что подумают о нем эти палачи.
вот и все!
его по затылку. Дальнейшего он не помнил.
раскинуты. Иван хотел поднести руку к лицу-не получилось. Другую тоже
что-то удерживало. Он почувствовал себя распятым на какой-то жесткой и
холодной плахе. И он не ошибся, так оно и было.
за что-то, черное яйцеобразное тело. Ивану даже показалось, будто это
подаренное ему Хлодриком яйцо-превращатель. Но он сам увидал, что ошибся,
это была другая, пусть и сходная, штуковина. Выше торчали непонятные,
громоздкие аппараты, направленные своими раструбами на лежащего Ивана. Их
было много, но назначение этих аппаратов оставалось для Ивана неизвестным.
Да и какая теперь разница! Иван почувствовал, что влип окончательно,
крепко.
дурацкому ответу.
чего-то. Иван дернулся со всей силы, но зажимы были прочными и надежными.
и все будет путем! Через три часа сам себя не узнаешь! Небось, отвык уже,
а?
- недовольно просипел невидимый.
объяснениях, все слыхали, все знаете!
понимаете, только вот сказать не можете, у нас тоже есть такие - все
понимают, глядят понимающими глазами, потявкивают, повизгивают, подвывают,
а вот сказать, ну никак не могут!
Но невидимый вдруг сгладил все, заскрипел, захохотал. Иван то ли от
нервов, то ли поддавшись его заразительному смеху-скрежету, тоже
рассмеялся. Да еще как! Будто он не распятым на холодной и жесткой
плахе-лежал, а стоял в комнате смеха у эйфороматов, которые могут
растормошить покойника недельной давности.
сваливался комьями или пластами с груди. Впервые за все время пребывания в
этой идиотской и не поддающейся логическому истолкованию Системе он
чувствовал себя столь расслабленным, легким, беззаботным.
захлебывающийся смех. И стал вполне серьезно объяснять Ивану, что к чему,
да еще таким тоном, так разжевывая все, что Иван ощутил себя олухом
необычайным.
частей псевдопланетной подсистемы, базирующейся на Хархане-А, Харх-А-ане и
Ха-Архане, понял?
световой год... э-э, световой год, надеюсь, ты знаешь, это не время, это
расстояние, которое преодолевает луч света за ваш земной год...
что с ним говорят как с молокососом-дебилом.
центр этот существует на известном расстоянии от известных частей. И
одновременно он находится в самом ярде каждой, повторяю, каждой части.
неспившегося Хука Образины, что невидимка и есть тот самый непонятный и
нигде толком не существующий доброжелатель. Хотя ощущалось и различие.
Иван не мог понять-в чем, какое, но оно было.
пронзены энергетической иглой-уровнем, слыхал про таковой? - невидимка не
дал ответить. - Так вот, этот уровень в свою очередь, именно пронизывая
все три ядра, теряет в подструктурах пилообразные функции, сворачивается и
замыкается сам в себе. Понял? Но только для этих трех ядер? Во всех прочих
местах он остается самым обычным простеньким иглой-уровнем.
Вы ответьте лучше-с чего это вдруг вы тут решили, что жертву перед
закланием надо непременно просвещать.
будем. Впрочем, ежели желаешь на арену - пожалуйста, в любой миг! Похоже,
там ты себя чувствуешь увереннее!
заново! Нет, уж! Лучше свежуйте живьем, гады!
ладно уж, лежи себе. Тебе будет над чем пораскинуть мозгами. - Лежи,
перевертыш!
полумраке и неизвестности. Он вдруг вспомнил, что очень много дней ничего
не ел и почти ничего не пил, что держался лишь на стимуляторах да на
нервном взводе-запале. Но ему и сейчас не хотелось есть. Не хотелось, и
все!
исходило. Но Иван пока не чувствовал, что именно. Легкость,
расслабленность, беззаботность растворялись, уходили из тела и мозга. Их
место занимало постепенно, словно наваливаясь, просачиваясь вовнутрь,
нечто тяжкое и муторное. С каждой минутой ощущение становилось все
неприятнее. Набегали гнетущие мысли, захлестывало тоской-внезапной,
неестественно давящей, изнуряющей.
лежит голышом, без комбинезона, и что самое странное - чешуя на теле
какаято не такая, почти мягкая. Он еще раз уперся подбородком в плечо-и
сдвинул целый клок распадающейся отдающей гнильцой чещуи. Его это
взволновало на миг. Но тут же все любопытство, как и внезапное оживление,
улетучилось. И опять ему стало все безразлично, снова накатила тоска-да
такая, что хоть в петлю! Иван зажмурился. И принялся перекатывать голову
из стороны в сторону: вправо, влево! вправо, влево!, вправо, влево! и так
до бесконечности...
невыносимой, болезненно жгучей, когда он уже разлепил спекшиеся пересохшие
губы, случилось еще более страшное-на него накатили воспоминания. Да с
такой силой, с такой ослепительной ясностью, прозрачностью, реальной
контрастностью, словно были это не воспоминания, не отблески чего-то
далекого, прошедшего в растравленном мозгу, а сама явь.
беспроглядном пугающем мраке высветилась вдруг серебристая точечка, стала
увеличиваться в, размерах-очень медленно, будто ползла черепахой
навстречу. Иван не сразу сообразил, что это корабль-капсула трехсотлетний
давности, и что он вовсе не ползет, а несется на него с колоссальной
скоростью, это просто расстояние и мрак искривляют все, заглушают. Корабль
занял собою половину неба. И замер. Начал поворачиваться. Неторопливо
выползали по левому борту кронштейны, крепления, сети батарей, вот стала
видна выпуклая рубка, вот смотровая площадка, поручни... Ивана резануло по
сердцу, по глазам. На поручнях, прикрученные металлопластиковыми цепями к
горизонтальным трубам, с раскинутыми руками, неестественно раскинутыми,
будто бы вывороченными, изломанными, висели они, давшие ему жизнь. Сквозь
затемненные стекла шлемов Иван видел их лица. Это были лики мучеников,
искаженные болью, страданием, отчаянием. Без содрогания невозможно было
глядеть на них. Иван глухо застонал, скрипнули плотно сжатые зубы. Как ни
жгла, как ни мучила его память прежде, такой пронзительной боли он еще не
испытывал. Это было не воспоминание, это было не видение, это была
сверхреальность! Жуткая, страшная, кошмарная, но именно реальность,
увеличенная, усиленная некими, может, и несуществующими
сверхъестественными линзами отнюдь не материального происхождения.
переговариваясь, или же хрипя, крича от боли и ужаса. Но Иван не слышал ни
Белоусов Валерий
Контровский Владимир
Пехов Алексей
Куликов Роман
Орлов Алекс
Круз Андрей