Чтение 56–й страницы книги ~Диктатор~

- Ты передал арестованных Гонсалесу?

- Пусть это решит сам Гамов. Пойдемте к нему.

Неожиданное нападение Кондука на мирный городок было вторым важным
событием недели.

Гамов впал в неистовство. В то холодное бешенство, которое было
страшней открытых приступов ярости. Он сказал:

- Прищепа, подготовьте доклад о внутреннем состоянии Кондука и о
планах его военного командования. Пеано, подработайте ответ на воздушный
удар по беззащитному городу.

Это было, вероятно, самое важное наше Ядро после решения о
референдуме. Прищепа доложил, что власть в Кондуке держат религиозные
вожди. Главный - Тархун-хор, живой наместник древнего пророка Мамуна.
Тархун-хор - фанатик, аскет, проповедник. В парламенте правит Мараван-хор.
Противоборствующих партий нет. Провинции разобщены. Борьба провинций между
собой заменяет борьбу партий.

Народ, продолжал Прищепа, поку рен священникам и помещикам.
Промышленность служит земледелию. Зерна, фруктов и мяса производится очень
много. Этому способствует плодородная почва, ухоженные сады, тепло и
обилие влаги. Экспорт продовольствия - главный источник доходов. Вместе с
тем бедность населения - одна из самых высоких в мире.

Прищепа закончил свой доклад так:

- Решение о войне было принято по предложению Мараван-хора, но многие
провинциальные делегаты проголосовали против, были и воздержавшиеся. Страх
перед Латанией исконен в народе. Налет на Сорбас совершен Мараван-хором
без обсуждения в парламенте. Возможно, Мараван-хор опасался сопротивления
обычно малоактивных депутатов: Сорбас - древняя столица пустыни, откуда,
по преданию, вышел пророк Мамун, это могло повлиять на религиозных
депутатов. Больше трети парламента выразило одобрение Мараван-хору, когда
он высокопарно известил о победе в пустыне, но две трети промолчали.

Гамов обратился к молчаливому Омару Исиро:

- Итак, основная сила в Кондуке - религия. Подготовьте доклад о
деяниях пророка Мамуна и о религиозном управлении в стране. Теперь вы,
Пеано.

Пеано военных операций в южной пустыне не предпринимал. Резервов для
наступления в глубь Кондука нет. Метеогенераторные станции не оборудованы
- лишь передвижные метеоустановки для местных дождей на сады. Да и за
ливни в жарком Кондуке поблагодарят, а не проклянут.

- Пеано, меня не удовлетворяет оборона против Кондука, - сказал
Гамов. - Уничтожен мирный город. Сожжены женщины, дети... Это наша вина!
Дети молили о защите, не было защиты! Матери проклинали нас! - Гамов
побледнел, голос его дрожал. - Каждое их проклятье - святая правда! Этого
нельзя простить ни Кондуку, ни нам! И я не прощу!

Он помолчал, сдерживая волнение. Человек бурных эмоций совмещался в
нем с холодным политиком. Немало времени должно было пройти, чтобы все
поняли, что такое совмещение противоположностей было их содружеством, а не
совражеством. Эмоции оплодотворяли рассудок, холодный разум стимулировал
эмоции. Теперь Гамов говорил, как политик, задумавший эффективную
операцию.

- Уничтожение Сорбаса, если за него не покарать, может и других
противников соблазнить на такие же преступления. Война даже в честных
людях порождает бесчестность. Безнаказанность приводит к наглости. Надо
перенести войну в Кондук, быстро завоевать страну и жестоко покарать и
правительство, и народ, выбравший такое правительство.

Он с вызовом обводил нас гневными глазами. В его больших сверкающих
глазах временами появлялась такая сила, что действовала убедительней слов.
Это не были исступленные глаза фанатика, нет, но меня они порой покоряли
больше, чем рассуждения. Пеано меньше моего подчинялся магии взгляда и
весь осветился такой радостной улыбкой, что стало ясно - у него масса
возражений.

- Отличный план, диктатор! Захватить Кондук, нагнать страху на бывших
неверных союзников! Одна беда: армии через пустыню не перебросить,
тяжелого оружия не подвести...

- Предвидел ваши возражения, Пеано. Мы создаем могучий водолетный
флот, а Кондук получил пятнадцать машин - и вот к чему привел один их
вылет. Бросить против Кондука сто машин! Что он может противопоставить
такой силе?

Я запротестовал. Наш флот предназначен, чтобы, внезапно появившись,
всей мощью в воздухе добиться полной победы в войне. Сто машин - это не
весь флот, но они раскроют величайший наш военный секрет - создание флота,
равного которому нет в мире.

Гамов слушал, наклонив голову. Глаза потухали, в лице появилась почти
мольба. И он посмотрел на меня так, словно я, а не он был диктатором, и от
меня, а не от него надо ожидать решения.

- Семипалов, вы правы. Опасно даже немного приоткрывать нашу
стратегию... Не знаю... Эти дети... Они мертвы, но кричат во мне, я слышу
их голоса... Я ничего не могу с собой поделать, Семипалов, я слышу их
голоса!..

Я с гневом крикнул:

- Перестаньте, Гамов! Мы не только ваши помощники, но и просто люди.
Давайте же говорить как стратеги.

Ему понадобилась почти минута, чтобы справиться с волнением.

- Оценим все за и против. Против одно - частично расшифровываем наши
силы. Даем проницательному политику возможность проникнуть в наш тайный
замысел. Все остальное - за. В окружении Аментолы мало проницательных
политиков, сам он тоже не блещет интеллектом. Второе. Мы хотим отвлечь
ресурсы Кортезии на помощь их новым союзникам. И это уже частично
достигнуто - она прислала в Кондук водолеты, хотя и у нее каждый на счету.
Но большой помощи союзникам Аментола все же не окажет, пока над ним не
грянет гром. А если мы захватим Кондук, Кортезия должна будет либо
колоссально увеличить ему помощь, либо прослыть предательницей. Аментола -
по-своему честный человек, он держит слово. Но ведь, решаясь на разрыв с
союзниками, мы планировали, что они станут мощным насосом, высасывающим из
Кортезии ее жизненные соки, а нам, даже насыщенные дарами Кортезии,
большого вреда не принесут. Если мы страшно покараем Кондук, то это лишь
увеличит страх у Лепиня, у Торбаша, у Собраны. И увеличит те выгоды,
которые мы предугадывали, разрывая с союзниками - и их пассивность, и их
ненасытную жажду подачек от Кортезии.

Мы заранее знали, что Гамов настоит на своем. Но я хотел, чтобы его
решения диктовались не яростью, а несли в себе тот ясный расчет, каким он
всегда пересиливал нас в споре. Негодование он сдержать не мог, но
показал, что не теряет ясности ума. Я сказал:

- Пеано, выделяю вам сто водолетов. Когда ждать приказа о вылете
машин со своих баз?

- Завтра диспозиция будет готова. Утром следующего дня водолеты
смогут стартовать.

Пеано, как всегда, был педантично точен. Этот человек, став
главнокомандующим, сохранил высокое искусство штабиста. Он почти мгновенно
оценивал все материальные возможности любой операции - масштабы
предварительной штабной работы, техническую подготовку сражений, создание
уверенного перевеса собственных сил над неприятельскими. Ход сражения
зависел больше от мастерства командиров, чем от Пеано, но все, что можно
было предварительно сделать для успеха, Пеано делал.

Не знаю, сколько имелось в нашей стране разведчиков Кортезии, но они
все проморгали вторжение в Кондук. Ни сам Мараван-хор, ни его военные и
понятия не имели, что им уготовано до той минуты, когда наши водолеты,
гудя донными дюзами, стали опускаться на площади столицы страны Кондины.
На границе с нами стояли все армии Кондука. Там еще гремели электроорудия,
шипели вибраторы, сверкали импульсные молнии - кондуки ввязывались в
серьезную операцию, - а наши десантники уже вели под конвоем и
Мараван-хора, и всех членов парламента, и весь генералитет, а после них и
самого Тархун-хора, семьдесят четвертое живое воплощение древнего пророка
Мамуна. Бой на границе не прекращался, пока Мараван-хор не показался на
стереоэкране и, вконец потерявшийся, не прошамкал побелевшими губами
приказ сложить оружие. Наши войска перешли границу. Поразительно легко
совершился захват воинственной страны, полторы тысячи лет не разрешавшей
ни одному иностранному солдату появиться в ней с оружием в руках.

Гамов послал в захваченную страну Омара Исиро, Аркадия Гонсалеса и
Николая Пустовойта. Председателем оккупационной комиссии он назначил Омара
Исиро - ни я, ни Пеано не поняли, зачем понадобился на такую роль самый
незаметный член Ядра, к тому же министр информации - пропагандист, а не
правитель.

В здании парламента за столом председателя - за ним еще несколько
дней назад восседал напыщенный Мараван-хор - сидели Аркадий Гонсалес и
Николай Пустовойт, а перед ними по одному проходили члены парламента, и
секретарь называл фамилию каждого и как тот голосовал - за войну, против
или воздержался. Иногда то Гонсалес, то Пустовойт задавали вопросы.
Гонсалес, поворачиваясь к Пустовойту, выносил свой приговор, тот утверждал
его кивком головы, либо возражал, и они спорили, а вызванный член
парламента стоял, молчаливо ожидая решения. Оба судьи, Черный и Белый,
соглашались в чем-то и отправляли вызванного, а перед ними вытягивался
другой член парламента.

Гамов показал на этом судилище всему миру, как собирается
расправляться с "организаторами войны", такой термин впервые прозвучал в
Кондине, столице государства, еще не выветрившего из себя духа