Чтение 57–й страницы книги ~Прокаженный~

- Меня зовут Шурик, - доверительно сообщил он.

- Я пригласить хочу на танец вас и только вас, - пропела со сцены рыжая
певица.

- Двадцать пять баксов в час, не меньше двух, анально, орально отдельный
счетчик, - заученной скороговоркой поведала девица и, когда он решительно
кивнул, прижалась к нему нежно и доверчиво. - Мое имя Агнесса.

Когда плясать наскучило, майор усадил даму за стол, махнул рукой
подскочившему халдею:

- Девушке поесть и выпить.

Заказ приволокли быстро, и Сарычев принялся увлеченно жевать, со вниманием
слушая свою новую знакомую. Терзая цыпленка-табака, она не забывала с
увлечением хлестать белое винище, а также, держа майора за клиента
чувствительного и денежного, открывать ему свое бедное девичье сердце.

Как приехала она пятерочницей-отличницей

Поступать в Институт энергетический,

Да пристал к ней, девчоночке молоденькой,

Кучерявый доцент, морда бритая.

Морда бритая, похотливая,

А состоял он в приемной комиссии,

А поелику была она девица честная

И дала от ворот поворот псу лядащему,

То явил свою морду тот козел душный на экзамене,

Зарубив молоду-красу, эх, да по конкурсу.

А бяда, знамо дело, в одиночку не хаживает,

Принесли как-то раз люди добрые весточку,

Переслали, значится, из села родного с оказией,

Ну а в ней слово горькое писано,

Померла будто бы на Покров родимая матушка,

В одночасье слегла и тихонько преставилась.

А батяня-злодей, сапожищами топая,

Уж другую привел, молоду да сварливую.

И кричит та строптивица цельный день с утра до ночи,

Мол, не пушшу на порог кого ни попадя.

И пришлось той-то девоньке-паиньке,

Сызмальства у мамани-заступницы

Ничего-то плохого не видевшей,

За прописку лимитну поганую

Поступать на сучильню советскую.

Ох, порядки там были суровые,

В закуте проживали работницы,

Восьмером без сортира, болезные,

А старшой был у них отставной майор,

Душегуб, лиходей из опричнины.

И склонял он, хищный аспид, к блуду адскому

Всех работниц младых, кого ни попадя.

А поелику была ента девонька чистая

Словно белыя горлица, не целована,

То и закрывал он ей наряды соответственно,

И приговаривал при том еще язвительно,

Что если, мол, не ляжешь ты со мной в постелю белую,

С голодухи в мать-сыру землю

Сложишь враз свои белы косточки.

Так-то вот, с год, поди, сердешна промаялась,

ан смотри, стороной, поди,

Пролетают вдаль годы девичьи,

Ну а сердце, знамо дело, просит ласки, дело женское.

И вот как-то раз, на свою бяду,

Заприметила она парнишку фабричного.

Заприметила его враз и приветила,

Отдала ему свое сердце трепетно,

Ну а также девочесть, дело известное,

И любились дружка с дружкою посередь дубрав,

Потому как в закуте места не было.

И постлала им мать-сыра земля

Травы летние постелей брачною.

Ох, бяда, где ты ходишь, разлучница,

Сколько слез по твоей вине миром пролито,

Черный ворон на дубу каркнул пакостно,

И паренька того забрали в солдатчину.

И послали его-то сердешного

Басурмана воевать в степь ковыльную,

Да вот только исхитрились гололобые

И стрельнули ему прямо в буйну голову

Из погана автомата "калашника".

Ой ты гой еси, добрый молодец,

Где лежишь теперь в пустыне неузнанный.

Не заплачет над тобой жена-красавица,

И не будет убиваться мать-родимица,

А схоронят тебя птицы хищные,

Птицы хищные да гады ползучие.

А вот как минула пара месяцев,

То оказалась ента девонька в тягости.

Но творить она не стала непотребное,

И точным сроком родила она ребенчишко,

Круглолиц и белотел да хорош собой.

Вот за него-то, за мальчонку безответного,

И стали гнать ее из закута всем обчеством.

А как пришлось ей на руках с малым грудным дитем

Испрошать ночлега да Христа ради по чужим углам,

То чтобы враз с сумою переметною

Да не пойти той бедной девоньке по миру,

То и пустила по чужим рукам красу свою,

Чтоб поруганием да заработать пропитание.

Заметив по окончании монолога, что вышибить слезу из сотрапезника не
удается и за просто так денег ей никто не даст, рассказчица умолкла и занялась
вплотную салатом. А майор, прищурившись, сразу увидел, что рассказанное
соответствует действительности лишь отчасти.

Проститутку звали Людмилой Ивановной Пятаковой, она действительно года два
тому назад приехала из глухого сибирского села на учебу. По конкурсу не прошла
и, не пожелав возвращаться в родные пенаты, заделалась "долбежкой" в
институтской общаге - общалась на разнообразный половой манер со всеми, кто
кормил и с койки не гнал. Затем служила Людмила Ивановна "сыроежкой"(1) в
таксярнике, и наконец удача улыбнулась ей. Нынче она работала в отеле, не
валютной, конечно, но ничего, жить можно.

1 Проститутка-миньетчица.

Все уже было выпито и съедено, танцы близились к эндшпилю, и майор повлек
свою барышню в номера.

- А что, Агнесса, голос у тебя громкий?

- Не волнуйся, милый, кончаю я мощно, - соврала она и, оказавшись в
апартаментах, принялась было прилаживаться к клиенту, но майор мягко
отстранился и направился в ванную. - Разминайся пока, я сейчас...

Когда он вышел, держа завернутый в дермантин меч, Людмила Ивановна уже
возлежала на гостиничном ложе в дезабилье и демонстрировала клиенту свою
главную гордость - сногсшибательные американские чулки с фирменным поясом от
Нина Ричи. Однако проклятый извращенец повел себя странно - сунул ей сто баксов
и, наказав в течение ближайших двух часов громко изображать бурный оргазм,
подхватил сумку и выскочил на балкон. Вот уж действительно, клиент нынче
измельчал.

Луна была затянута облаками, гостиница утопала в темноте. Под ее покровом
майор легко перебрался с перил на водосточную трубу и, подобно застигнутому
врасплох герою-любовнику, стал спускаться на землю.

Даже через прикрытую балконную дверь из его номера были слышны громкие
стоны, страстные крики: "Ну еще, дорогой, глубже, вот так, a-a-a! О-о-о!"
"Молодец Людмила Ивановна, честно отрабатывает деньги, - ухмыльнулся Сарычев. -
У дружков моих уже, наверное, слеза бежит по ноге".

А вот в этом майор крупно ошибался. Не успел он соскочить на землю и
сделать пару шагов, как сзади послышался рев мотора, взвизгнули колеса,
переваливаясь через поребрик, и он едва успел увернуться от внезапно
открывшейся за его спиной дверцы.

- Стоять! Руки!

Через мгновение из машины выскочили двое уже знакомых Сарычеву молодых
людей. Он ощутил, что палец одного из них лежит на спусковом крючке пистолета
ПСС, бесшумно пробивающего двухмиллиметровую броню с расстояния в двадцать пять
метров, резко ушел в сторону, и заостренный кусочек свинца в оболочке, который
должен был раздробить ему колено, просвистел мимо. Второй раз шмальнуть стрелку
не удалось. Не вынимая меч из упаковки, Сарычев стремительно описал им
полукруг, - не успела отсеченная по локоть рука упасть на землю, как второй
агрессор получил удар ногой в бок и тут же, согнувшись, замер - острый осколок
ребра пронзил ему печень.

Воспринимая мир через сознание Свалидора, майор взлетел на крышу тачки и,
как только водитель начал вылезать из машины, коротко, с потягом, рубанул, целя
клинком в ложбинку за оттопыренным ухом. Рука его, державшая рукоять, не
ощутила ни малейшего сопротивления. Человеческое тело, обмякнув, безвольно
рухнуло на землю. Быстро оттащив его в сторону, Сарычев бросился в водительское
кресло, плавненько так захлопнул дверцу и с усмешкой надавил на газ. "Что,
сволочи, взяли?"

Колеса "бомбы" с визгом провернулись на месте, майора мощно вжало в спинку