АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
Магия стала спадать. Я дышала резко и хрипло. Одно я знала: если я не совладаю с дыханием, будет гипервентиляция, а терять сознание было бы сейчас неуместно. Бог знает, что ждет меня при втором пробуждении. Я сосредоточилась на дыхании, заставляя себя успокоиться, дышать нормально, глубоко, ровно. Трудно до конца поддаться панике, когда занимаешься дыхательными упражнениями. Они наполнили ложным спокойствием тело и ум, но дали мне возможность думать, а это было хорошо.
Я лежала на спине, прикованная к гладкому камню. Рядом со мной виднелась закругленная стена пещеры, а свод уходил наверх, в темноту. Мне приятно было бы думать, что Бернардо и Олаф меня спасли, и теперь мы опять у входа в ту же пещеру, но цепи несколько разрушали столь приятное заблуждение. Эта пещера была гораздо выше, и можно было сказать, не глядя, что она больше. Свет костра дрожал оранжевыми тенями на стенах, будто играли в мяч темнота и золотой свет.
В конце концов я повернула голову направо - посмотреть, что же еще здесь есть. Сначала я решила, что это Пинотль, слуга-человек Итцпапалотль. Несколько секунд я себя нещадно ругала, что ей поверила, будто она ничего не знает о монстре, потом я поняла, что это не он. Только похож на него. То же квадратное, будто вырезанное из камня лицо, темная, сочного цвета кожа, черные волосы, отрезанные длинно и как-то поперек, но этот человек был тощий, узкоплечий и не властный с виду. И еще он был одет не в щегольскую одежду Пинотля, а в свободные шорты.
На гладком закругленном камне, таком же, как в "Обсидиановой бабочке", лежало распластанное тело. Укороченные руки и ноги, коротко стриженные темные волосы - я сначала подумала, что это Ники Бако, но разглядела внимательней обнаженную грудь и поняла, что это жена Бако, Полина. Под ребрами у нее зияла дыра, как разинутая пасть. У нее вырвали сердце. Неизвестный стоял, воздев сердце над головой, как подношение, и глаза его отсвечивали чернотой в неверном свете. Он опустил руки и пошел ко мне, держа сердце в ладонях. Руки его были будто в толстых красных перчатках от крови. А вокруг алтаря стояли по стойке "смирно" четверо мужчин, одетые во что-то вроде просторных кожаных плащей с поднятыми капюшонами, доходящих почти до пят. Что-то было неправильное в этих плащах, но мое зрение ничего более конкретного мне не подсказывало, и вообще мне надо было сейчас думать не о странностях покроя одежды.
Я все еще была в бронежилете и всей прочей своей одежде. Если бы у меня хотели вынуть сердце, то раздели бы. Эта мысль очень утешала меня, когда этот человек, жрец, шел ко мне с сердцем в руках. Держа его надо мной, он стал петь заклинания на языке, созвучном испанскому, но это был не испанский.
С сердца капала кровь, разбрызгиваясь по жилету, и я вздрагивала. Все спокойствие, добытое дыхательными упражнениями, выветрилось. Я не хотела, чтобы он трогал меня вот этим. И вовсе не из-за отсутствия какой-либо логики, или боязни заклинания, или магии. Я не хотела, чтобы меня коснулись сердцем, только что вырванным из чужого тела. Мне достаточно приходилось протыкать сердца кольями, некоторые даже вырезать для сожжения, но тут было другое дело. Может, вся штука в том, что я в цепях и беспомощна, или в том, что тело Полины валялось на алтаре, как сломанная кукла. В тот единственный раз, когда я ее видела, она была сильна, грозила мне ружьем, но так вели себя многие. Эдуард это делал постоянно. Отношения, начавшиеся под дулом пистолета, вполне еще могут перейти в дружеские - если только обе стороны останутся в живых.
Дружбы уже не будет. Ничего не будет для Полины.
Жрец допел свое заклинание и начал опускать сердце на меня.
Я дернула цепи, хотя знала, что это бесполезно, и заявила:
- Не трогай меня этой штукой.
Уверенно заявила и сильно, но если жрец даже понимал по-английски, он этого ничем не выдал, потому что его окровавленные руки опускались все ниже и ниже. Он положил сердце мне на грудь, и я была благодарна жилету за то, что он отделил меня от кровавого куска, почти так же, как раньше - за защиту от пуль.
А сердце лежало у меня на груди куском мяса. В нем не было магии - просто кусок мертвечины. И вдруг это сердце вздохнуло - так это выглядело со стороны. Оно стало вздыматься и опадать. Лежащее у меня на груди, ни к чему не подсоединенное, оно пульсировало. И в тот момент, когда я услышала биение собственного сердца, сердце Полины вздрогнуло и забилось в унисон с моим. А я услышала биение второго сердца, хотя у него не было ни крови, чтобы перегонять ее, ни грудной клетки, чтобы резонировать. Оно должно было бы едва прослушиваться, но нет - раздавалось ровное и мерное биение. Как будто этот звук проникал сквозь жилет, сквозь мою кожу, ребра, прямо мне в сердце. От резкой боли у меня перехватило дыхание, спина выгнулась.
- Держать ее! - проревел жрец.
Стоявшие по углам алтаря подбежали ко мне, сильные руки прижали меня к камню за ноги и за плечи. Спина у меня продолжала выгибаться от боли, и третья пара рук прижала мне бедра. Меня зафиксировали, заставляя терпеть боль и не дергаться.
Сердце Полины билось все быстрее, набирая скорость, прорываясь к какому-то колоссальному исходу. И у меня сердце стучало в ребра, будто пытаясь вырваться. Будто кулак колотился в груди, пробиваясь наружу. Дышать было невозможно, казалось, вся грудь бросилась в какую-то бешеную гонку, и ничего не было на свете, кроме нее.
Вспыхнувшая в груди боль разошлась по рукам, по ногам, заполнила голову, и я подумала, что, может быть, взорвется и не сердце. Может, оторвется черепная крышка.
Эти два сердца были как любовники, разделенные стеной, не дающей им соединиться, и они крушили ее. Я ощутила момент, когда они соприкоснулись, толстые мокрые бока двух органов проникли друг в друга. А может, это просто была боль. Потом сердце вдруг остановилось, как человек посреди шага застывает с поднятой ногой, и мое сердце замерло вместе с ним. На мгновение, будто затаив дыхание, мое сердце притихло в ожидании чего-то. Потом оно дало один удар, второй, я отчаянно вздохнула и, как только набрала воздуху в легкие, закричала. Я лежала, прикованная, все еще слушая биение своего сердца, чувствуя, как уходит боль, подобно воспоминанию о кошмаре. Минута - и ее не стало. Не болело нигде и ничего. Появилось ощущение свежести, чудесного самочувствия.
Сердце на моей груди сморщилось в серый, израсходованный кусок плоти. Уже нельзя было бы узнать в нем сердце - сухой шарик, уместившийся бы на ладони.
Проморгавшись, я увидела лицо человека, прижимающего мне плечи. Кажется, он уже какое-то время на меня смотрел, но я не видела его - или не понимала, что вижу.
На лице у него была маска, и лишь губы, глаза и уши выглядывали из-под ее тонкого слоя. На шее начиналась рваная линия того материала, который покрывал лицо. По-моему, на самом деле я знала, на что смотрю, но не могла это принять до конца. И не восприняла бы, пока не повернула голову так, чтобы видеть руки, и тогда я поняла, что на нем надето. Пустые кисти рук болтались у запястий толстой бахромой. Человеческая кожа. Теперь я знала, куда делись кожи, снятые с жертв.
Глаза, смотревшие из страшной маски, были карие и очень человеческие. Поглядев вниз, вдоль собственного тела, я обнаружила, что двое мужчин, держащих мне ноги, одеты так же, только кожи не одного и того же цвета. Одна темная, две светлые. Толстым шнуром зашиты отверстия, где были груди и соски, так что нельзя догадаться, снята кожа с мужчины или с женщины.
Тот, первый, кого я видела, вышел вперед.
- Как ты себя чувствуешь?
Он говорил по-английски с сильным акцентом, но вполне отчетливо.
Я уставилась на него - он не шутил.
- А как я должна себя чувствовать? Я просыпаюсь в пещере, где только что совершили человеческое жертвоприношение. - Я глянула на удерживающие меня руки. - Меня держат люди, одетые в содранные человеческие кожи. Так как, к чертовой матери, должна я себя чувствовать?
- Я спросил о твоем телесном самочувствии. Ни о чем больше.
Я начала какой-то еще язвительный ответ, но остановилась и задумалась: а как я себя чувствую? На самом деле хорошо. Вспомнилась волна окатившей меня энергии и здоровья, когда кончились чары. Эта энергия и здоровье никуда не делись. Такого хорошего самочувствия у меня не было уже много дней. Если бы для этого не нужна была человеческая жертва, то ее надо было бы заменить отличной медицинской техникой.
- Нормально себя чувствую.
- В голове боли нет?
- Нет.
- Хорошо.
Он махнул рукой, и мужики в чужой коже от меня отошли и встали у стены рядом с четвертым, который не понадобился, чтобы меня держать. Встали, как вымуштрованные солдаты в ожидании следующего приказа.
Я повернулась к тому, который говорил. Тут все были страшненькие, но он хотя бы не был одет в чужую кожу.
- Что вы со мной сделали?
- Мы спасли тебе жизнь. Создание нашего господина перестаралось. У тебя в голове была кровоточивость. Мы нуждались в тебе живой.
Я подумала над его словами.
- Вы меня спасли, использовав жизнь Полины.
- Да.
- Честно говоря, я рада, что осталась в живых. - Я посмотрела на брошенное, забытое тело Полины. - Но ведь она не отдала добровольно свою жизнь ради моей?
- Ники Бако начал подозревать, какую цену придется платить за благословение нашего господина. Она была заложницей, чтобы он пришел на эту последнюю нашу встречу.
- Кажется, я знаю. Он не появился, - сказала я.
- Он не отвечает более на зов господина.
Очевидно, Рамирес последовал моему совету и попросил Леонору Эванс поставить какой-то магический барьер, чтобы Ники не смог связаться с хозяином. Приятно знать, что это получилось, но хочешь как лучше, а в результате кого-нибудь убьют. И почему всегда так выходит?
Но я должна сознаться, что больше радовалась за себя, чем огорчалась за Полину. Не в том смысле радовалась, что меня излечили ценой ее жизни, а в том, что раз Ники закрыли магией, значит, он и полиция уже на пути сюда. И мне только надо продержаться до их появления и удержать этих ребят от того, что они собираются со мной делать - что бы оно ни было.
- Так что, когда Ники не появился, вам уже не нужно было сохранять ей жизнь.
Голос у меня звучал спокойно, но даже лучше - я действительно была спокойна. Это было не обычное, а холодное отстраненное спокойствие, которое научаешься вырабатывать у себя, когда дело действительно плохо. А если не научаешься, то вопишь благим матом. Я уже свою норму ора на эту ночь выполнила.
- Ее жизнь не важна. Важна твоя.
- Я рада быть в живых, но не поймите меня неправильно: какая вам разница, жива я или нет?
- Ты нам нужна, - произнес за мной мужской голос.
Мне пришлось задрать голову и выгнуть шею, чтобы увидеть, кто говорит. Сперва я его не разглядела, потому что он был окружен людьми без кожи. Мне вспомнилось, что Эдуард беспокоился, куда делись некоторые тела. И он понятия не имел, что могло с ними статься.
Было примерно двадцать пять или тридцать пять оживленных трупов, и стояли они за мной так тихо, что я их не услышала и не ощутила. Как выключенные роботы, ждали они возвращения жизни. Зомби никогда не бывают так тихи, так пусты. К концу, когда они начинают разлагаться и надо положить их в могилу, пока они не растаяли, они и то бывают живее этих. Мне тут же стало ясно, что подняты тела, но личности, заключавшиеся внутри этих тел, не подняты. Их хозяин съел то, что превращало их в личности. То, что было для этих тел больше, чем соединением мышц и кожи. Души он не ел, потому что я видела одну из них в доме, где он сделал двух таких ободранных. Но что-то он взял из их тел, какую-то память о том, что я ощущаю, когда поднимаю мертвых. Они стояли, как вырезанные из плоти камни, абсолютно пустые. Те, в больнице, хотя бы притворялись живыми. Эти даже не притворялись.
Наконец я разглядела говорящего мужчину. На нем был стальной шлем и стальной нагрудник, какие описываются в исторических книгах конкистадоров, но все остальные элементы своего наряда он позаимствовал прямо из кошмара.
На шее у него было ожерелье из языков, еще свежих и розовых, будто только что вырезанных. Юбка состояла из кишок, которые дергались и извивались, подобно змеям, и каждая толстая лента жила сама по себе. Обнаженные до плеч руки, сильные и мускулистые, были покрыты исчезнувшими веками жертв. Когда он подошел ближе, я увидела, что веки открываются и закрываются. Они моргали на меня, и под ними открывались дыры в форме глаз. А в дырах этих зияла тьма и мерцал свет холодных звезд.
Я отвернулась, вспомнив звездные глаза Итцпапалотль. Нет, в эти глаза я падать не хочу. Если сейчас мне предстояло бы сделать выбор, я предпочла бы городского вампира этой твари, что стояла передо мной.
После того, что я видела на месте убийства, казалось, я почувствую, как в нем убывает зло, но зла не было. Была сила, будто рядом находится аккумулятор величиной с небоскреб. Энергия жужжала у меня по коже, но энергия нейтральная. Ни добрая, ни злая сама по себе - как ни добр и ни зол пистолет, который все же можно использовать во зло.
Я увидела, как шевелились языки ожерелья, будто силились крикнуть. Хозяин снял шлем, и показалось худощавое красивое лицо, напомнившее мне Бернардо - не совсем ацтекское, какое я ожидала увидеть. В ушах у него были бирюзовые серьги - под цвет его синевато-зеленым глазам. Он улыбнулся мне и казался свежим юношей двадцати с небольшим лет. Но груз прожитых лет я ощутила в его взгляде, и настолько тяжелый, что стало трудно дышать.
Он протянул руку к моему лицу, и я отдернулась. Такая реакция будто разорвала его хватку, которой он меня держал, - я могла двигаться. Я могла дышать. Могла думать. В жизни на меня достаточно выливали магического гламора, и не узнать его я не могла. Ты либо бог, либо не бог - и мой монотеизм тут ни при чем. Мне приходилось чуять магию монстров и противоестественных тварей всех видов, и их я тоже научилась узнавать при встрече. Сила не превращает тебя в божество. Что превращает, я не знаю, но уж точно не сила. Какой-то искры божественного не хватало в том существе, что смотрело сейчас на меня. А если он просто монстр, может быть, с ним можно еще сладить.
- Кто ты? - спросила я, радуясь, что голос мой звучит нормально и уверенно.
- Я Супруг Красной Жены.
Он смотрел на меня очень терпеливыми, очень добрыми глазами. Такие глаза подошли бы ангелу.
- Красная Жена - так ацтеки называют кровь, Что значит, что ты - супруг крови?
- Я - тело, она - жизнь, - сказал он так, будто это и был ответ на мой вопрос. Меня такой ответ не устроил.
Что-то коснулось моей руки, мокрое и скользкое. Я отдернулась, но цепь не пустила. Кусок ожившей кишки полез за моей рукой, тыкаясь, как отвратительный червь. Я сумела подавить крик, но не смогла сдержать участившийся пульс.
Самозваный бог засмеялся.
Очень обычный был смех, может, так и смеются те, кто воображает себя богом, но в нем была этакая мужская снисходительность, давно вышедшая из моды. Он будто говорил: "Ах ты, глупенькая, разве ты не знаешь, что я - сильный мужчина, и ты ничего не знаешь, а я знаю все?"
А может, я просто слишком щепетильна в этом вопросе.
- А почему кишки?
Улыбка стала едва заметной. На красивом лице выразилось недоумение.
- Ты смеешься надо мной?
Кишка отскочила от моей руки, как назойливый кавалер, получивший резкий отпор. И хорошо.
- Нет, я только спросила, почему именно кишки. Ты явно умеешь анимировать любые части тела.
Сохранять их от разложения, как те кожи, в которые одеты твои люди. При таком большом выборе зачем тебе именно внутренности?
О себе каждый любит поговорить. Чем больше самомнение, тем сильнее его владелец радуется разговорам о себе. Я надеялась, что Супруг Красной Жены такой же, как все, - по крайней мере в этом смысле.
- Я ношу на себе корни их тел, чтобы те, кто видит меня, знали: враги мои - пустая скорлупа, и все, что принадлежало им, принадлежит теперь мне.
Каков вопрос - таков ответ.
- А языки?
- Чтобы никто не верил лжи моих врагов.
- Веки?
- Я открыл глаза моим врагам, чтобы они никогда не могли закрыть их для правды.
Он так мило отвечал на вопросы, что я решила рискнуть на большее.
- А как ты снимал кожу с этих людей без всяких инструментов?
- Тлалоци, мой жрец, призывал к себе кожу с их тел.
- Как? - спросила я.
- Моей силой.
- То есть силой самого Тлалоци?
Он снова нахмурился:
- Вся его сила исходит от меня.
- Разумеется, - отозвалась я.
- Я - его господин. Он мне обязан всем.
- Звучит так, как будто ты ему чем-то обязан.
- Ты не понимаешь сама, что говоришь.
Он начинал сердиться. Наверное, это не то, что мне надо. Я попробовала задать более вежливый вопрос.
- А зачем груди и пенисы?
- Кормить мою зверушку.
Он ничего не делал, но вдруг в пещере почувствовалось движение воздуха, будто сами тени разорвались, открыв туннель в тридцати футах от камня, на котором лежала я. И оттуда что-то выползло. Первое впечатление - сверкающая зеленая радуга. При каждом повороте на свету чешуя меняла цвет. Сначала зеленая, потом синяя, потом одновременно и синяя, и зеленая, потом жемчужные переливы - сначала я думала, что они мне померещились, но зверь повернул голову и сверкнул белым брюхом. Зеленые чешуйки переходили в синие поближе к голове и становились настоящей небесной синевой. Вокруг морды радужными цветами шевелилась бахрома из перьев. Существо повернулось и уставилось на меня, колыхая перьями вокруг чешуйчатой головы, и этой игре света и цвета позавидовал бы любой павлин. Большие круглые глаза занимали почти всю морду, как у крупной хищной птицы. Пара изящных крыльев, сложенных на спине, играла пестрыми бликами, но я знала, что снизу они должны быть белыми. Дракон прошел мимо на четырех ногах. Учитывая крылья, шесть конечностей.
Это был Кецалькоатль Драконус Гигантикус, если я правильно вспомнила латинское видовое название. Иногда их классифицировали как подвид драконов, иногда - как подвид горгулий, а иногда выделяли в отдельную группу. В любом случае этот вид был самым крупным и считался вымершим. Очень многих уничтожили испанцы, чтобы лишить туземцев боевого духа, убивая священных для них зверей, и вообще потому что это очень по-европейски. Увидел дракона - убей его. Не очень мудреная философия.
Я видела их только на черно-белых фотографиях, да еще чучело в чикагском музее. Фотографии не отражали и малую толику оригинала, а чучело - ну, наверное, чучельник попался не очень искусный.
Дракон вплыл в пещеру мерцающим клубком цвета и мышц. Такой красоты я в буквальном смысле никогда в жизни не видела. Наверное, это он и расчленял людей. Дракон раскрыл небесно-голубую пасть и зевнул, показав ряды пилообразных зубов. Звук когтей по полу был таков, будто идет свора баскервильских собак.
Супруг Красной Жены положил шлем на камень у моих ног и пошел приветствовать дракона. Тварь наклонила голову, чтобы ее погладили, очень по-собачьи. Самозваный бог почесал его чуть выше надбровных дуг, и дракон, сощурив глаза в щелочки, издал низкий рокочущий звук. Он мурлыкал.
Хозяин отослал его прочь игривым шлепком по мускулистому плечу. Я смотрела ему вслед, будто это было не наяву.
- Я думала, они вымерли.
- Мой зверек помог нам перебраться сюда, а потом он спал волшебным сном, ожидая пробуждения.
- Я не знала, что кецалькоатли способны на гибернацию.
Он снова нахмурился и подошел к моему изголовью.
- Я знаю, что значит ваше слово "гибернация", но это был волшебный сон, наведенный моим последним жрецом-воином. Жрец принес себя в жертву, погрузив нас всех в очарованный сон, зная, что никто ему не поможет и он умрет один в этом чужом месте задолго до того, как я поднимусь.
Очарованный сон. Что-то вроде из Спящей Красавицы.
- Это и есть истинная верность - пожертвовать собой на благо лучших.
- Я очень рад, что ты понимаешь. Это очень облегчает то, что должно случиться.
Мне эти слова не понравились. Может быть, лесть никуда меня не приведет. Надо попробовать что-нибудь более для меня нормальное - скажем, сарказм - и посмотреть, не уведет ли это нас от вопроса о моей неизбежной судьбе.
- Я тебе не обязана верностью. Я не из твоих последователей.
- Только потому, что ты не понимаешь, - ответил он, и эти улыбчивые глаза глянули на меня с выражением полного душевного мира.
- То же самое говорил Джим Джонс перед тем, как дать всем яд.
- Я не знаю этого имени - Джим Джонс. - Тут он наклонил голову, как Итцпапалотль, когда она слушала голоса, не слышные мне. Теперь я поняла, что это может быть поиск в памяти других людей. - А, теперь я знаю, кто это. - Он глянул на меня красивыми и спокойными глазами. - Но я не безумец. Я бог.
Он вроде бы отвлекся, будто для него было важно, чтобы я поверила в его божественность. Если он должен убедить меня в ней, прежде чем убить, то мне ничего не грозит. Убить меня он может, но никогда не убедит меня, что он бог.
Он нахмурился:
- Ты мне не веришь.
И снова в его голосе прозвучало удивление. Я поняла, что он, несмотря на всю свою силу, выглядит молодо. Века рвались из глаз на его руках, будто через них можно заглянуть в самое начало творения, но сам он казался с виду молодым. А может, он просто не привык к людям, которые тут же не падали ниц, поклоняясь ему. Если за все свое долгое существование ничего другого ты не видел, то любой отказ от поклонения может тебя потрясти.
- Я бог, - повторил он, и снова в его голосе прозвучало снисхождение.
- Тебе лучше знать.
Но я постаралась, чтобы мое сомнение прозвучало бы явственнее.
Он еще сильнее нахмурился и снова навязчиво напомнил надувшегося ребенка. Испорченного ребенка, надувающего губы.
- Ты должна поверить, что я бог. Я - Супруг Красной Жены. Я тот, кто свершит отмщение убийцам моего народа.
- Ты имеешь в виду испанских конкистадоров?
- Да.
- В Нью-Мексико вряд ли найдется много конкистадоров.
- Их кровь течет в жилах детей детей их детей.
- Не сочти за обиду, но эти бирюзовые глаза ты вряд ли унаследовал от кого-то из местных.
Он снова надулся, и морщинки показались у него между бровей. Если он будет и дальше со мной разговаривать, недовольство станет привычным выражением его лица.
- Я - бог, созданный из слез народа. Я - сила, которая осталась от ацтеков, и я - тело, созданное магией испанцев. Их собственной мощью я сокрушу их.
- Не слишком ли поздно сокрушать? Пятьсот с хвостиком лет прошло.
- У богов другой отсчет времени, не такой, как у людей.
Он верил в свои слова, и я также знала, что он подыскивает самооправдание. Он бы раздавил испанцев еще пятьсот лет назад, если бы мог.
Может, мои мысли о нем как-то отразились у меня на лице, потому что он сказал:
- Тогда я был новым богом, поэтому не настолько сильным, чтобы сокрушить своих врагов, а потому кецалькоатль принес меня сюда ждать, пока я наберу достаточно силы для нашей цели. И сейчас я готов вести свою армию вперед.
- Так ты хочешь сказать, что пятьсот лет ушло, чтобы ты из маленького божонка стал большим и злым богом? Как суп должен до-олго покипеть, чтобы стать настоящим супом?
Он рассмеялся:
- У тебя очень странный ход мыслей. Мне печально, что скоро ты будешь мертва. Я бы сделал тебя первой из своих наложниц и матерью богов, потому что рожденные от тебя дети стали бы великими чародеями. Очень, жаль, что мне нужна твоя жизнь.
Мы снова вернулись к вопросу о моем убийстве, а именно этой темы мне не хотелось касаться. У него, кажется, очень ранимое самолюбие. Сейчас посмотрим, насколько ранимое.
- Извини, но это предложение не кажется мне заманчивым.
Он улыбнулся, склонившись надо мной, пальцами пробежал по моей руке.
- Мы возьмем твою жизнь, и это не предложение. Это факт.
Я состроила самые невинные глаза.
- Я думала, ты предлагаешь мне стать наложницей, матерью богов?
Он нахмурился еще сильнее:
- Я не предлагал тебе стать моей наложницей.
- А! - сказала я. - Извини, я не так тебя поняла.
Он все еще трогал пальцами мою руку, но уже не перебирал ими, будто забыл, что прикасается ко мне.
- Ты бы отвергла мое ложе?
Очень смущенный голос. Отлично.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 [ 57 ] 58 59 60 61 62
|
|