Чтение 56–й страницы книги ~Цитадель~

Низкому делу в помощь низкая душа. Благородному -- благородная.

Низкие поступки рождаются из низких побуждений. Благородные -- из
благородных.

Если мне понадобилось предательство, я найду предателя, чтобы совершить
его.

Если мне нужно строительство, я позову каменщика.

Если я добиваюсь мира, переговоры я поручу трусу.

Если готовлю гибель, войну объявит герой.

...Многообразие побуждений очевидно, и если одно побуждение возобладало
над другими, значит, кричало громче, и тот, кто за него ратовал, возьмется
его осуществить. Если путь твой сейчас неизбежно низок, в помощь тебе тот,
кто так жаждал низости и без неизбежности, из одной только низости души.

Заставлять подписать капитуляцию героя трудно, трудно посылать
жертвовать собой трусов.

И если необходимо сделать что-то, с некоторой точки зрения
унизительное, -- с некоторой, потому что нет на свете ничего одномерного, --
я подтолкну вперед того, кто больше смердит и меньше воротит нос. Брать в
мусорщики брезгливого я не стану.

Если мой враг одержал надо мной победу, переговоры с ним я поручу
тайным друзьям своего врага. Но не считай, что я зауважал этих тайных друзей
и добровольно подчинился победителю.

Да, если ты разговоришь моих мусорщиков, они признаются, что копаются в
мусоре, потому что любят запах гнили.

Признается мой палач, что ему по нраву запах крови.

Но ты будешь не прав, если осудишь меня за потворство низменному.
Ненависть к грязи и восхищение сияющим чистотой домом заставили меня
призвать на помощь мусорщиков. Ужас перед невинно льющейся кровью заставил
меня уделить место палачу.

Если хочешь понять людей, не слушай, что они говорят. Ибо если я решил
вступить в бой, спасая закрома моего царства, вперед выйдут самые
воинственные, те, для кого смерть -- символ веры, и говорить они будут о
славе и почетной смерти в бою. Потому что никто не умирает ради закромов.

Но если я решил пойти на мировую, чтобы избежать разграбления тех же
закромов, пока их не спалил огонь войны, или заведу речь не о войне и не о
мире, но о мирном сне мертвых, то подписывать договоры я позову самых
миролюбивых и снисходительных к нашему врагу, и говорить они будут о
благородстве устанавливаемых ими законов, о справедливости принятых решений.
Они будут верить в свои слова. Хотя дело снова совсем в другом.

Если мне нужно отвергнуть что-то, отвергать будет тот, кто отвергает
все и вся. Если нужно что-то принять, принимать будет тот, кто все приемлет.

Ибо мощное царство всегда тяжело и грузно, ветру слов не сдвинуть его.
Этой ночью с высоты моей башни я смотрел на темную землю, где тысячи тысяч
спят и бодрствуют, счастливы и несчастны, довольны и недовольны, полны веры
или отчаяния. И понял: царство немо, оно -- великан без голоса и языка. Так
как же мне заставить тебя услышать царство -- его желания, старания,
усталость, мольбы, если я не умею найти слова, чтобы объяснить тебе, что
такое гора, -- тебе, который видел только море?

Каждый говорит от имени царства, и все говорят противоположное. Они
вправе говорить от имени царства. Пусть у немого великана будет возможность
кричать.

Я одобряю это. Я ведь говорил о совершенстве. Прекрасная песня
рождается из множества неудачных. Если люди боятся петь, не жди прекрасных
песен.

Они противоречат друг другу, потому что нет еще языка, который был бы в
согласии с царством. Не мешай им. Выслушивай всех. Все правы. Но никто из
них еще не поднялся в гору так высоко, чтобы видеть правоту другого.

И если они начинают враждовать, сажать друг друга в тюрьмы и убивать
друг друга -- значит, они ищут язык, который никак не может сложиться.

А я? Я прощаю им косноязычие.

CXXVIII

Ты спросил меня: "Почему народ принял рабство, почему не сопротивлялся
до конца?"

Нужно отличать самопожертвование во имя любви -- благородное
самопожертвование -- от самоуничтожения из-за отчаяния -- низменного и
недостойного. Жертвуют собой божеству, им может быть царство, содружество,
храм, что примет отданную тобой жизнь -- жизнь, на которую ты себя тратишь.

Есть люди, которые готовы пойти на смерть во имя других, даже если эта
смерть бесполезна. Она облагораживает живых, у живущих прозревают глаза и
сердце.

Какой отец не вырвется из удерживающих его рук и не бросится в бездну,
где гибнет сын? Ты захочешь и не сможешь его удержать. Но можно ли хотеть,
чтобы оба они погибли? Кому стало лучше от двух смертей?

Почетно сияющее самопожертвование -- не самоуничтожение.

CXXIX

Если ты судишь мое творение, суди о нем, позабыв обо мне. Я пишу
картину, трачу себя на нее, служу ей. Я ей, а не она мне. Я готов даже
умереть, лишь бы ее закончить.

Так не щади мое самолюбие, я люблю не себя -- картину. Но если моя
картина переменила тебя, одарив чем-то еще небывалым, не щади мою
скромность. Нет во мне скромности. Мы с тобой на стрельбище. Исхода стрельбы
мы не знаем. Я -- стрела, ты -- мишень.

СХХХ

В мой смертный час.

-- Господи! Я иду к тебе, я пахал свою пашню во имя Твое, Тебе собирать
жатву.

Я отлил свечу, Тебе зажигать ее.

Я построил храм, Тебе жить в его тишине.

Добыча не для меня, я только расставлял ловушки. Я расставлял их, чтобы
очнулась душа. Я растил человека, следуя Твоим Божественным силовым линиям с
тем, чтобы он шел и шел вперед. Тебе пользоваться этой повозкой, если она
покажется Тебе достойной.

Глядя со стен моей крепости, я глубоко вздохнул.

"Прощай, мой народ, -- думал я. -- Я излил всю свою любовь и ухожу в
сон. Но я неодолим, как неодолимо зерно. Я не высказал в полноте того, что
есть в моей картине. Но созидать не означает выразить словесно. Я все
высказал, воскликнув так, а не иначе. Привыкнув к этому, а не к другому.
Кладя в тесто дрожжи, а не соду. Все вы теперь мои дети, потому что, делая
следующий шаг, невольно вступаете на мой незримый склон и растите мое
дерево, а значит, я помогаю вам сбыться.

Конечно, вам станет куда вольнее после моей смерти. Вольна река
стремиться к морю, а брошенный камень к земле.

Мой возлюбленный народ, я обогатил твое наследство, храни его,
передавая от поколения к поколению".

Я молился, дозорные обходили мою крепость. Я погрузился в раздумье.

Царство посылает мне бдительных часовых. В каждом я зажег тот огонь,
который в моем дозорном стал неусыпным бдением.

Годится мне только зрячий солдат.

CXXXI

Я преображаю для вас мир, как ребенок преображает свои три камешка, он
отводит каждому роль в игре и, значит, наполняет каждый особым смыслом.

Не камешки, не правила игры значимы для ребенка -- они всего лишь
удобная ловушка, значима увлеченность игрой, своим желанием играть он
преображает камни.

Но что тебе до утвари, скарба, дома, до твоих домашних, до музыки,
которую слышишь, зрелищ, какие видишь, если они не кирпичики незримого
дворца, который преобразил их в единство?

Те, у кого нет царства, что наделяет материальный мир смыслом, сердятся
на вещи. "Может ли быть, чтобы, разбогатев, я не стал богаче?!" -- негодуют
они и подсчитывают, сколько еще нужно накопить, потому что богатства явно
недостает. И они собирают еще и еще, жизнь их загромождается все больше и
больше, а они становятся все жестче и жестче от своей неизбывной
неудовлетворенности. Они не знают, что нужно им иное, не знают, потому что
ни разу не встречались с этим иным. Они видели счастье влюбленного, он читал
письмо от любимой. Они заглянули ему через плечо и догадались -- радость его
от черных букв на белой бумаге, -- и повелели слугам на сотни ладов писать
черные буквы. А по

том высекли слуг за то, что те не сумели изготовить талисман,
наделяющий счастьем.

Нет у них того, что связало дробность воедино, сделало бы одну вещь
значимой благодаря другой. Они живут в пустыне, и вокруг них -- рассыпанные
камни.

Но прихожу я и строю из камней храм. Теперь камни одаряют их благостью.

CXXXII

Я постарался, чтобы они стали чувствительны к смерти. И не жалею. Они
острее чувствуют жизнь. Вот я наделил правами твоего старшего брата и,
конечно, дал тебе основания его ненавидеть, но ведь и любить тоже, и
оплакивать после смерти. Несмотря на то что я, дав ему права, утеснил тебя.
Умер старший брат, ты будешь плакать о нем -- он был главным, отвечал за
семью, руководил ею, укреплял. Если умрешь ты, он будет оплакивать свою
овцу, которой помогал, любил любить, наставлял при свете вечерней лампы.

Но если я вас сделаю равными, смерть одного из вас ничего не изменит
для другого. О чем вам горевать? Я видел это бесчувствие, наблюдая своих