понятиях-с, - с благородным азартом самообличения замечает один клубный
старичек другому.
- Да-с, Петр Михайлович, да-с, - с наслаждением поддакивает другой; - вот и
говорите про молодежь.
- Тут не молодежь, Иван Александрович, - замечает подвернувшийся третий, -
тут не о молодежи вопрос; тут звезда-с; а не какой-нибудь один из молодежи;
вот как понимать это надо.
- А нам того и надобно; оскудели в людях.
Тут главное состояло в том, что "новый человек", кроме того что оказался
"несомненным дворянином", был вдобавок и богатейшим землевладельцем
губернии, а стало быть не мог не явиться подмогой и деятелем. Я впрочем
упоминал и прежде вскользь о настроении наших землевладельцев.
Входили даже в азарт:
- Он мало того что не вызвал студента, он взял руки назад, заметьте это,
заметьте это особенно, ваше превосходительство, - выставлял один.
- И в новый суд его не потащил-с, - подбавлял другой.
- Несмотря на то, что в новом суде ему за дворянскую личную обиду
пятнадцать рублей присудили бы-с, хе, хе, хе!
- Нет, это я вам скажу тайну новых судов, - приходил в исступление третий:
- если кто своровал или смошенничал, явно пойман и уличен - беги скорей
домой, пока время, и убей свою мать. Мигом, во всем оправдают, и дамы с
эстрады будут махать батистовыми платочками; несомненная истина!
- Истина, истина!
Нельзя было и без анекдотов. Вспомнили о связях Николая Всеволодовича с
графом К. Строгие, уединенные мнения графа К. насчет последних реформ были
известны. Известна была и его замечательная деятельность, несколько
приостановленная в самое последнее время. И вот вдруг стало всем
несомненно, что Николай Всеволодович помолвлен с одною из дочерей графа К.,
хотя ничто не подавало точного повода к такому слуху. А что касается до
каких-то чудесных швейцарских приключений и Лизаветы Николаевны, то даже
дамы перестали о них упоминать. Упомянем кстати, что Дроздовы как раз к
этому времени успели сделать все доселе упущенные ими визиты. Лизавету
Николаевну уже несомненно все нашли самою обыкновенною девушкой,
"франтящею" своими больными нервами. Обморок ее в день приезда Николая
Всеволодовича объяснили теперь просто испугом, при безобразном поступке
студента. Даже усиливали прозаичность того самого, чему прежде так
стремились придать какой-то фантастический колорит; а об какой-то
хромоножке забыли окончательно; стыдились и помнить. "Да хоть бы и сто
хромоножек, - кто молод не был!" Ставили на вид почтительность Николая
Всеволодовича к матери, подыскивали ему разные добродетели, с благодушием
говорили об его учености, приобретенной в четыре года по немецким
университетам. Поступок Артемия Павловича окончательно объявили бестактным:
"своя своих не познаша"; за Юлией же Михайловной окончательно признали
высшую проницательность.
Таким образом, когда наконец появился сам Николай Всеволодович, все
встретили его с самою наивною серьезностью, во всех глазах на него
устремленных читались самые нетерпеливые ожидания. Николай Всеволодович
тотчас же заключился в самое строгое молчание, чем, разумеется,
удовлетворил всех гораздо более, чем если бы наговорил с три короба. Одним
словом, вс¬ ему удавалось, он был в моде. В обществе губернском, если кто
раз появился, то уж спрятаться никак нельзя. Николай Всеволодович стал
попрежнему исполнять все губернские порядки до утонченности. Веселым его не
находили: "человек претерпел, человек не то что другие; есть о чем и
задуматься". Даже гордость и та брезгливая неприступность, за которую так
ненавидели его у нас четыре года назад, теперь уважались и нравились.
Всех более торжествовала Варвара Петровна. Не могу сказать, очень ли тужила
она о разрушившихся мечтах насчет Лизаветы Николаевны. Тут помогла,
конечно, и фамильная гордость. Странно одно: Варвара Петровна в высшей
степени вдруг уверовала, что Nicolas действительно "выбрал" у графа К., но,
и что страннее всего, уверовала по слухам, пришедшим к ней, как и ко всем,
по ветру; сама же боялась прямо спросить Николая Всеволодовича. Раза
два-три однако не утерпела и весело исподтишка попрекнула его, что он с нею
не так откровенен; Николай Всеволодович улыбался и продолжал молчать.
Молчание принимаемо было за знак согласия. И что же: при всем этом она
никогда не забывала о хромоножке. Мысль о ней лежала на ее сердце камнем,
кошмаром, мучила ее странными привидениями и гаданиями, и вс¬ это совместно
и одновременно с мечтами о дочерях графа К. Но об этом еще речь впереди.
Разумеется, в обществе к Варваре Петровне стали вновь относиться с
чрезвычайным и предупредительным почтением, но она мало им пользовалась и
выезжала чрезвычайно редко.
Она сделала, однако, торжественный визит губернаторше. Разумеется, никто
более ее не был пленен и очарован вышеприведенными знаменательными словами
Юлии Михайловны на вечере у предводительши: они много сняли тоски с ее
сердца и разом разрешили многое из того, что так мучило ее с того
несчастного воскресенья. "Я не понимала эту женщину!" изрекла она и прямо,
с свойственною ей стремительностью, объявила Юлии Михайловне, что приехала
ее благодарить. Юлия Михайловна была польщена, но выдержала себя
независимо. Она в ту пору уже очень начала себе чувствовать цену, даже
может быть немного и слишком. Она объявила, например, среди разговора, что
никогда ничего и не слыхивала о деятельности и учености Степана
Трофимовича.
- Я, конечно, принимаю и ласкаю молодого Верховенского. Он безрассуден, но
он еще молод; впрочем с солидными знаниями. Но вс¬ же это не какой-нибудь
отставной бывший критик.
Варвара Петровна тотчас же поспешила заметить, что Степан Трофимович вовсе
никогда не был критиком, а напротив всю жизнь прожил в ее доме. Знаменит же
обстоятельствами первоначальной своей карьеры, "слишком известными всему
свету", а в самое последнее время, своими трудами по испанской истории;
хочет тоже писать о положении теперешних немецких университетов и, кажется,
еще что-то о дрезденской Мадонне. Одним словом, Варвара Петровна не
захотела уступить Юлии Михайловне Степана Трофимовича.
- О дрезденской Мадонне? Это о Сикстинской? Chere Варвара Петровна, я
просидела два часа пред этою картиной и ушла разочарованная. Я ничего не
поняла и была в большом удивлении. Кармазинов тоже говорит, что трудно
понять. Теперь все ничего не находят, и русские и англичане. Всю эту славу
старики прокричали.
- Новая мода, значит?
- А я так думаю, что не надо пренебрегать и нашею молодежью. Кричат, что
они коммунисты, а по-моему надо щадить их и дорожить ими. Я читаю теперь
вс¬ - все газеты, коммуны, естественные науки, - вс¬ получаю, потому что
надо же, наконец, знать, где живешь и с кем имеешь дело. Нельзя же всю
жизнь прожить на верхах своей фантазии. Я сделала вывод и приняла за
правило ласкать молодежь и тем самым удерживать ее на краю. Поверьте,
Варвара Петровна, что только мы, общество, благотворным влиянием и именно
лаской можем удержать их у бездны, в которую толкает их нетерпимость всех
этих старикашек. Впрочем, я рада, что узнала от вас о Степане Трофимовиче.
Вы подаете мне мысль: он может быть полезен на нашем литературном чтении.
Я, знаете, устраиваю целый день увеселений, по подписке, в пользу бедных
гувернанток из нашей губернии. Они рассеяны по России; их насчитывают до
шести из одного нашего уезда; кроме того две телеграфистки, две учатся в
академии, остальные желали бы, но не имеют средств. Жребий русской женщины
ужасен, Варвара Петровна! Из этого делают теперь университетский вопрос, и
даже было заседание государственного совета. В нашей странной России можно
делать вс¬, что угодно. А потому опять-таки лишь одною лаской и
непосредственным теплым участием всего общества мы могли бы направить это
великое общее дело на истинный путь. О, боже, много ли у нас светлых
личностей! Конечно есть, но они рассеяны. Сомкнемтесь же и будем сильнее.
Одним словом, у меня будет сначала литературное утро, потом легкий завтрак,
потом перерыв, и в тот же день вечером бал. Мы хотели начать вечер живыми
картинами, но, кажется, много издержек, и потому, для публики, будут одна
или две кадрили в масках и в характерных костюмах, изображающих известные
литературные направления. Эту шутливую мысль предложил Кармазинов? он много
мне помогает. Знаете, он прочтет у нас свою последнюю вещь, еще никому
неизвестную. Он бросает перо и более писать не будет; эта последняя статья
есть его прощание с публикой. Прелестная вещица под названием: "Merci".
Название французское, но он находит это шутливее и даже тоньше. Я тоже,
даже я и присоветовала. Я думаю, Степан Трофимович мог бы тоже прочесть,
если покороче и... не так чтоб очень ученое. Кажется, Петр Степанович и еще
кто-то что-то такое прочтут. Петр Степанович к вам забежит и сообщит
программу; или лучше позвольте мне самой завезти к вам.