Впервые, наверное, воздух на улице Синдзюку показался мне таким освежающим.
- Здорово, - сказала Мидори. - В следующий раз пошли опять.
- Да сколько ни смотри, одно и то же ведь.
- А что делать, у нас ведь тоже все одно и то же.
И она, пожалуй, была права.
Выйдя из кинотеатра, мы опять пошли в другой бар и выпили. Я пил виски,
Мидори выпила три или четыре стакана коктейля неизвестно из чего. Когда мы
вышли из бара, Мидори заявила, что хочет залезть на дерево.
- Нету здесь никаких деревьев. И на ногах ты не стоишь ни черта, никуда ты
не залезешь, - сказал я.
- Всегда ты со своими раскладками весь кайф людям испортишь. Хотела
напиться - вот и напилась. Можно же? Пьяная, не пьяная, на дерево-то
залезть смогу. Во, залезу на высокое-превысокое дерево и поссу сверху, как
цикада.
- Ты в туалет хочешь, что ли?
- Ага.
Я отвел Мидори в платный туалет возле станции Синдзюку, заплатил за вход и
отправил ее внутрь. Потом купил в киоске еженедельник и стал ждать ее,
читая газету.
Мидори долго не выходила. Спустя пятнадцать минут я забеспокоился и уже
стал подумывать, не надо ли сходить посмотреть, когда она наконец вышла
наружу. Лицо ее слегка побледнело.
- Извини, пока сидела, заснула, - сказала Мидори.
- Как самочувствие? - спросил я, помогая ей надеть плащ.
- Так себе.
- Я тебя домой провожу, - сказал я. - Поедешь домой, примешь ванну,
проспишься, и все пройдет. Устала просто.
- Не поеду я домой. Чего дома делать, там нет никого, не хочу туда одна.
- Блин, ну а что ты делать-то собираешься? - спросил я.
- Пошли тут где-нибудь в мотель и вдвоем будем спать, обнявшись. Будем
дрыхнуть до утра. А утром тут где-нибудь позавтракаем и вместе в универ
поедем.
- Ты что, за этим меня и позвала?
- Конечно.
- Так не меня надо было тогда звать, а парня своего! Ну по-любому же так
нормальнее будет! А для чего тебе твой парень тогда?
- А я с тобой хочу быть.
- Нельзя, - отрезал я. - Во-первых, мне до двенадцати часов в общаге надо
быть. А иначе самовольный уход получится. Я уже один раз так делал, мне
влетело тогда. Во-вторых, я если с женщиной сплю, то я сдерживаться не
могу, и не люблю я это терпеть, когда внутри кипит все. Я к тебе тогда
приставать могу начать.
- Изобьешь меня, свяжешь и сзади отымеешь.
- Слушай, я не шучу ведь.
- Но мне же одиноко. Мне страшно одиноко. Я понимаю, мне перед тобой
неудобно. Лезу к тебе со всякой фигней, а сама для тебя ничего не сделаю.
Болтаю, что хочу, зову куда-то, за собой таскаю. Но у меня для этого кроме
тебя нету никого. Двадцать лет я живу, и никто никогда ни разу моих
капризов не исполнял. Что папа, что мама, только и делают вид, что не
замечают ничего, и парень мой тоже такой. Я капризничаю, а он злится.
Ругаемся потом. Никому, кроме тебя, я такого сказать не могу. А сейчас я
замучалась, как только могла. Хочу слышать, как кто-то мне говорит, что я
милая, что красивая, когда засыпать буду. Вот и все. А как проснусь потом,
буду опять в своем уме, и больше ничего такого для себя одной просить не
буду ни за что. Я тогда хорошая буду.
- Все равно не могу я.
- Ну пожалуйста! А не то я тут сяду и всю ночь реветь буду, и отдамся
первому, кто со мной заговорит.
Делать было нечего, и я позвонил в общежитие и попросил позвать к телефону
Нагасаву. Я попросил его сделать так, будто я нахожусь в общежитии. Сказал
ему, что я с девушкой. Он обрадованно ответил, что в таком деле подсобит с
удовольствием.
- Я табличку на двери поверну так, будто ты в комнате, так что можешь не
беспокоиться, отрывайся. Завтра через мое окно залезешь, - сказал он.
- Вот спасибо! Потом сочтемся, - сказал я и повесил трубку.
- Все нормально? - спросила Мидори.
- Ну как-нибудь, - тяжело вздохнул я.
- Может тогда на дискотеку сходим, пока время есть?
- Ты же устала.
- Да с этим-то проблем нет.
Пока Мидори танцевала, казалось, что силы и правда к ней возвращаются. Она
выпила два стакана виски с колой и потом танцевала, пока пот не выступил у
нее на лбу.
- Здорово! - сказала Мидори, садясь за столик и переводя дыхание. - давно
так не танцевала. Двигаешься, и кажется, что душа тоже раскрепощается.
- Да ты, насколько я вижу, и так всегда раскрепощенная, разве нет?
- А вот и нет, - сказала Мидори, опустив улыбающееся лицо. - Знаешь,
что-то я в себя пришла, и есть захотелось. Давай пиццы поедим?
Я проводил ее в пиццерию, куда часто ходил сам, и заказал разливное пиво и
пиццу с анчоусами. Я был не так уж голоден, поэтому из двенадцати кусков
съел только четыре, а остальные все съела Мидори.
- Быстро ты восстанавливаешься! Только что ведь бледная была, шаталась, -
сказал я, не веря своим глазам.
- Это потому что мой каприз исполнили, - сказала Мидори. - Поэтому теперь
мне поддержка не нужна. А вкусная пицца!
- А у тебя правда дома никого сейчас?
- Ну да, сестра сказала, что у парня своего переночует. Она трусливая, без
меня одна спать не может.
- Не пойдем тогда ни в какой мотель, - сказал я. - Туда пойдешь, потом
только погано будет. Ну их к черту, поехали к тебе домой. Одеяло для меня
найдется, надеюсь?
Мидори подумала и кивнула.
- Ладно, тогда поехали к нам.
Мы сели на метро линии Яманотэ, доехали до Оцука и подняли железную штору
магазина Кобаяси. На шторе была приклеена надпись "Временно закрыто".
Похоже, штору не открывали давно, и внутри магазина стоял запах старой
бумаги.
Почти половина стеллажей была пуста, и почти все журналы были увязаны для
возврата. По сравнению с тем, каким я увидел его в первый раз, магазин
казался еще более пустым и заброшенным. Он был похож на выброшенные
волнами на берег останки корабля.
- Не собираетесь, смотрю, больше магазин держать? - спросил я.
- Продать решили, - потерянно сказала Мидори. - Продадим, а деньги с
сестрой пополам разделим. И будем жить без чьего-то покровительства.
Сестра в следующем году замуж выходит, а мне еще три года осталось в
универе доучиться. Денег должно хватить. Да и подрабатывать буду, опять
же. Как магазин продастся, снимем где-нибудь квартиру и поживем пока с
сестрой вдвоем.
- А продастся магазин?
- Должен. Из знакомых один собирается шерстяную лавку открыть, так он
недавно спрашивал, не продадим ли магазин, - сказала Мидори. - Но папу так
жалко. Он так старался, и магазин открыл, и долги потихоньку раздавал, все
силы отдавал, какие были, а в итоге почти ничего ведь не осталось. Исчезло
все, будто пена.
- Но ты же осталась, - сказал я.
- Я? - повторила Мидори и странно усмехнулась. Потом глубоко вздохнула и
проговорила, - Пошли наверх. Холодно тут.
Мы поднялись на второй этаж, и она усадила меня за кухонный стол и
подогрела воду для ванны. Между делом она вскипятила воду в чайнике и
заварила чай. Пока вода в ванне разогревалась, мы с ней сидели,
разделенные столом, и пили чай.
Она какое-то время смотрела мне в лицо, подперев подбородок рукой. Никаких
звуков, кроме тиканья часов и шума то начинающего работать, то
останавливающегося охлаждающего устройства в холодильнике, слышно не было.
Часы показывали уже около одиннадцати.
- Ватанабэ, у тебя такое лицо смешное, если приглядеться, - сказала Мидори.
- Да? - ответил я, несколько задетый.
- Мне вообще-то люди с красивыми лицами нравятся, но на твое лицо когда
смотрю, как бы это сказать, чем чаще смотрю, тем все больше кажется, что
вот ему и так сойдет.
- Я о себе тоже так иногда думаю. Что и так сойдет.
- Я не имею в виду сейчас ничего плохого. Ну не получается у меня свои
чувства выражать нормально. Меня поэтому неправильно понимают часто. Я
имею в виду, что ты мне нравишься. Я тебе еще не говорила?
- Говорила, - сказал я.
- Я ведь тоже про мужчин узнаю понемногу.
- Мидори принесла "Мальборо" и закурила.
- Если начало - это ноль, то узнать можно много.
- Наверное.
- Кстати. Поставишь свечку папе? - сказала Мидори.
Я прошел за ней в комнату, где находился буддийский алтарь, зажег
курительную свечу и молитвенно сложил ладони.
- А я недавно перед папиной фотографией вся разделась догола. Вся
разделась, уселась, как йог, и свое тело ему показывала. Это, папа, грудь,
а это пупок...
- А это зачем? - ошарашенно спросил я.
- Ну просто показать хотела. Ведь половина меня - это же папина сперма,
правильно? Почему не показать? Вот это, типа, твоя дочь. Ну, пьяная еще
была к тому же.
- А-а.