Чтение 56–й страницы книги ~Я живу в этом теле!~

структуру муравейника и... человека. И человечества - тоже.

- Тогда кофе сделаю я, - предложила она. - Я готовлю не такой крепкий.

- Я сам, - возразил я. - У меня получается вкуснее.

Закон прост: когда ноги растут от челюсти, то руки, понятно, из
задницы.

Я отошел в сторону, предоставив делать кофе моему разумоносителю, а
тот тоже устранился, ибо организм сам все привычно и умело делает даже не
на алгоритмах, а на уже выработанных рефлексах: налить из очистителя воды в
джезву, поставить на газовую горелку, зажечь спичку, другой рукой повернуть
кран... одновременно слегка придавив вовнутрь, иначе не сработает, затем
бросить спичку в жестяную крышечку, чуть повернуть верньер в другую
сторону, пусть синяя корона горящего газа слегка опустится, иначе раскалит
и ручку, а закипающая вода выплеснется и зальет огонь...

- Все муравьи, - сказал я медленно, стараясь не потерять скользкий
кончик неожиданной мысли, - все муравьи - частицы единого организма
муравейника. Это единое целое. Большой такой Муравей! Ну, это известно
всем. Тебя пропустим, с такой фигурой можно не знать многое. Но такое же
целое, как этот большой Муравей, и... человечество! Ладно-ладно, допустим
эту мысль в качестве просто... э...

- Просто дикой мысли, - подсказала она.

- Да, очень дикой. Мы не только точно так же пасем скот и строим дома.
Мы... мы тоже единый организм. Просто у нас намного выше степень свободы
для каждого существа! Настолько, что даже не замечаем своего
единоорганизмья.

Голос мой вздрагивал, я чувствовал, как в организме моего
разумоносителя... - моем организме! - трясется каждая жилка. Я страшился
потерять мысль, что равна озарению... Кстати, озарение - не та ли необычная
мысль свыше, что приходит из нашего общего организма?

Глаза Маринки стали очень внимательными. Вряд ли она понимала мои
слова, просто по-женски вслушивалась в интонации, вчувствовалась в мое
состояние.

- Тебе бы сейчас не кофе, а пива... - заметила она сочувствующе. -
Расслабишься! А то весь комок нервов. Не по-мужски.

- А как по-мужски? Она засмеялась:

- Ну, если тебе это надо объяснять... Джезва зафыркала. Я наполнил обе
чашки, рука вздрагивала, но ощущение огромности истаивало, как рыхлая
снежная гора под лучами жаркого солнца. Осталась мысль, ее старался не
потерять, а теперь мой мозг, привыкший к работе, поворачивал со всех сторон
еще одну пугающую идею, возникшую из первой: тело моего разумоносителя -
такой же муравейник! Или человечество, назови как хочешь. Все эти
кровеносные шарики, лейкоциты, нервные клетки, клетки костяные и
соединительные и все-все - это тоже целый мир, который, может быть, совсем
не сознает своего единства! Каждый лейкоцит работает сам по себе, знает
свои обязанности, живет отведенный ему срок жизни: неделю или полторы, а
если кому удается прожить две, того считают долгожителем. А клетки, скажем,
кости, это что-то вроде медленно растущих огромных деревьев, где процессы
текут медленно. А то и вроде гор и скал, что меняются еще медленнее.

И еще одна мысль всплыла, настолько дикая, что неделю назад я запинал
бы ее с великим презрением, как нарушающую мое мировоззрение трезвого и
скептически мыслящего человека.

Маринка права: почему именно муравьи? Почему не собака или кошка? Сам
ли я решился завести этих шестиногих или же нечто побудило меня... нечто
настолько тонкое, неуловимое моими чувствами, как не улавливаю, к примеру,
проходящие сквозь мое тело радиоволны?

Не была ли это подсказка извне?

Или изнутри?

Маринка пила кофе деликатно, но быстрыми частыми глотками. Она знала,
что кофе вреден, что от горячего - рак гортани, но рак будет или нет, а вот
морщинки у глаз уже появляются, с ними бороться нужнее. Глаза следили за
моим лицом неотрывно. Огромный бутерброд ухомяка-ла, нимало не заботясь о
будущем фигуры, поднялась:

- Ладно, побегу. Звони, если что.

- Если что? - не понял я.

- Если понадоблюсь, - ответила она без улыбки. - С тобой что-то
творится. Не знаю, но у меня тревожное предчувствие. Ты знаешь, женщин
предчувствия редко обманывают...

- Так и должно быть, - пробормотал я. - Женщины как воспроизводящие
существа для вида важнее, чем мы, самцы... Вот и защищены лучше. Для вида
важнее, для природы... и для чего-то еще... Гм... Для чего же... Погоди, не
уходи еще.

Она уже охорашивалась перед зеркалом, вертелась так и эдак, собираясь
перед выходом на улицу, как боксер перед финальным рингом. Ее красивые
брови взлетели на середину лба:

- Тебе надо помыслить, а Господь Бог дал человеку крови ровно столько,
чтобы он мог наполнить ею либо мозг, либо...

- Мог бы и не скупиться, - ответил я. - Но чтобы хорошо работал мозг,
надо приглушить инстинкты.

Она задорно улыбнулась зеркалу:

- А ты не мог бы... как средневековые монахи? Годами воздерживались,
умерщвляли плоть!

- Могу, - согласился я. - Но есть способ проще.

Она уже смеялась:

- Бросить инстинктам кусок мяса, чтобы заткнулись?.. Хорош способ!
Выходит, ты меня назвал куском мяса?.. Ах, если мясо, то я корова?.. Ах,
если корова, то я толстая?... Если толстая, значит - жирная?.. А жирная -
некрасивая и противная?

Я схватил ее в охапку и потащил к постели. Разумоносители этой планеты
спариваться могут круглый год, но в летний период активность резко
возрастает, чтобы не упустить возможность благоприятной мутации. Сейчас
солнечные дни, воздух прогрет так, что плавится асфальт, и гормональное
давление вторгалось в работу мысли, отвлекало, властно требовало направить
силы на самое главное, из чего возникла жизнь: размножение!

Могучий инстинкт победить трудно, но обмануть проще пареной репы.
Вскоре этот дурак решил, что успешно отправил триста миллионов зародышей
жизни, все они прорастут, - размечтался! - а Маринка даже не
предохраняется: опасный период кончился три дня тому, лежала
раскрасневшаяся, разогретая и с медленно бледнеющими отпечатками моих
хищных пальцев на нежном теле.

Мгновенно протрезвевший, я все еще продолжал сжимать ее в объятиях,
это идет уже от воспитания, но Маринка ткнула большим пальцем в бок:

- Слезай, слезай!.. Это у Марты затухает по длинной амплитуде, а у
меня почти как у мужчин - сразу.

Я с облегчением отвалился, опустошенный настолько, что, как лосось
после нереста, готов был спокойно помереть: ведь уже продлил себя во
множестве икринок, но тут же другой инстинкт, который заботится и о будущем
этих икринок, о их безопасности и прорастании во взрослых особей, напомнил,
что умирать еще нельзя, как нельзя и давать пожрать себя этой самке.

Я пробормотал:

- Вы и с Мартой?.. На тебя бы не подумал.

- Ты занимался, - отпарировала она. - Она рассказала во всех
подробностях. И с такими красками, такими деталями!

- Врет, - буркнул я. - Но спасибо, что поделилась информацией. А то у
Марты комплексы: не понять, что в ней происходит. На прямые вопросы не
отвечает. Кофе будешь?

Она вскочила, бодренько прошлась голенькая по комнате, ладная и
налитая сладким соком, абсолютно юная и цветущая, несмотря на видимые
только ей морщинки.

- Я от твоего кофе скоро лопну, - заявила она. - Почему у тебя даже
молока нет? Или сока?.. Я уже который день веду здоровый образ жизни.

- Молоко киснет.

- Даже пастеризованное?

- Позавчера гроза была, - напомнил я. - Ты же знаешь, как сверкнет да
бабахнет - молоко свертывается. А кофию - хоть бы что.

- Ладно, - сказала она милостиво, - лежи. У меня дома собака
негуляная. Позвони, когда снова внизу давление почувствуешь. Может быть,
помогу разгрузиться. Хотя, с другой стороны... может быть, и нет.

Одевалась легко и грациозно перед окном, то-то в дома напротив
поблескивает, словно солнце отражается в стеклах бинокля. Я лежал, весь -
расслабленное мясо, но с очищенным мозгом, без вопящих инстинктов.

- Что это с ними?

В цветочном горшке из норок робко вылезали непривычно крылатые
муравьи. Зато обычные, которые зовутся рабочими и солдатами, вообще
выбегали, сломя голову, суетились. Выползла первая молоденькая самочка.
Впятеро крупнее рабочих, вдвое - поджарых самцов, она настороженно
подрагивала блестящими крылышками, робко осматривалась, припав к земле
возле норки. В комнате тихо, а так бы движение воздуха вспугнуло, загнало в
родные темные норы.

Вылетать она не собирается, до назначенного времени еще пара дней, но,
начиная с сегодняшнего, она и другие молоденькие начнут ненадолго
высовываться, жадно смотреть на яркий блестящий мир, трепетать от страха и
возбуждения, но выходить в коротких юбчонках на Тверскую, ловить на себе
оценивающие взгляды самцов, и от этих взглядов, запаха, ожидания чего-то
волнующего, что случится в их организмах, быстрее набухают молочные железы
и созревают яйцеклады. Еще совсем недавно они прятались от малейшего порыва
воздуха, света, сотрясения, теперь же их неудержимо тянет из родного
муравейника. Пока еще не решаются покинуть полностью, но через недельку это
желание станет настолько сильным, что, позабыв страх, исполнившись
уверенности в своих силах, они вылетят из родных гнезд, встретятся высоко в
воздухе с парнями из другого муравейника и, совокупившись узами брака в
свадебном полете, опустятся на грешную землю строить собственные семьи...