Чтение 56–й страницы книги ~Суть дела~

- Дорогой, ты же почти спишь!

- Забылся на минуту.

- Я пойду наверх. Не сиди долго. Может, тебе сегодня не понадобится
твой эвипан.

Ящерица словно прилепилась к стене. Он смотрел, как уходила Луиза, но
стоило ей поставить ногу на ступеньку, как он позвал ее обратно:

- Пожелай мне покойной ночи. Ты, наверно, будешь уже спать, когда я
приду. - Она чмокнула его в лоб, и он небрежно погладил ее руку. В эту
последнюю ночь не должно быть ничего необычного, ничего, о чем она потом
будет жалеть. - Покойной ночи, Луиза. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю, -
сказал он с нарочитой шутливостью.

- Конечно, и я тебя люблю.

- Да. Покойной ночи, Луиза.

- Покойной ночи, Тикки.

Вот и все, что он мог себе позволить.

Как только он услышал, что дверь наверху захлопнулась, он вынул
коробку, где хранил десять таблеток эвипана. Для верности он добавил еще
две; если он и принял за десять дней на две дозы больше, чем полагалось,
это не могло никому показаться подозрительным. Потом он сделал большой
глоток виски, чтобы придать себе мужества, держа в руке таблетки. Ты
никогда не сумеешь снова собрать столько, сколько нужно. Ты будешь спасен.
Прекрати это кривлянье. Поднимись наверх и как следует выспись. Утром тебя
разбудят, ты пойдешь на службу, где тебя ждут твои "повседневные дела".
Голос сделал ударение на слове "повседневные", словно оно означало
"счастливые" или "мирные".

- Нет, - вслух сказал Скоби, - нет.

Он затолкал таблетки в рот, по шесть штук сразу, запил их двумя
глотками виски. Потом открыл дневник и записал против даты "12 ноября":
"Заехал к Э.Р., не застал ее дома. Температура в 2:00..." - и резко
оборвал запись, будто в этот миг его окончательно одолела боль. Затем он
сел, выпрямившись, и, как ему казалось, долго ждал первых признаков
наступающей смерти: он не знал, как она к нему придет. Он попытался
молиться, но слова "Богородицы" выпали у него из памяти, он слышал каждый
удар сердца, как бой часов. Он попытался произнести покаянную молитву, но
когда дошел до слов: "Прости и помилуй", - возле двери возникло облако,
поплыло, затянуло всю комнату, и он уже не мог вспомнить, за что надо
просить прощения. Ему пришлось вцепиться в стул обеими руками, чтобы не
упасть, хотя он и забыл, зачем он это делает. Ему казалось, что где-то
вдали он слышит раскаты грома.

- Буря, - сказал он громко, - начинается буря. - Облако росло, и он
попытался встать, чтобы закрыть окно. - Али! - позвал он. - Али! - Ему
показалось, кто-то за окном ищет его, зовет, и он сделал последнее усилие,
стараясь крикнуть, что он здесь. Он встал на ноги и услышал, как сердце
заколотилось в ответ. Надо было передать какую-то весть, но темень и буря
вогнали ее назад, в его грудную клетку, и все это время снаружи за домом,
снаружи за миром, который стучался ему в уши ударами молота, кто-то
бродил, не зная, как войти, кто-то звал на помощь - кто-то, кому он был
нужен. И на этот зов, на этот жалобный крик Скоби заставил себя ответить.
Откуда-то из бесконечной дали собрал он последние остатки сознания, чтобы
откликнуться на этот призыв. Он произнес: - Господи, я люблю... - но
усилие было слишком велико, и он не почувствовал, как тело его ударилось о
пол, и не услышал, как под ледником, завертевшись, словно монетка,
тихонько звякнул образок - изображение святой, имени которой никто не
помнил.

8

- Я держался все это время в стороне, - сказал Уилсон, - но, может, вам
нужна моя помощь?

- Все были очень добры, - ответила Луиза.

- Я и не подозревал, что он так болен.

- Шпионили, шпионили, а все же не доглядели.

- Но ведь это моя работа. И я вас люблю.

- Ну до чего же вы легко бросаетесь этим словом, Уилсон!

- Вы мне не верите?

- Я не верю никому, кто твердит: любовь, любовь, любовь. Для таких
людей это только - я, я, я.

- Значит, вы не выйдете за меня замуж?

- Пока что на это не похоже, но мало ли что может быть... Не знаю, на
что толкнет меня одиночество. Но давайте больше не будет говорить о любви.
Это была _его_ любимая ложь.

- Он лгал вам обеим.

- Как она приняла его смерть?

- Я видел ее сегодня после обеда с Багстером на пляже. И говорят, что
вчера вечером в клубе она была явно под хмельком.

- Ну, это уже неприлично!

- Никогда не мог понять, что он в ней нашел. Я бы вам не изменял,
Луиза.

- Знаете, он ходил к ней даже в день своей смерти.

- Кто вам сказал?

- Тут все написано. В его дневнике. Он никогда не врал в дневнике.
Никогда. Не говорил того, чего не думает, - например, насчет любви.

С тех пор как Скоби поспешно схоронили, прошло три дня. Доктор Треверс
подписал свидетельство о смерти. Диагноз - angina pectoris [грудная жаба
(лат.)]: в таком климате вскрытие было дело нелегким, а в данном случае и
лишним. Правда, на всякий случай доктор Тревис все же проверил, сколько
было принято эвипана.

- А ведь когда мой слуга мне сказал, что он так внезапно умер ночью, я
решил, что это самоубийство.

- Удивительно: теперь, когда его нет, мне так легко о нем говорить, -
сказала Луиза. - А я его любила, Уилсон. Я любила его, но он как-то сразу
ушел далеко-далеко.

Казалось, что и в доме от него ничего не осталось, кроме нескольких
костюмов и грамматики языка менде; а в полиции - ящик с каким-то хламом и
пара ржавых наручников. А между тем в комнате ничего не изменилось, и
полки были заставлены книгами. Уилсон подумал, что это, видно, всегда был
ее, а не его дом. Значит, им только кажется, что голоса их отдаются как-то
особенно гулко, словно в покинутом жилище?

- Вы давно знали... насчет нее? - спросил Уилсон.

- Из-за этого я и вернулась. Мне написала миссис Картер. Сообщила, что
все об этом говорят. Он, конечно, ничего не подозревал. Ему казалось, что
он ведет себя очень хитро. И меня чуть было не убедил, что все у них
кончено. Даже пошел к причастию!

- А как же ему совесть позволила?

- С некоторыми католиками это бывает. Исповедуются, а потом начинают
сначала. Я, правда, думала, что он честнее других. Когда человек умрет,
все тайное постепенно становится явным.

- Он брал деньги у Юсефа.

- Теперь я и в это поверю.

Уилсон положил руку Луизе на плечо и сказал:

- Я человек честный. Я вас люблю.

- Я, кажется, готова вам поверить.

Они не поцеловались - время еще не пришло, - они тихо сидели, держась
за руки в этой гулкой комнате, прислушиваясь к тому, как грифы царапают
железную крышу.

- Так вот, его дневник... - сказал Уилсон.

- Он писал его до последней минуты... нет, ничего интересного,
записывал, какая температура. Он очень следил за температурой. Вот уж кто
был романтиком! Один бог знает, что она в нем нашла, на что только она
польстилась.

- Вы не возражаете, если я взгляну?

- Пожалуйста. Бедный Тикки, у него не осталось никаких тайн.

- Да и при жизни тайны его были известны всем и каждому. - Он
перевернул страницу, прочел несколько записей и снова перевернул страницу.
- А он давно страдал бессонницей?

- Я-то думала, что он спит всегда как сурок.

- А вы заметили, что насчет бессонницы всюду вписано позднее?

- С чего вы это взяли?

- Сравните цвет чернил. И записи о снотворном - это так нарочито, так
фальшиво звучит. Но самое главное, цвет чернил. Это наводит на всякие
размышления, - заметил он.

Она с ужасом его прервала:

- Нет, что вы! Он не мог этого сделать! В конце концов, он же был
человек верующий.

- Ну впустите меня хоть на минуту выпить рюмочку, - молил Багстер.

- Мы выпили по четыре на пляже.

- Ну еще по маленькой!

- Ладно, - сказала Элен. Теперь ей казалось, что нет больше смысла
отказывать кому бы то ни было и в чем бы то ни было.

- А ведь сегодня вы меня первый раз пустили к себе, - сказал Багстер. -
Как вы здорово тут устроились. Кто бы сказал, что в такой берлоге может
быть уютно.

Да, мы с ним пара, подумала она, лица красные, от обоих разит джином!

Багстер чмокнул ее мокрыми губами в рот и снова огляделся.

- Ха-ха! - сказал он. - Вот она, наша милая бутылочка!

Когда они выпили еще по стаканчику, он снял форменную тужурку и