Чтение 56–й страницы книги ~Свидание с Петербургом~

хищным движением он зажал руку Лядащева в кулак.

-- Сестру замуж выдашь, в отставку подашь, съездишь в Грецию,
туда-сюда... Ни одна живая душа не узнает...-- ворковал Лядащев.

Дементий Палыч молчал, не в силах убрать руку с кулака Лядащева,
красивые пальцы его дрожали.

¶-14-§

Беловы не принимали.

-- Сам Александр Федорович в отсутствии, а барыня больны.

В нахмуренном лбу лакея и смятой переносице притаился сумрак
недовольства и угрюмости, которые появляются обычно при небла-гополучии в
доме, когда хозяева ругаются, а зло на слугах срывают. Лядащеву бы обратить
внимание на слова о болезни Ана-стасии Павловны, но он воспринял их только
как отговорку: нежелательным визитерам всегда так говорят.

Он обозлился, но все-таки оставил Саше записку, мол, надо сроч-но
встретиться по неотложному делу, однако не отказал себе в удо-вольствии
ткнуть блестящего гвардейца носом в ... "Беда в том, что шляешься ты без
надобности к неким медицинским особам, о коих предупрежден был, и
последствия твоей беспечности непредсказу-емы".

Идти домой Лядащеву не хотелось, он пошел в трактир, а за жарким и
пивом все размышлял, как же могут выглядеть последствия Сашиной беспечности.
Суть этих размышлений сводилась к следую-щей фабуле: не посмеют его
арестовать! Первостепенное значение он отдавал связям при дворе -- это раз,
отсутствие четких улик -- это два, а то,что о Белове позаботится сам
Лядащев,--это три. Лучше бы всего получить Саше сейчас длительную
командиров-ку куда-нибудь в Лондон, на худой конец хоть в Тулу. Главное, с
глаз долой, пересидит бурю, а там все встанет на свои места. Знай Лядащев,
что в этот самый момент злой, как черт, Саша рубит-ся на шпагах с военным
чином на бестужевской мызе, мысли бы его приняли совсем другой оборот.

К Дементию Палычу он явился в самом благодушном настроении, слегка под
хмельком, но, к его удивлению, хозяина не было дома. Лядащева встретила
сестрица, худосочная, измученная желудочными заболеваниями особа, которая
изо всех сил старалась переделать свойственную ей кислую улыбку в
лучезарную. Кабы не плохие зубы, ей бы это вполне удалось.

-- Дементий Палыч приказали вас встретить и проводить в его горенку.
Сами они скоро будут.

На столе уже известной нам комнаты в идеальном порядке пребывали
обещанные бумаги в папке, перья в стаканчике, до краев наполненная
чернильница, рюмка и ядовито-зеленая настойка в бу-тыли. "Умеет работать",--
не без удовольствия подумал Лядащев о своем бывшем сослуживце.

Для начала он попробовал настойку. Сладковата, пожалуй, но пахнет
хорошо и крепость имеет в достатке. Документов было два. Депеша Финкенштейна
вызвала у Лядащева. откровенное удоволь-ствие. Догадка только тогда верна,
когда ты брюхом понимаешь-- все было именно так и не могло быть иначе.
Доверчивый Белов поперся к Лестоку просить за Оленева, а Лесток, вот уж
воистину ума палата, немедленно свалил на арестованного чужую вину. Чью?

Чистый лист бумаги украсился гирляндами болотных листьев, цветов и
геометрическими фигурами. Лесток такой человек, который во всех случаях
жизни будет стараться только ради одной персоны:

себя самого. И государыню он к трону подтолкнул тоже не из заботы о
России. Понимал мудрец -- воссияет Елизавета, так и он, Лесток, в лучах ее
славы поднимется на небывалую высоту.

Итак, если Лесток хочет свалить на Оленева свою вину, это надо
понимать, что он сам стал информатором у короля прусского? Это невероятно...
Но ведь защищаются только тогда, когда на тебя нападают. Нападает, понятно,
Бестужев. Но через кого информиро-вал Лесток прусского короля? Положим,
через Гольденберга, но тот уже мертв, опасности не представляет...

Стоп... В последнюю встречу, когда Сашка про мызу бестужевскую
рассказал, он сболтнул еще про инкогнито, которого они обе-щали Лестоку
вывезти из России. Белов тогда забежал буквально на пять минут, выболтал
все, словно каялся, и исчез. Лядащев его даже обругать толком не успел. Что
же это за инкогнито такой? А может быть, это невидимка Сакромозо? Василий
Федорович азарт-но потер руки, ладони нагрелись, словно он искру из них
высекал.

Если Лесток хотел тайно вывезти Сакромозо из России, то зна-чит он ему
чем-то мешал, скорее всего знал что-то такое, чего Лесток боялся. А что если
мальтийский рыцарь и есть прусский агент? Иначе почему им заинтересовалась
Тайная канцелярия? Надо бы спросить Дементия...

Второй документ, анонимный, был не менее интересен. С одной стороны,
обычный донос, автор жаждет справедливости, а с другой -- ненавидит, в
каждой строчке это чувствуется, и Белова, и Оленева. Бумага желтоватая,
рыхлая, дорогая, пахнет... разве что чуть-чуть чесноком, а вообще-то старым
столом, мышами и плесенью. Обычный запах Тайной канцелярии. Почерк
характерный, у всех гласных ост-рые, как бы шалашиком, верхушки, словно
аноним все время срывал-ся на печатный текст. А может, эта бумажка тоже из
лестоковой канцелярии? Однако писал не Шавюзо, его почерк он хорошо помнит,
буковки словно нанизаны на невидимую нить и все маленькие, аккуратненькие,
как бусинки.

Звякнул дверной колокольчик, по коридорчику стремительно про-грохотал
немецкий ботинок, и вот уже сам хозяин, до чрезвычайно-сти возбужденный,
стоит перед Лядащевым, тараща глаза.

-- Что она вам поставила, дуреха?-- он схватил бутылку, поню-хал, потом
рванулся к шкапчику, вытащил другую бутыль с напитком чистым, как слеза, и
разлил его по рюмкам.

-- Две новости, Василий Федорович. Одна плохая, другая хоро-шая,--со
скрипом выдавил из себя Дементий Палыч, задохнувшись от крепкого напитка.

-- Начинай с плохой,-- невозмутимо предложил Лядащев.

-- На мызу Каменный Нос совершено нападение. Шесть или семь человек в
масках. Оленева выкрали.

-- У-ух ты! Чем же это плохая новость?

-- Точное число разбойников установить не удалось. Показания охраны
весьма противоречивы. Убитых нет. Вначале думали, что старшего отправили на
тот свет, а он возьми да воскресни. Теперь уже в лазарете.

-- Кто же осмелился напасть на мызу?--с усмешкой спросил Лядащев,
уверенный, что дело не обошлось без Белова и Корсака.

-- Вот это нам с вами предстоит выяснить.-- Дементий Палыч уже сидел за
столом наискосок от Лядащева, ел его глазами и быстро барабанил пальцами,
словно наигрывал на клавесине марш.

-- Говори вторую новость, как ты считаешь, хорошую.

-- Белов в крепости. Кто готовил бумаги к его аресту, пока не знаю.
Одна птичка улетела, зато другую изловили!

Лядащев вдруг почувствовал, как напряглось все внутри, желудок словно
колом встал.

-- Где его арестовали? На мызе?

-- При чем здесь мыза? Когда там пальба шла, Белова и взяли в
собственном доме... по подозрению в убийстве, и еще за ним вины числятся,--
Дементий Палыч вдруг перешел на шепот:-- Уже выска-заны предположения, что
нападение осуществлено прусскими шпио-нами. Какова наглость, а?

-- Шпионами, говоришь? Это ты хорошо придумал,--бросил Ля-дащев и стал
суетливо собираться: сложил документы, сдвинул их на край стола, снял со
спинки стула камзол, с трудом попадая в рука-ва, облачился в него и,
наконец, сунул в карман изрисованный лист, словно геометрические фигуры и
болотные листья могли раз-гласить тайну его размышлений.

Напоследок он как бы между прочим спросил:

-- Ты давеча обмолвился, что хотел Оленева перевести в кре-пость. Мол,
опасно стало на мызе, потому что солдат предупреждали о нападении. Это кто ж
такой заботливый? Не из лестокова ли дома сей господин?

- Отнюдь нет,--с готовностью отозвался хозяин.--Сей госпо-дин--граф
Антон Алексеевич Бестужев, сынок канцлера. Ему в не-котором роде эта мыза
принадлежит.

-- Вот так, да?-- задумчиво проговорил Лядащев.-- А не расспра-шивал ли
ты Бестужева-младшего, откуда он получил подобные све-дения?

Дементию Палычу явно не понравился этот вопрос.

-- Может, предчувствия?-- спросил он нерешительно, словно предлагая
собеседнику согласиться на столь чуждый сыскному делу термин.

-- Что-то многовато предчувствий...-- буркнул Лядащев и, не прощаясь,
вышел. .

Когда он подошел к дому Беловых, было около десяти часов вечера, не
такое уж позднее время, однако все окна были темны, и только на втором этаже
трепыхал огонек, похоже, лампады. Он приготовился долго дергать за веревку
колокольчика, но к его удивлению дверь сразу отворилась. На пороге стоял тот
же нахму-ренный лакей со свечой в руке. Не говоря ни слова, он отступил
внутрь сеней, приглашая гостя войти.

В доме стояла плотная, неживая тишина, и только эхо отзвучав-шего
колокольчика стояло в ушах, словно тревожный набат. Чьи-то босые ноги
прошлепали в отдалении, и опять все- стихло.

-- Беда у нас,-- сказал лакей.

-- Знаю. Я хотел бы видеть Анастасию Павловну. Проводи меня в кабинет.
Да запали свечи, ненавижу сидеть в темноте.

На лестнице, всего-то десять ступенек, лакей успел поведать о многом:
арестовывали четверо, барин держался молодцом, барыня не плакали и сейчас не
плачут--молятся, на вид невозмутимы, но по сути дела очень плохи.

Удивительно, как меняется облик комнат с исчезновением хозяи-на. Если
он ушел ненадолго, то кажется: мебель, шторы, шандалы, каминные щипцы и
прочее его просто ждут, но если с хозяином приключилось несчастье, вещи
словно умирают. Их сразу покрывает паутина отчаяния, ненужности. Лист бумаги
на столе -- он уже мертв, словно знает, что на нем никогда ничего не
напишут, брошенная на канапе перчатка еще хранит воспоминание сжатой в кулак
руки хозяина, но каждому ясно -- она отслужила свое, все эти стулья растащут