дости, чтобы дьявола в себе извинить и оправдать. Так что ночью, когда
Лем Буш по дороге домой из цирка проехал на повозке мимо и не остановил-
ся, и Милли с ним не было, и Юфьюс вошел в дом и повыкидывал вещи из
ящика в комоде, чтобы добраться до пистолета, я сказала: "Юфьюс, это
дьявол в тебе говорит. Не из-за того, что Милли нужно выручать, ты сей-
час распалился", - а он сказал: "А хоть и дьявол. А хоть я дьявол", - и
ударил меня, и я лежу на кровати, смотрю... - Она умолкает. Но - на па-
дающей интонации, словно завод вышел на половине пластинки. Снова Хайта-
уэр переводит с нее на Байрона гневно-изумленный взгляд.
разобрать, что к чему. Они жили при лесопилке, где он был мастером, в
Арканзасе. Девушке тогда было лет восемнадцать. Как-то ночью мимо лесо-
пилки проезжал цирк - в город. Стоял декабрь, дожди все время, и под од-
ним фургоном проломился настил моста, неподалеку от них; пришли к ним
люди, разбудили его и попросили тали, чтобы вытащить фургон...
его голос стихает, слабнет, как будто он только хотел привлечь внимание.
Он опять говорит быстро, речь его убедительна, тумана, фанатична, и он
опять рассказывает о себе в третьем лице. - Он знал. Старый Док Хайнс
знал. Он уже видел на ней, у ней под одежей, бабью примету Господнего
омерзения. Он пошел, надел плащ, зажег фонарь, вернулся, а она уже стоит
в дверях, тоже в плаще, и он оказал? "Ступай обратно, ложись", - а она
сказала: "Я тоже хочу пойти", - и он сказал: "Ступай обратно в комнату и
ложись", - и она ушла, а он пошел и взял в цеху большие тали и вытащил
фургон. Чуть ли не до зари работал и думал, что послушалась отцовского
приказа. Господом данного. Но надо было знать. Надо было знать бабью
плоть, омерзение Господне; надо было знать скотство и мерзость в ходячем
облике, уже смердящем в глазах Господних. Чтобы старый Док Хайнс поверил
россказням, будто он мексиканец. Когда старый Док Хайнс видел на морде
его черное проклятие Господа Всевышнего. Чтобы россказням этим...
голосом заглушить старика. - Что это значит?
рень мексиканец, - дочь сказала, когда он ее догнал. Может быть, сам па-
рень ей так сказал. А он, - опять показывая на старика, - как-то узнал,
что в парне - негритянская кровь. Может, ему другие из цирка сказали. Не
знаю. Он и не обмолвился ни разу, откуда ему известно, - как будто это
не имеет значения. Да, пожалуй, и не имело - после того, что случилось в
следующую ночь.
что ушла. По крайней мере, так он себя повел, - если бы он этого не знал
и если бы она не сбежала, он бы ничего такого не сделал. Потому что на
другой день она отправилась в цирк с соседями. Он ее отпустил - не знал
еще, что она уходила прошлой ночью. И когда она садилась к соседу в по-
возку, нарядившись по-выходному, он тоже еще ничего не подозревал. Но
ночью, когда сосед возвращался, он их ждал и слышал, как повозка проеха-
ла мимо, словно и не собиралась останавливаться, чтобы высадить девушку.
Он выбежал, окликнул их, и сосед остановил повозку, но девушки там не
было. Сосед сказал, что она распрощалась с ними возле цирка и хотела за-
ночевать у другой девушки, которая жила милях в шести от города, и сосед
удивлялся, как же Хайнс этого не знал, - ведь когда она садилась в по-
возку, у нее был саквояж. Хайнс саквояжа не видел. И она, - Байрон пока-
зывает на каменноликую женщину; непонятно, слушает она его или нет, -
она говорит, что вел его дьявол. Она говорит, что он не больше нее знал,
где девушка, однако вернулся в дом, взял пистолет, сшиб ее на кровать,
когда она попробовала его остановить, оседлал лошадь и ускакал. И она
говорит, что он выбрал единственный короткий путь, который годился, уга-
дал в темноте - единственный из пяти или шести, которым можно было их
догнать. При том, что знать он не мог, какой дорогой они поехали. Но
знал. Нашел их, как будто с самого начала знал, где они будут, как будто
сам с тем человеком, про которого девушка сказала, что он мексиканец,
уговорился там встретиться. Как будто знал. Тьма была кромешная, и даже
когда он нагнал коляску, он все равно бы не мог определить, что нужна
ему как раз эта. Но поскакал прямо за ней - за первой коляской, которую
увидел ночью. Подъехал к ней с правой стороны, нагнулся и в кромешной
тьме, не говоря ни слова, на скаку, схватил человека, который мог ока-
заться и посторонним, и соседом, и кем угодно, - ведь он его в глаза ни-
когда не видел. Схватил его одной рукой, а другой - приставил к нему
пистолет и застрелил, а девушку привез домой, посадив ее сзади на ло-
шадь. Коляску и убитого оставил на дороге. Между прочим, опять шел
дождь.
в нетерпеливом оцепенении, чтобы Байрон умолк. Она говорит тем же нежи-
вым, ровным голосом: два голоса монотонно чередуются - строфой и антист-
рофой; два бесплотных голоса рассказывают, как во сне, о чем-то, содеян-
ном в краю без расстояний - людьми без крови.
вывел лошадь из конюшни и мимо дома проскакал. Я лежала, одевшись, и
смотрела на лампу. Керосин выгорал, потом я встала, отнесла ее на кухню,
заправила, нагар с фитиля сняла, а потом разделась и легла, при лампе. А
дождь все шел, и было холодно, потом я услышала - лошадь вернулась на
двор, у крыльца остановилась, я встала, накинула шаль и слышу - входят в
дом. Вперед Юфьюса шаги, потом Милли, прошли по передней к двери, и Мил-
ли в дверях стоитлицо и волосы от дождя мокрые, новое платье все в гря-
зи, а глаза закрыты, и тогда Юфьюс ударил ее, и она упала на пол, лежит,
а в лице не переменилась ни капли - какая стояла, такая лежит. А Юфьюс -
в дверях, тоже мокрый, грязный, и говорит мне: "Дьяволу, ты сказала,
прислуживаю. Вот я привез тебе дьявола посев. Спроси, что она в себе но-
сит. Спроси у ней". А я до того устала и озябла... говорю ему: "Что слу-
чилось?" - а он сказал: "Поди туда да посмотри в грязи - увидишь. Ее он,
может, и обманул, что он мексиканец. Но меня-то он не обманул. Да и ее
не обманывал. Нужды не было. Ты сказала тогда, что придет ко мне дьявол
за данью. Он и пришел. Проститутку родила мне жена. Но он хотя бы помог,
как умел, когда пришла пора рассчитаться. Он указал мне дорогу и напра-
вил пистолет верно".
будет ребенок, и Юфьюс начал искать врача, который бы это исправил. Я
думала, он найдет, и порой казалось, что пусть уж останется как есть,
раз мужчине с женщиной надо жить на земле. А порой я надеялась, что он
найдет, - до того я намучилась, пока суд тянулся, а хозяин цирка пришел
и сказал, что человек тот действительно был не мексиканец, а с негри-
тянской кровью, как Юфьюс все время говорил, - словно дьявол шепнул ему,
что он нигер. А Юфьюс опять брал пистолет и говорил, что добудет врача
живого или мертвого, и уходил, и пропадал неделями, и люди про это зна-
ли, а я все уговаривала Юфьюса уехать, потому что ведь только этот из
цирка сказал, что он нигер, и, может, он точно не знал, а потом ведь он
тоже уехал и едва ли нам снова встретится. Но Юфьюс уезжать не хотел; у
Милли уже срок подходит, а Юфьюс со своим пистолетом все ищет доктора,
который бы согласился. А потом я услышала, что он опять в тюрьме; что он
ходил по церквам, по молитвенным собраниям в тех местах, где пробовал
найти врача, и на одном молитвенном собрании встал, и взошел на кафедру,
и сам начал проповедовать, кричать против негров, чтобы белые люди под-
нялись и всех их убили, и люди в церкви заставили его замолчать, и сойти
с кафедры, а он угрожал им пистолетом, прямо в церкви, пока не пришла
полиция и не забрала его, и он первое время был как помешанный. И узнали
про то, как он избил доктора в другом городе и сбежал, успел скрыться.
Так что, когда он вышел из тюрьмы и вернулся домой, Милли уже ждала ре-
бенка со дня на день. И я подумала, что он отступился, признал наконец
волю Божью - потому что дома не скандалил, и даже когда детские вещи на-
шел, что мы с Милли приготовили, все равно ничего не сказал, спросил
только, скоро ли. Каждый день спрашивал, и мы думали, что он отступился,
что, может быть, по церквам походивши да в тюрьме посидевши, смирился
он, как той ночью, когда Милли родилась. И вот подошел срок, разбудила
меня ночью Милли и говорит, что началось, я оделась и велела Юфьюсу идти
за доктором, он оделся и пошел. А я собрала, что нужно, и ждем, и уж по-
ра бы Юфьюсу с доктором воротиться, а его все нет, еще подождала -
вот-вот, кажется, доктор должен придти, вышла на крыльцо и вижу: на
верхней ступеньке Юфьюс сидит с ружьем на коленях и говорит мне: "Ступай
обратно в дом, проституткина мать", - я говорю: "Юфьюс", - а он поднял
ружье и сказал: "Ступай обратно в дом. Пускай дьявол сам соберет свою
жатву: он ведь сеял". Я хотела выйти черным ходом, а он услышал, обежал
с ружьем круг дома, стволом меня ударил, и я пошла обратно к Милли, а он
за дверью в передней стоял, чтобы Милли видеть, пока она не умерла. Тог-
да он подошел к кровати, посмотрел на ребеночка и поднял его, выше лампы
поднял, будто ждет, увидеть хочет, кто верх возьмет - Господь или
дьявол. А я до того замучилась... сижу у кровати, а на стене перед гла-
зами - тень его, рук его тень и мальчика, высоко на стене. И подумала я
тогда, что Господь одолел. А теперь не знаю. Положил он мальчика в пос-
тель рядом с Милли и ушел. Слышу, в переднюю дверь вышел, встала я тог-
да, плиту затопила, молока согрела...
Хайтауэр: застывшая, каменноликая женщина в багровом платье, с тех пор,
как вошла в комнату, ни разу не пошевелилась. Потом она снова начинает
говорить, не двигаясь, почти не шевеля губами, словно она кукла, а гово-
рит чревовещатель в соседней комнате.
нял другого мастера, но меня пока из дома не выгнал, потому что, где
Юфьюс, не знаем, а уже зима подходит, и у меня ребенок на руках. И где
Юфьюс - про то я знала не больше мистера Гилмана, пока письмо не пришло.
Мережковский Дмитрий
Мацумото Сэйте
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Самойлова Елена
Андреев Николай