обойдутся они, держи карман шире. Подразумевалось: они-то без меня.
Конечно, обойдутся, но потом мне все сначала начинай и переделывай, чтобы
ты же мне головы не отвинтил своими упреками... Обмен этот репликами был
старинный и носил скорее ритуальный характер.
оттуда" называется. И есть новая картина Гаранина. "Тысяча девятьсот
девяносто третий"...
жить тошно. Давайте уж лучше про покойников...
мгновенно дернулся - обслужить, но он остановил его. - Да куда вы, Кронид
Сергеевич, в самом деле! Поешьте спокойно. Куда нам спешить теперь? Это
только Кузьма Иваныч у нас вечно куда-то спешит...
заулыбались. В том числе, слава богу, и сам Кузьма Иваныч. (Когда-то в
хорошую минуту Кузьма Иваныч рассказал им из своего детства, как его,
маленького, лупоглазого, деревенского, тетка перед гостями спросила - в
насмешку, конечно: "Кузя, а Кузя! А почему это ты у нас такой красивый?" И
он ответил - от обиды басом: "Бог дав!")
ветром сдуло - тут же оказался за своим столом, в закуточке у себя, в тени
абажура, и заговорил там вполголоса. Голубоватые блики экрана заплясали в
глазах его, и белые зубы блеснули.
ожидая чего-то срочного и внезапного. Неприятного. Он ждал быстрого
невольного взгляда Кронида - из редкого сумрака, подсвеченного огоньками
пульта и телефонных экранов, - но взгляда не было, Кронид, не отрываясь,
смотрел на своего собеседника, и он тихонечко перевел дух. Политика,
подумал он привычно и с облегчением. Никогда не бывает так, как ты этого
ожидаешь. И всегда бывает НЕ ТАК...
на Альбертовых поминках?.. Он ведь любил нас. Всех. Я это точно знаю.
Ну, любил... Мало ли. Он еще и песни хорошо спивал...
это затеваете, Станислав Зиновьевич. Чего об этом сейчас говорить? Враг!
хочет сказать. И зачем.
мясом.
появилось, наконец, какое-то конкретное и ясное предложение, я очень рад
этому и покорнейше прошу вас...
По-прежнему. Просто я никак не могу привыкнуть, что все и всегда в этой
долбаной политике происходит НЕ ТАК! Не могу привыкнуть! - он, не глядя,
сунул бутылку в центр стола и поднялся. - И не хочу привыкать! Вот в чем
дело. Вы привыкли вот, молодые, а я, старый хрен, не могу и не хочу.
не даем себе воли, вот и все. Просто все, что было когда-то, теперь уже
несущественно. Теперь он уже не тот, теперь он предатель и враг, и надо
только ясно понять, как с этим быть. А если мы начнем вспоминать и
расслабляться...
Эдик. Не будем расслабляться. Виноват, расслабился! Это у меня - от
невозможности придумать выход...
обтирая салфеткой не только губы, но и все свое обширное багровое чело:
щеки, залысый лоб, уши.
Кузьма Иваныч, а Эдик поправил:
штемпелей восемнадцатого века.
взглядов, выбрался из кресла и прошелся по комнате, прислушиваясь, не
болят ли колени. Колени, тьфу-тьфу, вроде бы не болели. Раздавленные
колени мои, подумал он.
раздражением Николас. "Ну, большой..." "Так чего же вы хотите от своих
коленей? Это же почти медицинский термин - РАЗДАВЛЕННЫЕ КОЛЕНИ." Разговор
пятилетней давности. Разговор врача и пациента. Николас был врачом по
образованию. Терапевтом, и притом очень недурным... А я был тогда крепким
пожилым человеком, но колени у меня уже болели как проститутки. И вообще
все тогда уже было, все, что есть сегодня. И уже модно было использовать
на все случаи жизни всего два сравнения: "как проститутка" или "как
собака". Только никто тогда не называл меня Президентом - звали Хозяином,
Боссом, Шефом звали очень многие, Командиром, даже - Тренером... И Николас
был тогда не предателем и перебежчиком, а - другом, личным врачом и
начальником группы по связи с прессой.)
кавказско-турецким акцентом. - Как слон кюшает: хвостом загрэбает и сует
сэбэ прямо в жопу? А головы нэт, и нэ надо? - он сам тут же над своим
анекдотом со вкусом засмеялся и, не переставая смеяться, принялся
натягивать пиджак. Из карманов посыпалась всякая мелочь, закачалась
задетая рукавом люстра. Это было сильное зрелище: Кузьма Иванович,
напяливающий на себя пиджак. Огромный (как слон) Кузьма Иванович, и
титанический, застилающий все горизонты и интерьеры, пиджак, всегда
траурно-черный и лоснящийся.
голоден, тольки бодрый", как бабуля говорила, царство ей небесное...
служил летчиком: штурман морской авиации, Северный флот, майор, или
капитан третьего ранга, как вам будет угодно. Он был странный. И чувство
юмора у него было странное. "Здесь вам не тут! - любил он провозгласить
самым грозным образом. - Здесь вам быстро отвыкнут водку пьянствовать!"
"Сапоги надо чистить с вечера, - это было его любимое поучение. - Чтобы
утром надеть их на свежую голову..." Он был буквально набит подобными
перлами сержантско-старшинского, а также мичманского творчества. "Сейчас я
с вами разберусь как следует и накажу кого попало!" Забавно, что многие
самым серьезным образом полагали его тупым бурбоном. Они заблуждались, а
когда выходили из этого своего заблуждения, было уже, как правило, поздно.
Он отнюдь не был тупым бурбоном, он был психолог и проницатель в души
людей. Говорят, знаменитый Бурцев был таким же специалистом по
провокаторам. А Кузьма Иваныч, побеседовав с человеком десять минут, уже
знал, НАШ он, или не совсем, или же - совсем НЕ. Про Николаса он сразу же
сказал ему - причем одному только ему и никому больше: "Этот у нас не
задержится. Он - сам по себе. Мы ему не нужны. Ему вообще никто не нужен".
Однако Николас задержался на целых пять лет. Кузьма Иваныч молчал, правда,
но, видимо, все это время оставался при своем мнении, и последние события
его, в отличие от всех прочих, ничуть не удивили и не озадачили).
По-моему, они все ненормальные.
брошенное, уже дает всходы и ничего не надо формулировать самому.
глазах, - продолжал Эдик, развивая тему.
стекло. За окном была ледяная сырая мутно подсвеченная туманная мгла.
Ничего не было видно, кроме этого неподвижно подсвеченного тумана, - ни
города, ни залива, - и вдруг все там озарилось красным, а потом зеленым -
это реклама на крыше переменила текст.
взять кучу старых конвертов?
комнату.
прекратил процедуру надевания и присел на краешек своего стула. Спросил с
огромным сомнением:
это я сдурел?
теперь нужен?
Корнев Павел
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Семенова Мария
Лондон Джек
Орловский Гай Юлий