42
шапито, прийти на выручку, если вдруг случится что-то с животными,
ассистировать метателю ножей, составлять зазывные афиши, соответственно
обеспечивать их печатание, поддерживать нормальные взаимоотношения с
полицией, обращать внимание директора на любые нарушения, заслуживающие
внимания, помогать сеньору Мануэлю Тревелеру в административных хлопотах,
помогать сеньоре Аталии Доноси де Тревелер в кассе (в случае необходимости)
и т. д. и т. д.
работе и о Дину Липатти они говорили всю дорогу, до самого дома, потому что
хорошо бы, казалось Талите, собрать все осязаемые доказательства того, что
бога нет, или, во всяком случае, свидетельства его неизлечимого легкомыслия.
Она предложила тут же купить пластинку Липатти и зайти к дону Кресло
прослушать ее, но Тревелеру с Оливейрой хотелось выпить пива в кафе на углу
и поговорить о цирке, поскольку теперь они стали коллегами и были этому
неописуемо рады. От Оливейры не ускользнуло, что Тревелеру стоило -- да, да!
-- героического усилия уговорить директора и что тот согласился скорее всего
по чистой случайности, не иначе. Они уже решили, что Оливейра подарит
Хекрептен два из трех непроданных отрезов кашемира, из третьего Талита
сошьет себе платье. Надо же отпраздновать поступление на работу. И потому
Тревелер заказал пиво, а Талита отправилась готовить обед. Был понедельник,
выходной. Во вторник будут два представления, в семь и в девять, на арене
выступят "четыре-медведя-четыре", фокусник, только что приплывший из
Коломбо, и, конечно же, кот-считальщик. На первых порах работа у Оливейры
была незамысловатая, пока не набьет руку. А заодно смотрел и представление
не из худших. Все складывалось прекрасно.
забарабанил по столу. Официант, их добрый знакомый, подошел обсудить дела
команды Западной железной дороги, и Оливейра поставил десять песо на
"Чакарита-юниорс". Отбивая ритм багуалы, Тревелер убеждал себя, что все
прекрасно и что другого выхода не было, а Оливейра в это время пил пиво и
разбирал проблему парламентской ратификации и шансы команды, на которую
поставил. Почему-то сегодня утром он думал о египетских фразах и о Тоте, и
знаменательно, что именно Тот был богом магии и изобретателем языка. Они
Поспорили немного, не обман ли сам по себе такой спор, поскольку язык, на
каком бы лунфардо они ни изъяснялись, возможно, являлся частью не сулящей
покоя мантической структуры. И пришли к выводу, что Двоякая миссия бога Тота
в конце концов была наглядной гарантией связи реальности с ирреальностью;
они порадовались, что все-таки решили эту причиняющую вечные неприятности
проблему объективного коррелята. Магия или осязаемый мир, но был египетский
бог, который при помощи слов приводил в гармонию субъекты и объекты. Все и
вправду складывалось прекрасно.
43
кот-считальщик, безошибочно реагировавший на валерьянку, которую в это время
потихоньку прыскали, а растроганные сеньоры демонстрировали своим чадам
столь красноречивый пример дарвиновской теории эволюции. Когда Оливейра в
первый вечер вышел на еще пустую арену и посмотрел вверх, на отверстие в
глубине красного парусинового купола, на этот выход, возможно, к контакту,
на этот центр, на эту ось, подобную мосту между землею и вольным простором
мироздания, смех застрял у него в горле, и он подумал, что другой на его
месте, наверное, тотчас же по ближайшему шесту вскарабкался бы к этому
отверстию-глазу вверху, но этот другой -- не он, а он так и остался внизу
посреди вопящего цирка курить и смотреть на дырку в куполе.
цирке. Талита безо всяких экивоков рассказала ему все, пока они подсчитывали
деньги в кирпичной каморке, служившей цирковой конторой и банком. Оливейра
уже знал это, но несколько иначе, и важно было, что Талита рассказала все со
своей точки зрения, так что из двух точек зрения родилось как бы новое
время, некое настоящее, и он вдруг почувствовал себя внутри него со всеми
вытекающими из этого обязательствами. Он хотел было возразить, сказать, что
Тревелер все выдумал, и снова оказаться вне того времени, в котором жили
остальные (это он-то, до смерти желавший участвовать во всем, даже в том,
куда его не звали, -- словом, желавший быть), но он понимал, что это правда
и что так или иначе, но он нарушил мир Талиты и Тревелера, хотя и не
совершал поступков и не имел таких помыслов, а просто поддался тоске по
утраченному. Он слушал Талиту, а ему рисовалась уродливая линия Холма и
прозвучала смешная португальская фраза, невольно представлявшая будущее
сплошь из холодильников и крепких напитков. Он расхохотался в лицо Талите
точно так же, как накануне утром расхохотался перед зеркалом, когда чистил
зубы.
механически взялись пересчитывать остальные.
знаешь прекрасно.
Но вы-то прекрасно знаете, что я между вами посередке, как та штучка в
весах, которая никто не помнит, как называется.
Ману впадаем в своего рода транс. Даже Хекрептен заметила это и употребила
именно это яркое выражение.
Если хочешь знать, Ману просто не может приложить ума, что делать с тобою.
Он любит тебя, как брата, я думаю, даже ты это понимаешь, и в то же время
жалеет, что ты вернулся.
узнала в министерстве.
Хекрептен сообщили дипломатическим путем о моем возвращении, я понял, что
мне остается одно: позволить этой бешеной телке кинуться мне в объятия.
Такая самоотверженность с ее стороны, представляешь, просто Пенелопа
какая-то.
пол, -- можем запереть кассу и идти за Ману.
душе кошки скребут. А мне это... Одним словом, не знаю, почему бы тебе самой
не решить эту проблему.
только круглый дурак не догадался бы, что к чему.
добивается для меня работы. В тот самый момент, когда я вытирал скупые
мужские слезы отрезом, который собирался продавать.
хороший.
оставить в стороне то, чего мне никогда не понять и что, должно быть, именно
так, как тебе кажется, и предположить: а может, Ману нравится играть с
огнем? Чем не цирковое занятие. А у тебя, -- Оливейра указал на нее пальцем,
-- у тебя есть сообщники.
здесь нет. Ты сравнила себя со стрелкою весов, и если использовать этот
прелестный образ, то сейчас ты уже не посредине, а начинаешь склоняться в
одну сторону. И тебе надо было бы это понять.
оставишь Ману в покое?
дубина достал мне работу в цирке. Пойми, я сам гадости ему не сделаю, но все
может выйти гораздо хуже. Все что угодно, любая глупость.
они всегда выходили посмотреть: это животное вело себя совершенно
необъяснимым образом: уже два раза ему удавалось произвести умножение,
прежде чем успевали проделать трюк с валерьянкой. Тревелер был просто