мертвую или еще живую, и убитые тоже изгибались в огне, будто только в нем
умирали сейчас окончательно. В море странных шепчущих звуков происходило
это, и дракон, совершив кошачий прыжок, медленно плыл сейчас над головой,
и медленно - ду-у-у-ду-у-у-ду-у-у - били автоматы, и в брюхе дракона,
непристойно-белом, рыбьем, появлялись дырки, дырки, дырки, и дракон,
изгибаясь на лету, пастью пытался схватить невидимую смерть - и, не
долетев до моста, на котором сгрудились беспомощные боги, грянулся на
землю - совсем рядом с Пашкой. Горячий кожаный запах исходил от дракона.
Ошеломленный неловким своим падением, обезумевший от боли, он вскочил,
озираясь, до жути похожий на человека, и бросился в сторону Леониды,
стоящей неподвижно с воздетыми к небу руками, и Татьяна, хладнокровно
сменив магазин, хлестнула его длинной, от бедра, очередью - по голове, по
шее, по плечу. Он зашатался и остановился, вертя головой в поиске
обидчика, и Пашка, не до конца понимая, что делает, навскидку выстрелил из
обоих стволов - почти в упор. Наверное, пули с закатанными в них
подшипниковыми шариками пробили драконью броню: он вздрогнул как-то
нутряно и издал тонкий свист - как закипающий чайник. Из пасти вновь
вырвался огонь, но слабо и бесцельно - над головами. Секунду дракон был
неподвижен, а потом подался назад - и ударил хвостом.
а на замахе - но этого хватило. Земля исчезла из-под ног, небыстро
опрокинулась, скользнула под спину - и ухнула по спине.
дробя камни, драконья лапа. Только теперь Пашка осознал, как огромен
дракон: лапа его была больше человека. Грохнуло несколько выстрелов
подряд, лапа убралась - но появилась голова! Голове досталось больше
всего, она вся была в выщербинах, залита густо-зеленой кровью - и с
вытекшим левым глазом! Дракон не видел Пашку, и поэтому Пашка смог,
поднявшись на четвереньки, отползти в щель между камнями. Дракон снова
пустил пламя - теперь по земле. Кто-то закричал - Пашка не видел, кто. Он
вдруг остро ощутил свою безоружность. Над головой, как клинок, свистнул
хвост. Пригибаясь, Пашка побежал туда, где должен был быть Дим Димыч - и
споткнулся об его вытянутые ноги. Он так и сидел, без движения, без цели и
без пользы. И лишь когда Пашка схватил его магазинку, он сделал слабое
движение: удержать.
стоял на задних лапах, тонкий, изогнувшийся, как кобра; хвост его то
сворачивался кольцами, то расправлялся, взметая пыль и обломки камня.
Передними лапами он зажимал себе живот. Наклонив голову, осматривался. Все
скрылись, и даже Леониды не было видно. Мост был пуст. Рядом с драконом
что-то жирно горело, обволакивая его тяжелым грязным дымом. А потом, как
чертик из коробочки, перед драконом выскочил кто-то неузнаваемый и поднял
автомат. Очередь - и зеленый проблеск метнувшейся лапы - одновременно...
скреб голову, стараясь содрать то, что мешает ему видеть. Летели жуткие
ошметья, хлестала кровь. Хвост, как хлыст, сек землю. Потом дракон пополз,
слепой, задрав голову к небу, круша и вздымая все, что было перед ним и
вокруг него. Невидящей головой он обводил полукруги, и светлое пламя,
касаясь камней, становилось красным. Забирая влево, он разворачивался, и
Пашка с ужасом понял, что через несколько секунд эта сила сметет и
испепелит его.
ничего не понимал, его ничто не касалось. Пашка в ужасе ударил его по
лицу, потом схватил за руку - и, к своему удивлению, поставил на ноги.
Теперь надо было его увести отсюда. Он тащил безвольного и бессильного
учителя между камней, поднимал, когда он падал и, рыдая, тащил дальше, и
только взбираясь на насыпь моста, обнаружил в своей руке так и не
стрелявшую в этом бою магазинку. А потом с моста ему подали руку. Это была
Татьяна.
ненавистью посмотрела на Леониду.
поблескивающая дорога. Ее хитон, грязный и прожженный, свисал с плеч
неподвижно - хотя жгучий ветер с пустоши здесь, наверху, был силен.
Дракон, воя, уже не полз по кругу, а крутился на месте: его левые лапы
судорожно царапали землю, а правые волочились, цепляясь. Что-то еще
изменилось в пейзаже, но Пашка не мог понять, что. Потом Леонида с трудом
приоткрыла рот и сказала, не глядя ни на кого:
налились ноги, а вокруг стало пусто и холодно.
остановилась.
башню...
потащился через мост. Овальное отверстие ворот медленно плыло навстречу.
Татьяна догнала его и вцепилась в рукав. Другой рукой она держала Дим
Димыча.
трудно давался каждый шаг. Воздух стоял стеной. Последние двадцать шагов
были смертельно трудны. Ног уже не было - каменные подпорки. Свинцовые
подпорки. Нечем стало дышать - твердый воздух резал гортань. Пашка знал,
что они никогда не дойдут. А потом неожиданно - казалось, ворота еще
впереди - они повалились навзничь, как будто лопнула не пускавшая их
паутина, и поплыли куда-то. Здесь было темно. Вскоре овал ворот
превратился в туманное пятнышко позади, а потом исчезло и оно.
не было верха и низа, правых и виноватых, жизни и смерти. Здесь был покой.
Как маленький окаменевший зверь, спрятанный в скале, Пашка висел посреди
ничего без ощущений, чувств, мыслей и желаний. Но шевельнулась и поднялась
Татьяна, и стал свет, твердь земная под спиной и затылком и мерзкая
искрящая боль в груди и боку. И Пашка застонал протяжно и жалобно. Все
кончилось, и нужно было, чтобы его пожалели.
нам еще идти и идти... у меня тоже все болит, я тоже не могу... и Диму
тащить, тащить ведь придется...
насколько позволяла боль, закрутил головой.
попали, было странно: круглое, вернее, цилиндрическое, с рядами темных
квадратных окошек на высоте, оно напоминало то ли павильон "чертова
колеса", то ли арену для гонок по вертикальной стене. В центре, там, где
должно было находиться колесо, стояло что-то, похожее на песочные часы
высотой с трехэтажный дом. Мощные колонны из полированной бронзы ограждали
саму колбу - формы, может быть, не классической, но характерной, с
перехватом посередине. Колба была абсолютно черной, без малейшего
отблеска. Высокий туманный потолок заливал все голубоватым подменным
светом. Возле стены местами стояли какие-то зачехленные механизмы. Диаметр
помещения был метров тридцать, и никакого выхода из него видно не было.
питье, похожее на молоко, но не молоко. Старуха, госпожа Моника, ела как
птичка; Дан же ничего не мог с собой поделать. Ему с трудом удавалось
держать себя в рамках приличий и не начать жрать, набивая рот и чавкая. Он
слышал, что так бывает, но не думал почему-то, что такое может быть с ним.
Это казалось непристойным и унизительным. Впрочем, старуха так не считала
и явно была довольна аппетитом гостя.
противоестественен. Впрочем, все, что произошло с утра вчерашнего,
бесконечно далекого дня, было противоестественно. Пропажа Вирты, бег по
остывающему следу, проход сквозь траву, капище лесных, желание убить... и
- медленные сборы, будто что-то отводило мысль и взгляд, рысканье на
тропе, хотя все было понятно, необыкновенная - и ожидаемая! - легкость
прохода, какая-то неполная, кастрированная месть, невозможность убить...
приветливость старухи, постыдный жор, чувства уюта и тоски, чужие сны и
томящая боль в груди. Все, что происходило, происходило с ним - и не с
ним, потому что он не узнавал сам себя.
добра здесь - невпересчет. Вы там, небось, впроголодь живете?
зубами в ароматную мяготь.
Корнев Павел
Куликов Роман
Флинт Эрик
Василенко Иван
Лукьяненко Сергей
Прозоров Александр