работать с людьми, а еще лучше - с населением, вместо культуры - фронт,
вместо года - пятилетка, вместо качества - пятилетка качества. Ну а дальше
- больше. Если население, то, конечно, классы, партии, ячейки общества.
Теперь нужно столкнуть простые понятия, и рождается единство и борьба
противоположностей, или еще того лучше - диалектика. Вот, самая главная,
самая подленькая, самая простодушная, всех примет, обслужит, не глядя, так
сказать, на чины и звания. Диалектикой спасется идиот. Конечно, если она
там в лагерях гниет, а я здесь даже Бошку не смог прикончить и теперь в
тепле голодаю, значит, так положено, потому как диалектически моя подлость
вывернута. Нет, я ли это? Не может быть, да ведь раньше я бы не позволил!
Имярек вспоминает, как однажды Бошка обругал его жену, и тут - только тут!
- он сделал ему выволочку. Нет, Бошка все помнит. Он запомнил это мне, но
отомстил ей. И теперь врет, что, мол, ничего не может сделать, мол, факты
свидетельствуют, мол, готовила четвертую революцию, то есть подкоп и
заговор под наши с тобой устои. Вначале Имярек даже поверил в это - она
сама призналась, он читал, он знает ее почерк, - но после, когда
караульный исправил ему транзистор и сквозь хрипы и стоны городской
глушилки он узнал, что признания выбивались изощренными пытками, пелена
спала с глаз. Кстати, почему так рычит глушилка? - Имярек задает себе
непростой вопрос - может быть, это вовсе не электрические колебания, а
народ кричит, воет электрическим голосом? Да, да, ему теперь кажется, что
и ее голос, низкий, грудной, с клекотом и хрипом, дрожит на магнитной
мембране приемника. Но ведь она умерла, давно умерла. Неужели приемник
ловит умершие голоса? Или звук теперь так медленно распространяется, что
даже после смерти, или, как было сказано в постановлении реабилитационной
комиссии, после трагической гибели еще гремит и воет подобно долгим
раскатам вслед промелькнувшей молнии?
перебирать короткие волны. "Здравствуйте, господа радиослушатели..." Конец
приветствия тонет в загробном шуме. Бошка хитер, одним ударом убивает
сразу двух зайцев. Во-первых, уничтожает информацию, а во-вторых, всем
напоминает, как больно и обидно быть заключенным, разве от хорошей жизни
так завоешь? Имярек подкручивает гетеродин и появляются обрывки фраз. Они
его раздражают и одновременно радуют. Его подхватывают морские волны, и он
катится по ним с леденящим восторгом, вверх-вниз, вверх-вниз, как по
американской горке. Врете, врете, господа, ноет внутри патриотическая
жилка, нечего нас уму-разуму учить, без вас разберемся, либералы фиговые,
что вы нам тычете: свобода, демократия. Свобода врать - вот она ваша
свобода. А демократия? Где она, ваша пресловутая демократия была, когда
фашистов выбирали, а? Вот он, ваш народ, мясники, лавочники, полностью
себя и выказал, все свои фашистские симпатии обнажил, жрать, жрать, вот и
весь ваш лозунг! Что, молчите? Нечего сказать. Народ достоин своего
правительства. Значит, нужно научить народ, поставить пока его в сторонку,
в угол, пусть постоит, оттуда посмотрит, как лучшие из лучших себя сами
выбирают и мудрую политику проводят. Да, да, не народ, но партия лучших из
лучших достойна своего правительства, вот формула, вот закон эмпирической
жизни...
И теперь он уже злится на Бошку, на его приспешников, на молодых ротозеев,
что идут, идут и идут укреплять ряды. Остановитесь! - хочется крикнуть
Имяреку - одумайтесь! Сколько еще нужно жертв, сто, двести, триста
миллионов? Разъединитесь сначала, - вспоминает он свой старый лозунг, - а
потом уже укрепляйтесь телом и духом... Но некому крикнуть. Бошка оградил
его от партии, от народа глухими крепостными стенами. Да, это Бошка, он
все извратил, все испохабил. Зачем мне теперь это бессмертие, зачем?
Имярек кричит в окно, но нет никого вокруг, только одна яркая точка над
колючим лесом - альфа Волопаса.
было как в обычной гостинице высокого класса, за исключением одного.
Выхода с этажа не было. Из лифтовой шахты поступало определенное
механическое движение. Когда вопреки вызову кабина проехала мимо розового
этажа, до Варфоломеева донеслось:
намертво забетонирован. Растение оказалось не фикусом, а обычной яблоней.
Белый налив рос из деревянной кадушки, доверху наполненной черноземом,
обильно сдобренным сигаретными окурками. За стеклянной стеной нависло
чуждое небо, слегка посеребренное лунным светом. Внизу воздушные массы
играли огоньками уличных фонарей и реклам. Захотелось курить.
пространство палаты номер пять.
стояла у окна, непонятно, лицом или спиной к нему.
я бессмертна, я не могу понимать красоты.
видела. У меня специальное образование, меня не проведешь. Я потому вас и
спрашиваю про цветы. - И тут же скороговоркой попросила: - Петрович, я
побуду здесь, с вами? Мне неспокойно на душе. Приехала домой, и так мне
плохо стало в моей комфортабельной келье, телевизор - не интересно, музыка
- не доходит. Ведь музыка - это красиво, значит, не для меня.
сигареты. Потом сама взяла спички и попыталась зажечь одну. - Ой!
коробок.
разрешения, села на постель. - Я читала в одной книге, что когда женщина
садится на постель к мужчине, у нее начинает чаще биться сердце, и у него
тоже. Это правда?
вообще. А у вас? - Она положила руку ему на грудь и сказала: - Вот это да!
яблоко. Варфоломеев сел на стул.
отбываешь. - Урса на мгновение умолкла. - Думаешь: вот работа, вот
счастье, улыбаешься всем - привет, привет. Кажется, сейчас и забудешься,
но нет, ничуть, внутри пустота, такая прожорливая хищница, ее ничем не
накормишь, все равно ночью выползет, усядется на груди, лапы облизывает и
опять просит поесть. Но что ей дать, Петрович? Дружить не с кем. Мужчины?
Не знаю, другие как-то смогли привыкнуть, я не могу. Попробовала несколько
раз, но ничего не выходит, не стучит сердце. Да и они больше притворяются,
будто им хорошо, лежат потом с постными лицами, в потолок дымят. И мне
скучно, боже, боже, как скучно! Но я знаю, что так не должно быть, нужен
обязательно такой человечек, чтобы каждый день о нем вспоминать, думать,
чтобы он как бы внутри тебя жил, разговаривал, спорил, да, черт возьми,
спорил, а не улыбался - хеллоу, хеллоу... Петрович?
бойтесь.
существа.
Синекура хитрый, он не лезет ко мне лапаться, как другие, он медленно
приступает, исподволь. А я ему подыгрываю, Петрович, и знаете, почему?
бестолковую мечту инопланетянки.
беспросветное отсутствие желаний...
Урса. - Но Синекура говорит, что за минуту до смерти наступает настоящее,
естественное - понимаете - безо всяких ухищрений счастье. А знаете, что
такое счастье? - Варфоломеев затаился, ожидая вскрытия вечного вопроса. -
Счастье - это когда хочется жить.
умирала, не убедилась, что это блеф? Ведь ты уже умирала? - Он
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Жюль Верн
Круз Андрей
Володихин Дмитрий
Емилина Ника