изумлением смотрел, как заволновалась Юдка - при виде князя она даже
побледнела. Но Генрих, не обращая на нее внимания, сел за стол и очень
спокойно повел с Виппо беседу: как бы, мол, сделать так, чтобы русскую
соль не провозили мимо Сандомира. Князь сетовал на то, что казна его опять
оскудела, что доходы уменьшаются, что Казимир лучше него разбирался в этих
делах. Виппо слушал с озабоченным лицом, - видно, дело и впрямь важное,
если сам князь изволил к нему пожаловать! Верно князь говорит, при
Казимире вроде получше было! Но тут Юдка с поклоном поставила перед князем
миску гренков и жбан с пивом. Генрих улыбнулся, приказал Юдке и Тэли сесть
за стол и отведал угощения. Он с удовольствием смотрел на пригожую молодую
пару, но во взгляде его холодных глаз было что-то мрачное.
- А не думаешь ли ты, Виппо, - сказал он, - окрестить свою
воспитанницу?
- Упаси меня бог! - возмутился Виппо, а Тэли покраснел как рак.
Генрих нахмурился отхлебнув темного пива и не заводя больше речи о
государственных делах, он большими шагами вышел из горницы и поехал
обратно, захватив с собой Тэли.
Теперь на чело князя все чаще набегали тучи. Юдка замечала это при
каждом расставании. Нет, то не была истинная любовь! Юдка знала, о чем
думает князь, сжимая ее в объятьях. Каждый час, проведенный с нею наедине,
был для него нравственным падением, грехом. Юдка знала это, ощущала всем
своим естеством, но что она могла сделать? Она тоже чувствовала себя
грешницей и, возвращаясь ночью домой, боялась подниматься на крыльцо и
проходить через залу, где ее встречали усталые глаза Виппо и спокойные
черные глаза мужа, на миг отрывавшегося от своих счетов. Одной только Пуре
было известно об их любви, и она в тревоге предсказывала Юдке, что все это
плохо кончится - как можно быть такой безрассудной!
Генрих держался спокойно, ровно, был чуть суров и молчалив. Он казался
Юдке совсем особым существом. непохожим на других людей, чужим, но
безмерно прекрасным, и, глядя на него, она забывала обо всем на свете. Как
музыку, слушала она его низкий, мужественный голос, и в скупых, отрывистых
речах Генриха ей чудилась бездна нежности.
Лежа ночью в своей горнице, она с тоской смотрела в потолок. Душа ее в
страстной молитве устремлялась к христианскому богу. Она не обманывала
себя, она знала, что князь, спрашивая о крещении, заботился вовсе не о
ней. Он заботился о Тэли, он хотел, чтобы она оставила Гулю и стала женой
Тэли. Для чего? Чтобы приблизить ее к себе или, напротив, чтобы отдалить?
Она не верила, что князь ее любит. Просто он нашел в ней женщину,
которая ему уже давно была нужна. И горько было ей сознавать, что она -
пятно на его белом плаще, что он ее стыдится перед самим собой. Он так
старательно все скрывал, никто вокруг ни о чем не догадывался. Однако
когда она перестала приходить к нему, он пренебрег осторожностью, явился в
дом Виппо. Может, это все же была любовь? О нет! Смешно даже подумать
такое.
Юдка молилась христианскому богу и жаждала познать его. Тэли часами
толковал ей о том, что слышал в церковных проповедях и что осталось у него
в памяти из бесед в монастырях. Он рассказывал ей о богослужениях, о
причастии, описывал Святую землю, где повидал места, прославленные муками
спасителя, и где когда-то жили ее предки. Уже то было ему отрадно, что он
может сидеть с ней рядом и говорить, что она его слушает, широко раскрыв
глаза, и, только он умолкнет, нетерпеливо спрашивает:
- Ну, а дальше, дальше что?
Все чаще бродила она вокруг костелов - то пойдет к святому Михаилу, то
к Магдалине, то к пресвятой Деве. Тайны, заключенные в алтарях, влекли ее
неодолимо, словно они могли открыть для нее сердце Генриха и развеять ту
холодную тучу, которая отделяла ее от него. Когда она была одна, стоило ей