Чтение 56–й страницы книги ~Обретенное время~

претерпевает потери и набирает новые элементы, подобно садам, где в любой момент
цветы с едва набухшим бутоном, готовясь заступить место тех, что уже отцвели,
сливаются с массой, -- и она кажется подобной, если вы видите новые побеги и не
храните в памяти чистый образ тех, которых больше нет.
И многие из присутствовавших на этом утреннике или воскрешенных моим
воспоминанием прошли предо мной в чреде обликов, представ среди всевозможных
обстоятельств, показавшись среди одних, затем среди других, проявляя тем
разнообразнейшие стороны моей жизни и перспективные отличия, -- так пригорок,
холм или замок, что появляется то справа, то слева, и, кажется поначалу,
возвышается над лесом, затем -- выступает из лощины, указывает путнику, как
меняется направление и высота той дороги, по которой он идет. Взбираясь выше и
выше324, в конце концов я обнаружил, что лики одного и того же человека отделены
такими долгими временными промежутками, сбережены столь разными "я"325 ( и у
самих этих "я" было такое несхожее значение ), что я привык уже упускать их из
рассмотрения, когда мне мнилось, что я охватил прошедший ход моих связей с этими
людьми, я даже не думал больше, что они были теми же, известными мне когда-то, и
мне была необходима случайная вспышка внимания, чтобы восстановить связь, как в
этимологии, с их первоначальным значением, которое они для меня имели. М-ль Сван
поверх изгороди розовых кустов бросила на меня взгляд, и его смысл, -- впрочем,
ретроспективно, -- я должен был исправить, ибо это был взгляд желания. Любовник
г-жи Сван, согласно комбрейской хронике, поверх той же изгороди остановил на мне
тяжелый взор, в котором тоже не было приписанного мною смысла, -- каждый раз,
как мне случалось о нем -- впрочем, так изменившемся с тех пор, что в Бальбеке я
совершенно не узнал его в господине, рассматривавшем афишу подле казино, -- на
протяжении десяти лет вспоминать, я думал: << Но неужели это был г-н де Шарлю,
как это любопытно! >> Г-жа де Германт на свадьбе у доктора Перспье, г-жа Сван в
розовом у моего двоюродного дедушки, г-жа де Камбремер, сестра Леграндена,
занимавшая такое видное положение в обществе, что он испугался, не попросим ли
мы у него рекомендации к ней, -- этих образов -- так же, как относящихся к
Свану, Сен-Лу и т. д., -- было так много, что меня забавляло, когда я натыкался
на них, восстанавливал, выстраивать их фасадом перед порогом моих отношений с
этими людьми; но это был только образ326, не самим этим человеком во мне
оставленный, ибо ничто меня с ним больше не связывало.
Мы не только обладаем памятью, или не обладаем ею ( если не считать даже это
постоянство забвения, в котором проживают жены турецких послов и прочие, --
это-то состояние и позволяет людям найти всегда -- былая ли весть рассеивается
за неделю, или следующая за ней наделена даром изгонять ее -- найти всегда в
душе место для чего-то противоположного тому, что им говорили ), но и, даже при
равной памяти, два человека помнят не одно и то же. Человек может не уделить
внимания факту, который истерзает второго, однако уловит на лету, как
симпатичное и характерное проявление, фразу, брошенную бездумно. Желание не
допустить ошибки, когда высказываешь ложное предсказание, сокращает длительность
воспоминания об этом пророчестве и очень быстро позволяет утверждать, что
пророчества не было. Наконец, стремление более глубокое и не такое эгоистическое
так сильно варьирует воспоминания, что поэт, забывший почти обо всех событиях, о
которых ему напоминают, удерживает мимолетное впечатление. Благодаря всему этому
случается, что по прошествии двадцати лет нашего отсутствия вместо ожидаемых
ссор мы встречаем неосознанные, непроизвольные извинения, и наоборот --
ненависть, объяснить причину которой ( потому что, в свою очередь, забываешь
плохое впечатление, которое произвел ) невозможно. Даже в истории жизни самых
близких людей, и в той забываешь даты. И потому, что прошло по меньшей мере
двадцать лет с тех пор, как она впервые увидела Блока, г-жа де Германт, кажется,
была уверена, что он вышел из того же круга, что и она, и не иначе, как сама
герцогиня де Шартр карапузом баюкала его на коленях, и было ему два года.
По ходу своей жизни эти люди много раз являлись мне, и обстоятельства, казалось,
высвечивали те же самые существа, но в разных обличьях, всякий раз для иной
цели, и оттого, что точки моей жизни, которыми прошла нить бытия каждого из этих
персонажей, были разными, нити, изначально друг от друга далекие, спутались,
словно у жизни было только ограниченное число ниток для разнообразнейших узоров.
Что общего, к слову, в различных моих прошлых, между посещениями дяди Адольфа,
племянником г-жи де Вильпаризи, кузины маршала327, встречами с Легранденом и
сестрой его, бывшим жилетником, дворовым другом Франсуазы? А сегодня эти нити
переплелись, чтобы войти в уток, здесь -- в брак Сен-Лу, там -- молодую чету
Камбремеров, не говоря уже о Мореле и стольких других, которые совместно создали
такую обстановку, что мне казалось, что именно она была законченным целым, а
персонаж -- только составной ее частью. И моя жизнь была достаточно длинна,
чтобы для каждого человека, встретившегося мне, я находил в других краях моих
воспоминаний другое, дополняющее его существо. Даже к Эльстиру, которого я
увидел здесь увенчанным славой, я мог приложить самые древние воспоминания
Вердюренов, Котаров, разговор в ривбельском ресторане, утренник, на котором я
познакомился с Альбертиной, многие другие. Так коллекционер, увидев створку
алтаря, вспоминает, в какой церкви, в каких музеях, частных коллекциях находятся
другие ( и, следуя аукционным каталогам, общаясь с антикварами, он находит в
конце концов предмет, сходный с его створкой, составляющий с ней пару ); он
может восстановить в уме пределлу328, а то и полностью алтарь. Подобно бадье,
поднимаемой лебедкой, треплющей при каждом подъеме веревку с разных сторон, не
было человека, и даже вещи, занимавших место в моей жизни, которые не
разыгрывали бы поочередно разные роли. Я видел, стоило мне по прошествии
нескольких лет наткнуться в памяти на простые светские связи, даже вещественные
предметы, что жизнь безостановочно ткала вокруг них различные нити, в конце
концов обившие их прекрасным, неподражаемым бархатом лет, подобным тому, что в
старых парках прикрывает обыкновенный трубопровод изумрудным футляром.
Но не только облик этих лиц наводил меня на мысль о персонажах сновидения. И для
самих них жизнь, дремавшая уже в юности и любви, всг более и более становилась
грезой. Они забывали даже свои ссоры, свою ненависть, и, чтобы быть уверенными,
что именно с этим человеком они не разговаривают уже десять лет, им бы надо было
обратиться к какому-нибудь реестру -- но он был столь же смутен, как сон, в
котором нас кто-то оскорбляет, но уже неясно, кто. Все эти грезы приводили к
контрастным явлениям в политической жизни, где в том же правительстве могли
оказаться люди, ранее обвинявшие друг друга в убийстве и предательстве. Этот сон
становился непрогляден, как смерть, во дни, следовавшие тому, когда старцы
занимались любовью. В такие дни ни о чем нельзя было просить у президента
Республики, он забывал всг. Затем, если его оставляли отдохнуть на несколько
дней, воспоминание об общественных делах возвращалось к нему, -- нечаянное,
будто греза о мечте.
Иногда человек, невероятно отличный от ранее знакомого, представал мне не в
одном обличье. На протяжении многих лет Бергот казался мне спокойным
божественным старцем, я столбенел, словно завидев привидение, перед серой шляпой
Свана, фиолетовым манто его жены, -- волшебство родового имени окружало
герцогиню де Германт даже в салоне: почти басенные начала, -- очаровательная
мифология отношений, ставших затем столь обыденными, -- но они тянули в прошлое,
как в чистое небо, свое сверкание, подобное тому, что оставляет сияющий хвост
кометы. Даже те, что начались не с волшебства, как мои отношения с г-жой де
Сувре, сухие, чисто светские сегодня, сохранили первую улыбку начала, более
теплую и спокойную, широким мазком вписанную в красочность вечернего морского
побережья, весеннего заката в Париже, с его шумом экипажей, -- поднятую пыль,
солнце, взбаламученное, как вода. И, быть может, немного г-жа де Сувре и стоила,
если убрать ее из этой рамки, -- как эти сооружения ( Salute329, например ),
которые, ничего особого из себя не представляя, служат украшением местности, где
они расположены, -- но она входила в комплект воспоминаний, и я оценивал их
"оптом", не спрашивая себя, какой точно процент принадлежит самой особе г-жи де
Сувре.
Еще больше, чем перенесенные физические и социальные изменения, меня поражало в
этих людях изменение их представлений о других. Когда-то Легранден презирал
Блока, он ни за что не сказал бы ему и слова. Теперь он был с ним чрезвычайно
любезен. И вовсе не оттого, что Блок занимал теперь более значительное
положение, -- тогда это не заслуживало бы упоминания, ибо социальные изменения
поневоле приводят к сопутствующим изменениям отношений между их претерпевшими.
Дело в том, что людям -- как мы их себе представляем -- неизменностью картины в
нашей памяти не обладают. По мере забвения они эволюционируют. Иной раз мы
доходим до того, что путаем их с другими: << Блок -- это тот, кто приезжал в
Комбре >>, -- но, говоря о Блоке, хотели сказать обо мне. Обратно тому, г-жа
Сазра пребывала в убеждении, что я написал историческое исследование о Филиппе
II330 ( принадлежавшее Блоку ). Не доходя до таких перестановок, мы забываем
пакости, сделанные нам кем-либо, его недостатки, нашу последнюю встречу, когда
мы не пожали ему руку, -- но вспоминается зато предпоследняя, когда нам было
весело вместе. И то ли поведение Леграндена соответствовало, своей
приветливостью к Блоку, этой предпоследней, либо он уже утратил память о
каких-то отрезках прошлого, или считал, что оно утратило силу, но смесь
прощения, забвения и безразличия -- это тоже последствие Времени. Впрочем, даже
в любви память о других не едина. Чудным образом Альбертина вспоминала ту или
иную сказанную мной во время наших первых встреч фразу, совершенно мною забытую.
О чем-либо другом, запавшем навечно в мою душу, как камень, у нее не осталось
никакого воспоминания. Наша параллельная жизнь походит на те аллеи, где местами
симметрично расставлены цветочные вазы, но не строго одна против другой. Тем
более, легко представить, что, касательно малознакомой публики, мы с трудом
вспоминаем, что эти люди из себя представляют, или вспоминаем о них что-то
другое, относящееся к более давним временам, то, что мы на них некогда надумали,
-- последнее было внушено людьми, в среде которых мы их отыскали, людьми,
недавно знакомыми с ними, оно украшено достоинствами и положением, которыми они
тогда не обладали, но которым забывчивый верит с первого взгляда.
Конечно, жизнь, по ходу которой наши пути часто сходились, показывала мне этих
людей в особых обстоятельствах, и обстоятельства, окружая их с разных сторон,
ограничивали видимость и мешали познать их сущность. Те же самые Германты,
предмет моих мечтаний, стоило мне приблизиться к одному из них, являлись мне под
разными обликами, одна -- старой бабушкиной подруги, второй -- господина,
смотревшего на меня, казалось, так нелюбезно в полдень в саду у казино. ( Ибо
между нами и людьми остается кайма случайностей, подобная той, что, как я понял
в мои комбрейские чтения, остается в восприятии, мешая полностью завязать его на
реальности и духе ). Так что только задним числом, когда я подгонял их под имя,