английский патрон Эгиона, и с ним много английских священников,
и они вместе с Бредли погнались за миссионером и гнались за ним
через заросли и терновник, пока не выбежали на людную улицу в
предместье Бомбея, где высился до небес индийский причудливый
храм. В храм и из храма пестрым потоком текли людские толпы,
голые кули и гордые брахманы в белых одеждах, напротив же, на
другой стороне улицы, стояла христианская церковь, и над ее
порталом было высеченное в камне изображение восседающего средь
облаков Бога Отца со строгим отеческим взором и волнистою
бородою.
взмахнул руками и обратился к индусам с проповедью. Громким
голосом он призвал их взглянуть и увидеть, что истинный Бог
совсем иной, не такой, как их убогие божки -- уродцы с хоботами
или множеством рук. Он простер длань к скопищу сплетенных фигур
на стенах индийского храма, затем -- к изображению Бога над
вратами своей церкви. Но как же он был напуган, когда, сам
следуя своему указующему жесту, поднял глаза и увидел: Бог Отец
преобразился, у него теперь было три головы и шесть рук, и
вместо чуть глуповатой бессильной строгости на всех трех его
лицах играла снисходительная и довольная тонкая улыбка, в
точности та, что отличает наиболее утонченные изображения
индийских богов. Обескураженный проповедник обернулся к Бредли,
патрону и священникам, но все они исчезли; одинокий и
беспомощный, он стоял на ступенях церкви, и тогда покинул его и
Бог Отец, ибо всеми шестью руками приветственно махал он
индийскому храму и божественно-безмятежно улыбался божествам
индусов.
на своей церковной паперти. Он закрыл глаза и не двигался с
места, все надежды померкли в его душе, и со спокойствием
отчаяния он ожидал, что язычники побьют его каменьями.
Наступила мучительная тишина, но затем он почувствовал вдруг,
что чья-то сильная и вместе с тем добрая рука отстранила его,
и, открыв глаза, увидел, что каменный Бог Отец величаво, с
достоинством шествует вниз по ступеням, и в ту же минуту со
своих зрительских мест на стенах индийского храма начали
спускаться полчища индийских богов. Всех их Бог Отец
приветствовал, после чего вошел в индийский храм и, дружелюбно
кивая, принял поклонение брахманов. Меж тем языческие боги со
своими хоботами, кудряшками и узкими глазами один за другим
направились в христианскую церковь и ко всему, что увидели в
ней, отнеслись с одобрением, следом же за богами потянулись
длинной вереницей молящиеся, и так произошло переселение богов
и людей из индийского храма в церковь и из церкви в храм. В
братском согласии зазвучали гонг и орган, и тихие смуглые
индийцы возложили на строгий алтарь английской христианской
церкви цветы лотоса.
прекрасная Наиса с гладкими блестящими черными волосами и
большими детскими глазами. Вместе со множеством верующих
индусов она покинула старый храм и теперь, поднявшись по
ступеням христианской церкви, стояла перед миссионером.
Серьезно и с любовью поглядела она ему в глаза, поклонилась и
подала цветок лотоса. И вот, в нахлынувшем восторге, он
склоняется к ее ясному, спокойному лицу, целует в губы и
заключает ее в объятия.
проснулся и понял, что лежит на своей кровати в полной темноте,
встревоженный и разбитый. Болезненное смятение всех желаний и
чувств было мучительно до отчаяния. Во сне ему неприкрыто
явилось собственное "я", его слабость и малодушие, его неверие
в свое призвание, и влюбленность в смуглую язычницу, и не
подобающая христианину ненависть к Бредли, и нечистая совесть в
отношении английского патрона. Все было так, все было правдой,
и ничего нельзя было изменить.
Хотел помолиться и не смог, хотел представить себе Наису в виде
демона и осудить свое греховное увлечение -- не смог и этого. В
конце концов он встал, следуя не вполне ясному внутреннему
побуждению, все еще во власти теней и томлений своего сна; он
вышел из комнаты и направился к Бредли, движимый безотчетным
желанием увидеть живого человека, найти поддержку и вместе с
тем -- надеясь в смирении преодолеть постыдную неприязнь к
Бредли и ценой откровенности обрести его дружбу.
верандой к спальне Бредли, ее легкая дверь из бамбука доходила
лишь до половины высоты дверного проема, и за нею в высокой
комнате теплился слабый свет, потому что Бредли, как многие
европейцы в Индии, имел привычку оставлять на ночь маленький
масляный светильник. Эгион осторожно нажал на легкие створки
двери и вошел.
вверх по голым стенам тянулись огромные тусклые тени. Над
огоньком быстро кружила, шурша крыльями, коричневая ночная
бабочка. Большой кисейный полог над широкой постелью был плотно
сдвинут. Миссионер поднял светильник, подошел к кровати и
отодвинул полог. Он уже хотел окликнуть спящего, как вдруг с
испугом увидел, что Бредли не один. Он лежал на спине,
прикрытый тонкой шелковой ночной рубахой, и его лицо с поднятым
вверх подбородком выглядело сейчас ничуть не более мягким или
дружелюбным, чем днем. Рядом же с Бредли лежала обнаженная с
длинными черными волосами. Она лежала на боку, и ее спящее лицо
было обращено к миссионеру. Он узнал ее -- это была высокая
крепкая девушка, что раз в неделю приходила в дом за бельем для
стирки.
снова попытался заснуть, но не смог: пережитое в тот день,
удивительный сон и, наконец, вид обнаженной спящей женщины
безмерно его взволновали. Вместе с тем его неприязнь к Бредли
еще усилилась, и он со страхом думал о том, что утром за
завтраком должен будет увидеться с Бредли, поздороваться с ним.
Но более всего его смущало и мучило сомнение: обязан ли он по
долгу священника укорять соседа за неправедную жизнь и пытаться
его исправить? Вся натура Эгиона этому противилась, но долг
требовал, чтобы он поборол свою трусость и бесстрашно воззвал к
совести грешника. Он зажег лампу и несколько часов кряду,
мучаясь из-за жужжанья назойливых москитов, читал Новый Завет,
но не обрел ни уверенности, ни утешения. Он был готов проклясть
всю Индию вообще или, по крайней мере, собственную
любознательность и любовь к путешествиям, которые привели его
сюда и загнали в тупик. Никогда еще будущее не виделось ему
столь мрачным, никогда еще он не чувствовал себя столь
неспособным к подвижничеству во имя веры, как этой ночью.
глаз, сидя за столом, хмуро помешивал ароматный чай и долго с
раздражением очищал от кожуры банан, пока не появился Бредли.
Тот поздоровался, как всегда, кратко и холодно, затем громко
крикнул боя и слуг, пустил их рысью, привередливо выбрал из
связки самый спелый золотистый банан, энергично, с властной
миной съел его, меж тем как слуга вывел его лошадь на залитый
солнцем двор.
миссионер, когда Бредли уже собрался встать из-за стола. Тот
бросил на Эгиона хмурый взгляд.
вам это нужно?
вам, что мне стала известна ваша непозволительная связь с
индианкой. Вероятно, вы понимаете, насколько неприятно мне...
расхохотавшись. -- Вы, сударь, больший осел, чем я думал! Как
вы ко мне относитесь, мне, разумеется, абсолютно безразлично,
но вы шпионите за мной в моем доме -- по-моему, это подло. Ну,
тянуть волынку незачем. Даю вам сроку до воскресенья. Будьте
любезны за это время подыскать себе в городе другое жилье. В
моем доме я не потерплю вас больше ни дня!
обороту дела. Однако он не испугался и сдержанно сказал:
обременительного долга гостеприимства. Всего доброго, мистер
Бредли.
взглядом -- и недоумевая, и забавляясь. Потом он разгладил свои
жесткие усы, ухмыльнулся, свистнул собаку и спустился по
деревянным ступеням во двор, собираясь ехать в город.
грозовая стычка и выяснение отношений. Однако к Эгиону теперь
внезапно подступили заботы и вопросы, которые еще час назад
маячили где-то в приятном далеке. И чем серьезней он размышлял