полифонический гул новой эры, и на его фоне Ахматовой суждено было говорить
всю жизнь.
которой всегда отдаются первые сборники,- теме любви. Стихи похожи на
интимную скоропись дневниковых записей. Они рассказывают об одном событии
внешнего или психологического бы тия и по длине не превышают шестнадцати,
максимум двадцати строк. Они запоминаются с лету, и их заучивали и заучивают
в России вот уже многие поколения.
стало запомнить эти стихи. Ни то, ни другое не новость для искушенного
читателя. Новое здесь заложено в подходе автора к старой теме. Брошенная,
измученная ревностью или созна нием вины, истерзанная героиня чаще корит
себя, чем впадает в гнев, красноречивее прощает, чем обвиняет, охотнее
молится, чем плачет. Она черпает в русской прозе девятнадцатого века
душевную тонкость и точность психологических мотивов, а чувству собствен
ного достоинства учится у поэзии. Немалая же доля иронии и отстраненности не
кратчайший путь к смирению, а отпечаток ее духа и личности.
других искусств школа чувства, и строки, ложившиеся на душу читавшим
Ахматову, закаляли их души для противостояния натиску пошлости.
Сопереживание личной драме прибавляет сто йкости участникам драмы истории.
Не за афористическое изящество тянулись люди к ее стихам; это была чисто
инстинктивная реакция. Людьми двигал инстинкт самосохранения: грохочущая
поступь истории слышалась все ближе и ближе.
оттенил мотив, вскоре ставший с ней неразлучным,- мотив подспудного ужаса.
Умение сдерживать страсти романтической натуры пригодилось, когда все
затопил страх. Страх проникал в поры страсти, покуда они не образовали
единый эмоциональный сплав, впервые заявивший о себе в "Белой стае". С
выходом сборника русская поэзия вошла в "настоящий, не календарный двадцатый
век" и устояла при столкновении.
врасплох происшедшим. К моменту революции ей уже исполнилось двадцать восемь
- слишком много, чтобы поверить, и слишком мало, чтобы оправдать. Будучи
женщиной, она полагала, что ей не следует ни прославлять, ни проклинать
совершившееся. Смена социального порядка не послужила для нее толчком к
отказу от строгого стиха и распаду ассоциативных связей. Искусство не
имитирует слепо жизнь из боязни стать набором штампов. Ахматова сохр анила и
голос, и интонацию и, как и раньше, не отражала, но преломляла мир призмой
сердца. Вот только нанизывание деталей, ранее частично снимавшее
эмоциональное напряжение, словно бы вырывается из-под контроля и
разрастается, заслоняя все остальное.
мир трезво и видела неукротимый народный взрыв, несущий каждому отдельному
человеку небывалое количество бед и горя. К этому взгляду она пришла не
оттого, что ей выпала така я страшная участь, но в первую очередь силой
своего дара. Поэт рождается демократом, и дело не в том, что его положение в
обществе редко бывает прочным, а в том, что он обращается ко всей нации на
ее языке. То же относится и к трагедии, поэтому поэзия и трагедия всегда
рядом. Ахматова, тяготевшая в стихе к народному говору, к ладу народной
песни, не отделяла себя от народа с гораздо большим правом, чем тогдашние
глашатаи литературных и прочих манифестов: она разделяла с народом горе.
немыслимую без многословного витийства. Она же была частицей большого
целого, а псевдоним подчеркивал размытость "классовой принадлежности". К
тому же она чуралась надменности , заложенной в слове "поэт": "Не понимаю я
громких слов: поэт, биллиард..." Она не прикидывалась скромницей, но
неизменно держала в уме трезвую перспективу будущего. Верность любовной теме
в стихах тоже указывала на близость к людям. Единственное, что ее
обстоятельствам.
стихи не стали гласом народным лишь потому, что никогда народ не говорит на
один голос. Но голос Ахматовой не принадлежал и сливкам общества, в нем
напрочь отсутствовало обож ествление народной массы, въевшееся в кровь и
плоть русской интеллигенции. Возникшим около этого времени в ее стихах "мы"
она пыталась укрыться от враждебного равнодушия истории, и не она - другие
носители языка расширили смысл местоимения до лингвистич еского предела.
Будущее удержало "мы" навсегда и укрепило позицию тех, кому оно
принадлежало.
психологической разницы, хотя промежуток составляет почти тридцать лет.
"Молитву", например, если отвлечься от даты написания, легко связать с любым
моментом новой русской ис тории, и безошибочный выбор названия доказывает
чуткость поэта, и то, что его работа историей в чем-то облегчена. История
берет на себя столь много, что поэты бегут пророческих строк, предпочитая
простое описание чувств и фактов.
Она понимала, что делит мысли и чувства с очень и очень многими, а неизменно
повторяющееся время придает им универсальный характер. В ее глазах история и
судьба имеют очень
лирический поток, где "мы" практически не отличалось от "я",
употреблявшегося чаще и с бо'льшим эмоциональным накалом. Перекрываясь в
значении, оба местоимения выигрывали в точности . Имя лирическому потоку
было любовь, и об эпохе и Родине она писала почти с неуместной интимностью,
а стихи о страсти обретали эпическое звучание, расширяя русло потока.
исследователей свести ее творчество к любовным стихам начала века. Она была,
конечно, права. Написанное в последние сорок лет жизни перевешивало их и по
количеству, и по значимос ти. Однако ученых критиков можно понять: с 1922
года до самой смерти в 1966-м ей не удалось напечатать ни одного сборника, и
им приходилось работать с тем, что было. Но и еще одна причина, менее
очевидная и более трудная для понимания, привлекала внимани е исследователей
к ранней Ахматовой.
любви, веры, опыта, истории, усталости, цинизма, вины, раскаяния и т. д.
Язык любви - самый доступный. Ее словарь охватывает все остальные понятия,
ее речам внемлет приро да живая и мертвая. Слову на языке любви дан глас
провидческий, почти Боговдохновенный, в нем слиты земная страсть и
толкование Священного Писания о Боге. Любовь есть воплощение бесконечности в
конечном. Обращение этой связи приводит к вере или к поэзии.
лежит повествовательное начало, и всем читателям предоставляется чудесная
возможность расшифровать горести и печали героини на свой вкус. (В
разгоряченном воображении неко торых стихи явились свидетельством "романов"
Ахматовой с Блоком, а также с Его Императорским Величеством, хотя она была
на порядок талантливее первого и на шесть дюймов выше второго.)
Полуавтопортрет, полумаска, она - героиня - преувеличивает трагичнос ть
жизни с театральной готовностью, как бы испытывая пределы возможной боли и
стойкости. В других стихах она точно так же нащупывает предел возможного
счастья. Иными словами: реалистичность здесь служит средством постижения
Высших Предначертаний. И все э то было бы лишь новой попыткой вдохнуть жизнь
в традиции старого жанра, если бы не сами стихи.
ибо конкретный адресат размывается и служит только предлогом для авторской
речи. Искусство и инстинкт продолжения рода схожи в том плане, что оба
сублимируют творческую энерг ию, и потому равноправны. Почти навязчивый
мотив ранней лирики Ахматовой - не столько возрождение любви, сколько
молитвенный настрой. Написанные по разным поводам, рожденные жизнью или
воображением, стихи стилистически однородны, так как любовное содерж ание
ограничивает возможности формального поиска. То же относится к вере. В конце
концов у человечества не так много способов для выражения сильных чувств,
что, кстати, объясняет возникновение ритуалов.
пережитых увлечений, это тоска конечного по бесконечности. Любовь стала ее
языком, кодом для общения с временем, как минимум для настройки на его
волну. Язык любви был ей наиболее близок. Она жила не собственной жизнью, а
временем, воздействием времени на души людей и на ее голос - голос Анны
Ахматовой. Требуя внимания к своим поздним стихам, она не отрекалась от
образа истосковавшейся по любви юной женщины, но голос и д икция ушли далеко
вперед в попытке сделать гул времени различимым.
Domini MCMXXI". В отдельных стихотворениях гул вечности вбирает в себя голос
автора до такой степени, что ей приходится оттачивать конкретность детали
или образа, чтобы спасти
единение, вернее растворение в вечности, придет к ней позже. А пока она
пыталась уберечь свои понятия о мире от всепоглощающей просодии, ибо
просодии ведомо о времени больше, чем может
ее на невообразимую духовную высоту, где уже невозможны прозрения, вызванные
новыми сторонами действительности, новым проникновением в суть вещей. Ни
одному поэту не дано п реодолеть эту пропасть. Знающий о ней понижает тон и
приглушает голос ради сближения с реальностью. Порой это предпринимается из
чисто эстетических побуждений, чтобы уменьшить приподнятость и нарочитость,
уместные на подмостках. Чаще цель такой маскировк и - сохранение своей
личности. Так было и у поэта строгих ритмов Анны Ахматовой. И чем она
Мережковский Дмитрий
Володихин Дмитрий
Панов Вадим
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман