зубе висел огромный кусок ярко белой неровной кости.
подкосились. Благословляя судьбу за то, что ни фельдшера, ни
акушерок нет возле меня, я воровским движением завернул плод
моей лихой работы в марлю и спрятал в карман. Солдат качался на
табурете, вцепившись одной рукой в ножку акушерского кресла, а
другою - в ножку табурета, и выпученными, совершенно ошалевшими
глазами смотрел на меня. Я растерянно ткнул ему стакан с
раствором марганцевокислого кали и велел:
выпустил его в чашку, тот вытек, смешавшись с алою солдатской
кровью, по дороге превращавсь в густую жидкость невиданного
цвета. Затем кровь хлынула изо рта солдата так, что я замер.
Если бы я полоснул беднягу бритвой по горлу, вряд ли она текла
бы сильнее. Отставив стакан с калием, я набрасывался на солдата
с комками марли и забивал зияющую в челюсти дыру. Марля
мгновенно становилась алой, и, вынимая ее, я с ужасом видел,
что в дыру эту можно свободно поместить больших размеров сливу
ренклод.
длинные полосы марли из банки. Наконец кровь утихла, и я
вымазал яму в челюсти йодом.
своему пациенту.
некоторым изумлением глядя в чашку, полную его крови.
заезжай завтра или послезавтра показаться мне. Мне... видишь
ли... нужно будет посмотреть... У тебя рядом еще зуб
подозрительный... Хорошо?
удалился, держась за щеку, а я бросился в приемную и сидел там
некоторое время, охватив голову руками и качаясь, как от зубной
у самого боли. Раз пять я вытаскивал из кармана твердый
окровавленный ком и опять прятал его.
возьми! Зачем я сунулся к нему со щипцами?"
трясти. Сперва он ходит, рассказывает про Керенского и фронт,
потом становится все тише. Ему уже не до Керенского. Солдат
лежит на ситцевой подушке и бредит. У него 400. Вся
деревня навещает солдата. А затем солдат лежит на столе под
образами с заострившимся носом.
я уже не врач, а несчастный, выброшенный за борт человек,
вернее, бывший человек.
письменном столе. За жалованием персоналу нужно было ехать
через неделю в уездный город. Я уехал через пять дней и прежде
всего пошел к врачу уездной больницы. Этот человек с
прокуренной бороденкой двадцать пять лет работал в больнице.
Виды он видал. Я сидел вечером у него в кабинете, уныло пил чай
с лимоном, ковыряя скатерть, наконец не вытерпел и обиняками
повел туманную фальшивую речь: что вот, мол... бывают ли такие
случаи... если кто-нибудь рвет эуб... и челюсть обломает...
ведь гангрена может получиться, не правда ли?.. Знаете,
кусок... я читал...
под косматыми бровями, и вдруг сказал так:
рвать... Бросайте чай, идем водки выпьем перед ужином.
вспоминать про эту лунку! Я, правда, никогда не буду рвать
зубы так, как Демьян Лукич. Еще бы. Он каждый день рвет штук по
пяти, а я раз в две недели по одному. Но все же я рву так, как
многие хотели бы рвать. И лунок не ломаю, а если бы и сломал,
не испугался бы.
этот неповторяемый год.
горьком табачном дыму, подводил итог. Сердце мое переполнялось
гордостью. Я делал две ампутации бедра, а пальцев не считаю. А
вычистки. Вот у меня записано восемнадцать раз. А грыжа. А
трахеотомия. Делал, и вышло удачно. Сколько гигантских
гнойников я вскрыл! А повязки при переломах. Гипсовые и
крахмальные. Вывихи вправлял. Интубации. Роды. Приезжайте, с
какими хотите. Кесарева сечения делать не стану, это верно.
Можно в город отправить. Но щипцы, повороты - сколько хотите.
медицине. Профессор сказал:
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Ильин Андрей
Березин Федор
Браун Дэн