Чтение 56–й страницы книги ~Тени в раю~

никогда не состаримся.

XXII

- У меня для вас интересная новость, - сказал Силверс. - Скоро мы с вами
отправимся в путь и завоюем Голливуд. Что вы на это скажете? [275]

- Завоюем своими актерскими талантами?

- Нет, картинами. Я получил оттуда много приглашений и решил прочесать
этот район как специалист.

- Вместе со мной?

- Вместе с вами, - великодушно подтвердил Силверс. - Вы неплохо вошли в
курс дела и будете мне полезны.

- Когда мы поедем?

- Приблизительно недели через две. Для сборов, стало быть, достаточно
времени.

- Надолго? - спросил я.

- Пока что на две недели. Но, может, мы пробудем и дольше, Лос-Анджелес
для торговца картинами - нетронутая целина. К тому же вымощенная золотом.

- Золотом?

- Да, тысячедолларовыми кредитками. Не задавайте мне глупых вопросов.
Другой человек на вашем месте плясал бы от радости. Или, может, вы не хотите
ехать? В таком случае мне придется подыскать себе нового помощника.

- А меня вы уволите?

Силверс разозлился не на шутку.

- Что с вами? Конечно, уволю. А как же иначе? Но почему бы вам не поехать
со мной? - Силверс с любопытством оглядел меня. - Или вы считаете, что вы
недостаточно хорошо экипированы? Могу дать аванс.

- Для закупки, так сказать, спецодежды, которую я буду носить в служебное
время? И эту одежду я должен оплачивать из собственных денежек? Довольно
невыгодное предприятие, господин Силверс.

Силверс рассмеялся. Наконец-то он опять был в своей стихии.

- Вы так считаете?

Я кивнул. Мне хотелось выиграть время. К отъезду из Нью-Йорка я не мог
отнестись равнодушно. В Калифорнии у меня не было ни одной знакомой души, и
перспектива скучать вдвоем с Силверсом мне не улыбалась. Я уже достаточно
изучил его. Это оказалось нетрудно, он не был примечателен ничем, кроме
хитрости. И потом, этот человек беспрестанно рисовался - [276] наблюдать за
ним было скучнейшим занятием. Это можно было вытерпеть недолго. И я с
содроганием представил себе нескончаемые вечера в холле гостиницы, где мы
сидим вдвоем с Силверсом. И мне решительно некуда деться.

- Где мы остановимся? - спросил я.

- Я остановлюсь в "Беверли-Хиллз". А вы в "Садах Аллаха".

Я с интересом воззрился на него.

- Красивое название. Напоминает о Рудольфе Валентине. Мы, значит, не
будем жить вместе?

- Слишком дорого. Я слышал, что "Сады Аллаха" - очень хорошая гостиница.
И она в двух шагах от "Беверли-Хиллз".

- А как мы будем рассчитываться? Как будет с расходами на гостиницу? И на
питание?

- Вы будете записывать все, что потратите.

- По-вашему, я должен питаться только в гостинице?

Силверс махнул рукой.

- С вами очень трудно разговаривать. Можете делать все, что вам угодно.
Еще замечания есть?

- Есть, - сказал я. - Вы должны прибавить мне жалованье, чтобы я купил
себе новый костюм.

- Сколько?

- Сто долларов в месяц.

Силверс подскочил.

- Исключено! Вы собираетесь, как видно, заказать себе костюм у Книце? В
Америке носят готовые вещи. И чем вам не нравится этот костюм? Вполне
хороший.

- Недостаточно хороший для человека, который служит у вас. Может быть,
мне понадобится даже смокинг.

- Мы едем в Голливуд не для того, чтобы танцевать и бегать по балам.

- Кто знает! По-моему, это не такая уж плохая идея. Кроме того, нигде так
не размягчаются сердца миллионеров, как в ночных кабаре. Мы ведь намерены
ловить их с помощью испытанного трюка - внушать, что, купив у нас картины,
они станут светскими людьми.

Силверс сердито посмотрел на меня.

- Это - производственная тайна! О ней не говорят вслух. И, поверьте мне,
голливудские миллионеры черт [277] знает что о себе воображают. Они считают
себя культурнейшими людьми... Так и быть, прибавлю вам двадцать долларов.

- Сто! - не сдавался я.

- Не забудьте, что вы работаете нелегально. Из-за вас я многим рискую.

- Теперь уже нет!

Я взглянул на картину Моне, которая висела как раз напротив. На ней была
изображена поляна с цветущими маками, по которой прогуливалась женщина в
белом; картину эту относили к 1889 году, но, судя по покою, исходившему от
нее, она была написана в куда более отдаленные времена.

- Я получил разрешение на жительство в Штатах. Пока на три месяца, но
потом его автоматически продлят.

Силверс прикусил губу.

- Ну и что? - спросил он.

- Теперь я имею право работать, - ответил я. Я солгал, но в данной
ситуации это был не такой уж грех.

- Вы собираетесь искать себе другое место?

- Конечно, нет. Зачем? У Вильденштейна мне пришлось бы, наверное, весь
день торчать в салоне возле картин. У вас мне нравится больше.

Я посмотрел на Силверса - он быстро что-то подсчитывал. Наверное,
прикидывал, сколько стоит то, что я о нем знаю, и какую цену это имеет для
него и для Вильденштейна. Вероятно, в эту минуту он раскаивался, что
посвятил меня в свои многочисленные трюки.

- Примите во внимание также, что в последние месяцы вы ради своего
бизнеса заставили меня поступиться моими нравственными правилами. Не далее
как позавчера, во время вашей беседы с миллионером из Техаса, я выдал себя
за эксперта из Лувра. И, наконец, мои знания иностранных языков тоже
кое-чего стоят.

Мы сторговались на семидесяти пяти долларах, хотя я и не мечтал получить
больше тридцати. Теперь я не упоминал больше о смокинге. Конечно, я не
собирался покупать его сейчас. В Калифорнии можно будет еще раз использовать
смокинг для нажима на Силвер[278] са: авось удастся выцарапать у него
единовременную ссуду, особенно если он опять захочет выдать меня за эксперта
из Лувра, который сопровождает его.

Я отправился к Фрислендеру, чтобы отдать ему первые сто долларов в счет
моего долга, который пошел на оплату юриста.

- Присаживайтесь, - сказал Фрислендер и небрежно сунул деньги в черный
бумажник крокодиловой кожи. - Вы ужинали?

- Нет, - ответил я не задумываясь: у Фрислендеров отлично кормили.

- Тогда оставайтесь, - сказал он решительно. - К ужину придет еще человек
пять-шесть. Правда, не знаю кто. Спросите у жены. Не желаете ли виски?

С того дня как Фрислендер получил американское гражданство, он не пил
ничего, кроме виски. Правда, с моей точки зрения, он должен был поступить
как раз наоборот: сперва пить исключительно виски, чтобы показать свое
искреннее желание стать стопроцентным янки, а потом снова вернуться к бараку
и кюммелю. Но Фрислендер был человеком своеобразным. До своей натурализации
он, запинаясь на каждом слове, с немыслимым венгерским акцентом говорил
только по-английски, более того, заставлял изъясняться на английском и всю
свою семью; злые языки утверждали даже, что он болтал по-английски в
постели... Но уже через несколько дней после того, как он стал американским
гражданином, в его доме снова началось вавилонское столпотворение и все его
домочадцы перешли на свой обычный язык -
немецко-английско-еврейско-венгерский.

- Барак спрятан у жены, - пояснил мне Фрислендер. - Мы его приберегаем.
Здесь его ни за какие деньги не достанешь. Вот и приходится запирать
последние бутылки. Не то их моментально выдует прислуга. В этом выражается
ее тоска по родине. Вы тоже тоскуете по родине?

- По какой?

- По Германии.

- Нет. Я ведь не еврей. [279]

Фрислендер рассмеялся.

- В ваших словах есть доля правды.

- Чистая правда, - сказал я, вспомнив Бетти Штейн. - Самыми слюнявыми
немецкими патриотами были евреи.

- Знаете почему? Потому, что до тридцать третьего года им жилось в
Германии хорошо. Последний кайзер жаловал им дворянство. Их даже принимали
при дворе. У кайзера были друзья евреи, кронпринц любил еврейку.

- Во времена его величества вы, быть может, стали бы бароном, - сказал я.

Фрислендер провел рукой по волосам.

- Tempi passati(1).

На секунду он задумался: вспомнил о старых добрых временах. Мне стало
стыдно за свое нахальное замечание. Но Фрислендер не понял иронии, ему вдруг
ударил в голову весь его консерватизм, спесь человека, у которого когда-то
был особняк на Тиргартенштрассе.

- Вы в те годы были еще ребенком, - сказал он. - Да, дорогой мой юный
друг. А теперь идите к дамам.

"Дамами" оказались Танненбаум и, к моему немалому удивлению, хирург
Равик.