– Я тоже, – ответил Окоем.
– Ты? Что ты о ней знаешь?
– Скиф, я прожил немало. Повидал немало. Я сразу могу сказать о человеке, едва увижу, хорош он или плох. Эта девушка – сам свет, сама чистота.
– Ну, вот видишь… – сказал Скиф с надеждой.
Окоем сказал с горечью:
– Но не все так же… мудры, скажем так, как я. Были бы все такие, то и войны, возможно, прекратились бы. Увы, народ в массе своей злобен, труслив, жаден, завистлив, похотлив… попросту подл. Гелон как-то умел вести дела так, что все это лежало на дне души каждого и никогда не поднималось. Он поставил так, что выгоднее было быть честным, добрым, справедливым, великодушным!.. И народ таким был. И, правду говоря, все еще есть. Но не надо давать им повода усомниться!
Скиф прорычал гневно:
– О чем ты говоришь?
– Ты не сомневаешься в ее любви, так?.. И я не сомневаюсь. Стоит только посмотреть на ее сияющее лицо. Но верность… верность – другое дело. Тебя не было очень долго. Ты был далеко. А Зандарн, этот правитель страны с его придворными, с его богатыми дарами, – близко. Ты веришь в ее верность – хорошо. Или не веришь – для страны это неважно. Но важно, чтобы верил народ. Скиф, ты теперь правитель большой страны! Ты должен бдить, чтобы позорных пятен не было ни на тебе, ни на твоей семье, ни на близких к тебе людях. От этого зависит настроение простого народа, его любовь, преданность и привязанность. Гелон был безупречен! На этом держалась вся Гелония.
Скиф снова уронил голову. После паузы спросил враждебно:
– И что ты хочешь?
– Всего лишь испытание, – произнес Окоем. Он видел, что одержал победу, потому говорил тихо, сочувствующе, глаз не поднимал, опасаясь новой вспышки гнева юного правителя. – Говорю тебе как правителю, а не юному герою. Испытание, на котором будет присутствовать народ… Чтобы все увидели, что она доказала свою верность и непорочность, и чтобы разом прекратились гнусные слухи…
Скиф сказал зло:
– Нужно ли это доказывать?
– Ты прав, – ответил Окоем мягко, – таких мало, кто сомневается. Все мы верим в чистоту и непорочность Ляны. С другой стороны, прилюдное испытание сразу заткнет всем негодникам рты. А если кто где в корчме и заикнется, его тут же забьют стульями.
– Не знаю, – проговорил Скиф, – не знаю…
– Есть такое испытание, – сказал Окоем торопливо, – что больше похоже на праздник! Прямо на площади высыпают горящие угли. На них даже можно жарить мясо. Все видят, что если пройти по углям босиком, то спалишь себе ступни… Если кто сомневается, пусть попробует! Но невинный может, призвав богов, пройти по углям, а на той стороне показать чистые подошвы!.. Я такое уже видел не раз. В моих северных областях такой божий суд проводят часто. Это праздник, поверь… Не было еще случая, чтобы невинный сжег себе ступни, зато виноватый начинал вопить после первого же шага! А для хохочущего народа это лучшее из развлечений, когда правда торжествует, а порок наказывается на глазах у всех. Ты правитель, Скиф. Ты должен устраивать для народа такие нравоучительные зрелища-праздники. Должен. Обязан, если ты правитель!
Он видел, как все ниже опускает голову Скиф. Похоже, юного героя добивает фраза, что он отныне правитель, должен поступать как правитель, заботиться о народе, как правитель, забыть о себе и вести себя только так, как должен держаться правитель. А правитель делает все как надо, а не как желает сам…
Скиф сказал убито:
– Но я не хочу, чтобы она шла босыми ногами по горящим углям.
Окоем возразил настойчиво:
– Господин, в тебе говорит человек. Увы, простой человек, даже простолюдин! А для простолюдина свой огород, корова да семья – выше интересов великой державы, в которой живет. Но если даже простолюдин поднимается до трона, такое бывало, он начинает мыслить по-державному. Если мыслит по-прежнему, державе конец. Придут соседи – сильные, доблестные, самоотверженные… Перед ними не устоять с мышлением простолюдина. Решайся, господин! Тем более что для Ляны это полностью безопасно, а ты получишь от народа такой порыв любви и преданности, что они за тобой пойдут хоть в преисподнюю!
Скиф подумал, что его постоянно сравнивают с Гелоном, и всегда в пользу Гелона. В самом деле, хорошо бы показать сразу всем, что он достоин… А если невинная девушка пройдет по горящим угольям, а потом бросится ему на шею, а потом они рука об руку… Нет, он подхватит ее на руки и понесет к алтарю, чтобы при всем ликующем народе их назвали мужем и женой. И чтобы отныне и навеки… в радости и горести, в здоровье и болезни…
Со стороны городских стен донесся многоголосый крик, треск, ржание коней. Скиф невольно подумал, что в кольце самой страшной осады, которую только можно представить, сегодня падут тысячи людей, и, возможно… даже скорее всего – падет сам город, и падут здесь они все, а они спорят о какой-то ерунде, до которой еще дожить надо, а вот дожить как раз и не дадут…
– Хорошо! – ответил он резко. – Если победим, то пусть это будет!.. Но не раньше!
Он схватил меч и бросился к двери, спеша поскорее попасть в мир, где звенит железо, где яростные крики и стук мечей по щитам, где все просто и ясно.
Уже на пороге обернулся, крикнул яростно:
– Но запомни! Моя рука будет на мече. Если же хоть один уголек обожжет ее босые ступни, то… виновна она или не виновна, я тут же рассеку тебя пополам и брошу на эти угли!.. А ее все равно возьму на руки и отнесу к алтарю.
Окоем проглотил заготовленные слова, низко поклонился, пряча в глубине глаз мстительные огоньки.
– Как велишь, господин, – ответил он тихо. – Как велишь!
Он еще раз поклонился, взял со стола листок с указанием мест, где на городской стене он поставит всех жрецов, и удалился, сгорбленный, неслышный, как призрак.
Скиф несся вниз по лестнице, как горная грохочущая лавина. В быстро раскалившемся черепе бурлили злые мысли, сталкивались, высекая искры, а над ними парила одна злая, яростная: «Зарублю этого гада. Все равно зарублю! Придерусь к чему-нибудь и зарублю как бешеную собаку».
Окоем шел на свое место возле городских ворот, мысли юного правителя не видел, но все равно юный герой был весь как на ладони, открытый и беззащитный. «Не зарубишь, – ответил он ему мысленно. – Если эта порочная женщина обожжет ноги, то тебе о своей шкуре успеть бы позаботиться! Ишь, хотел обмануть народ. А если каким-то чудом она пройдет по углям неповрежденной, то под вопли ликующего народа ты просто вынужден будешь облечь меня золотой цепью и дать мне полномочия судить и карать, ибо такова логика власти! Я ее знаю, а вот ты, младенец, только начинаешь постигать».
ГЛАВА 40
Олегу в его покоях ночь казалась темнее, чем за стенами. Светильники не столько разгоняют тьму, сколько распространяют аромат дорогого масла. Мелкие красноватые язычки пламени тревожат, наполняют душу страхом. Спать не мог, долго метался по комнате, подбегал к окну и жадно вдыхал ночной воздух, но легкие хватали и горьковатый запах гари…
Неуловимо пахло железом, кровью и еще чем-то жутковатым, отчего кожа покрывалась пупырышками, а волосы на затылке начинали шевелиться, как живые. Все чувства говорили громко, что это его последняя ночь в Гелонии. Пугающее ощущение обреченности заползло в грудь, сжало сердце, заполонило тоской от макушки до пят. А тут еще в южной части города что-то горит, изредка из-за темных стен показываются красные в ночи языки огня, ощутимо несет гарью, что входит в грудь и оседает во рту горечью.
Он оделся, вышел во двор, темный, как колодец, поднялся по широким каменным ступенькам, спасибо Гелону, на стену. Близко от груди блеснул наконечник копья, но незримый страж, рассмотрев бледное лицо Олега, узнал, острое жало исчезло. Он слышал, как охранник медленно пошел по стене, хоронясь в тени.
Луна поднялась из-за края земли, сияющая, но все равно на ней легко различимы все пятна, словно на старой выгоревшей сковороде, что все еще служит честно и добросовестно. Полная луна, пока что полная. А потом краешек начнет незаметно таять день ото дня, останется половина и будет таять, пока узкий серпик не исчезнет вовсе…
Еще через неделю, мелькнула мысль, когда небо останется без луны вовсе, появится молодая луна, свеженькая, умытая. И хотя народ зовет ее народившейся луной, рассказывает разные истории про ее рождение, но что-то ему не верится, что это новая! Пятна все те же. Однажды он высказал свои сомнения одному мудрецу, но тот молча принес свежеиспеченные его женой хлебцы. На всех сбоку выступал одинаковый рубец от треснувшей формы…
И все-таки он уверен, что это та же самая луна. Что бы там мудрецы ни говорили, но это та же луна, на которую падает откуда-то тень…
Сердце тревожно стукнуло. Он ощутил, что снова подбирается к той важной мысли, что однажды уже посетила, но ушла под напором обыденности. На солнце пятен не рассмотришь, но и оно меняется, как и луна: утром крохотное, оранжевое, днем – раскаленно-белое, а к вечеру остывает так, что становится красным, багровым, распухает… Что с ним происходит, когда оно опускается за край земли? А если не исчезает, как говорят мудрецы… с чего бы ему исчезать, а остывает до черноты, и вот это черное солнце двигается через подземный мир мертвых… или его как-то тащат через те ледяные пустыни мрака… тащат и тащат… всю ночь… а утром…
Снова пахнуло гарью, а огонь стал как будто ярче. Он вздрогнул, в двух шагах неслышно появилась крепко сбитая фигура в металлическом доспехе. Турч умел двигаться и бесшумно, как призрак, что значит – побывал в разных переделках, где надо было не только с воплем и мечом над головой, но и ползком с ножом в зубах.
Турч кашлянул, спросил:
– И тебе не спится?.. Да, все чуют, что утром последний приступ.
Олег потянул носом, поморщился, сказал озабоченно:
– Что там горит? Пожары, что ли… Но почему так спокойно? Раньше гелоны как муравьи, давно бы воду таскали…
Турч поморщился.
– Не пожары. Там эта дурь… Жгут целые дубы, готовят уголья. Вроде бы Ляна пройдет босиком.
Олег удивился.
– Зачем?
Турч с полным равнодушием пожал плечами:
– Не знаю. Наверно, чтобы поднять дух защитников. Мол, я, слабая женщина, и то не боюсь огня, а вы, мужчины, должны быть стойкими в бою… Что-нибудь в таком роде. А кто-то вообще говорит, что это проверка ее невинности. Мол, если за то время, что она жила в отсутствие Скифа, не делила ложа с мужчинами, то пройдет легко… Не знаю, как она может пройти по углям, у нее ж такие нежные ножки!
Олег подумал, пожал плечами.
– Вообще-то она подолгу бегала босиком в лесу. А там не везде песочком посыпано. И не везде травка. Так что подошва ее маленьких ножек все же как копыто. Я, к примеру, смогу перейти через эти угли хоть три раза туда и обратно, но разве это докажет мою невинность? Когда идешь по углям, тут главное – не задерживаться. Тем более не останавливаться. Ладно, а тебя ворота не тревожат? Слишком долго их обходили, а на стены бросались с другой стороны.
Турч кивнул.
– Ты уверен, что раньше не руководил обороной? А осадой?.. Ладно, можешь не говорить. Они даже Скифа уже приучили смотреть только в ту сторону.
– А ты…
– Ворота они выбьют, – ответил Турч угрюмо. – Но я собрал, сколько мог, народа и держу его поблизости от ворот. Там завтра будет очень жарко!
Ветерок пахнул неожиданно горячий. Волосы затрещали, он вскинул голову. В ночи промчался рой злых красных ос. Хорошо, если успеют погаснуть там, на взлете, но если упадут где-то близко на сухое дерево, пожар вспыхнет наверняка… Какая-то дурь с этим предстоящим испытанием.
Но тревожная мысль сразу ушла, сменившись мучительным беспокойством, что потерял какую-то важную мысль, что, возможно, продвинула бы его на шажок по этой трудной дороге познавания…
Турч посмотрел на него как-то странно, махнул рукой и двинулся по гребню стены. Слышно было, как строго окликнул стражу, обругал. Ему отвечали бодрыми сиплыми голосами. Звякало железо, донесся запах кислого вина и острого лука.
На востоке забрезжил рассвет, плечи Олега передернулись от утренней свежести и сырости. Он еще раз взглянул на небо, ноги сами понесли по ступенькам вниз, здесь ветра нет, затишно, а от построек идет животное тепло.
Длинная костлявая фигура двигалась навстречу, края балахона почти тащились по земле. Олег подумал, что жрецы наверняка наступают друг другу на полы, а то и на свои собственные.
Окоем кивнул ему безразлично, глаза устремлены вперед, Олег спросил громко:
– Погоди, что там за дурь с этим… хождением босиком по углям?
Окоем остановился нехотя. Олег видел в глазах жреца острое желание послать его в преисподнюю, какое дело чужаку до их ритуалов, но этот чужак пришел со Скифом, правитель постоянно к нему прислушивается, и Окоем нехотя буркнул:
– Тебе-то что?.. Она должна доказать, что невиновна. Народ лучше повинуется правителям непорочным. Тем, которые лучше, чем они сами.
– И только?
– А что еще?
Олег наконец поймал ускользающий взгляд верховного жреца.
– Не хитри. Зачем это тебе? Твои звезды тебя подвели…
Окоем ответил неожиданно зло, с нажимом:
– Звезды никогда не подводят! Что в небесах написано, то и будет. Просто надо читать верно. В пророчестве сказано, повторяю тебе еще раз, что от сына Колоксая пойдет великий род самых величайших правителей, полководцев, завоевателей, потрясателей Вселенной… Это мы подумали на Гелона, но ведь и Скиф тоже его сын!
Олег подумал, признал:
Трубников Александр
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Афанасьев Роман