Чтение 57–й страницы книги ~Вторая древнейшая~

хочет с нами говорить и объясняться. Настаивать или нет? Вопрос очень
сложный, в каждом конкретном случае решаемый, вероятно, по-разному.

Если от беседы уклоняется положительный герой, я лично никогда его не
принуждаю, пока не выясню причин отказа. В них, в этих причинах, может
скрываться и какая-то существенная краска, индивидуализирующая героя, и
черта его характера, и даже тема, которую мы, нащупав, не должны упускать.
Так случилось с А. Черняевым, токарем завода "Красное Сормово". Он был всеми
признанным передовиком, давал в месяц 200 нормо-часов вместо положенных 150,
взял обязательство выполнить пятилетку за три с половиной года. Портрет
Черняева постоянно висел на Доске почета, и мне совершенно официально
рекомендовали его в качестве героя материала. И вдруг Черняев выразил -
цитирую по очерку - "искреннее недоумение по поводу того, что он должен быть
героем статьи. Скромность? Да, безусловно. Человеческие качества Черняева
были высокой пробы и мешали ему считать себя "достойным", хотя другие в его
достойности не сомневались. Однако помимо скромности я увидел еще
откровенное смущение. Было похоже, что не товарищей стесняется Черняев, а
самого себя. Какой-то внутренний конфликт терзал его душу..." [1].

Какой же? Я принялся настойчиво выяснять и в конце концов узнал, что
Черняев мог давать ежемесячно не 200 нормо-часов: а порядка 500, но не
давал, потому что его искусственно сдерживали! Он как бы констатировал тот
факт, что был хорошим рабочим, и торжественно обещал остаться им в будущем.
Тоже немало! И все-таки недостаточно для душевного покоя Черняева.
"Неудобный" вопрос возникал у него, как сейчас он возникает у читателя:
ударничество - это сохранение человека в прежнем, пусть даже превосходном,
качестве или непременный его рост?

Возникла тема, тема "пороха", который находится, увы, в "пороховницах",
почему-то не используется предприятием, рождая нравственные издержки даже у
таких прекрасных рабочих, как А. Черняев, - и все это стало понятно мне,
когда я попытался выяснить причины его отказа быть героем позитивного
материала. Потом по моей просьбе его просто-напросто обязали сесть передо
мной на стул, а уж как мне удалось разговорить Александра - вопрос особый, я
еще вернусь к нему.

Хуже дело, когда отказ поступает от отрицательного героя или человека, с
ним связанного. Тут даже "обязаловка" не поможет: будет молчать! И между
прочим, имеет на это полное право. В таких случаях я не настаиваю на
разговоре. Иногда позволяю себе "по-хорошему" заметить: мол, товарищ, наша
беседа скорее в ваших, чем в моих интересах, и вы, а не я должен искать
наших встреч. Писать, мол, я все равно буду, и, если вы, товарищ, не
пожелаете сегодня воспользоваться своим правом на защиту, завтра рискуете
опоздать!

Действует. Не всегда, но довольно часто. А почему? Представим на
мгновение: к нам с вами является корреспондент центральной газеты, чтобы
разобраться в наших не очень приятных делах. Чисто психологически наш первый
порыв если не оправдаться, особенно в тех случаях, когда оправдываться
трудно, то отказаться от встречи, от разговора. Конечно, это глупо. Однако
порыв-то естественный! И дело здесь вовсе не в примитивном страхе. Мы не
боимся наказания, если знаем, что оно заработано. Человек вообще не боится
того, чего ему следует бояться. Нас страшит журналистское преувеличение,
предвзятость, которые могут привести к незаслуженному, несправедливому,
преувеличенному наказанию, которое по сумме наших грехов как раз "не
следует".

Рассказывают, когда великого юриста А.Ф. Кони спросили, что бы он сделал,
окажись, не дай Бог, на скамье подсудимых, в ответ последовало: прежде всего
взял бы хорошего адвоката! Даже он, корифей в юриспруденции, и то ощутил
себя беспомощным и незащищенным перед машиной правосудия. А каково рядовому
гражданину, оказавшемуся с глазу на глаз с нами, поднаторевшими
представителями "машины" журналистики, с ее таинственными, как все полагают,
законами шелкоперства?

Стало быть, одно из двух: или еще больше насторожить героя, сказав ему,
что все равно мы будем писать и он, сейчас защитившись, потом никогда не
"отмоется", или попытаться снять его недоверие к нам, честно выложить ему
всю сумму претензий, попросить список лиц, способных его защитить или
смягчить вину, и гарантировать нашу объективность при сборе материала. И
тогда он пойдет на разговор, если подчинится здравому смыслу.

Я сказал "одно из двух", хотя, конечно, жизнь богаче, она может ввергнуть
нас в самые различные ситуации, для выхода из которых придется пользоваться,
положим, синтезом двух указанных способов или придумывать третий, четвертый,
пятый - им нет числа.

6. В командировках мы часто попадаем под гласный или негласный надзор
наших хозяев, точнее сказать, под их "опеку", может быть, из традиций
гостеприимства или из превентивных соображений, то есть предупреждающих
неожиданные ситуации. Мы ходим, работаем, едим в столовой вместе с "гидом" -
человеком, как правило, милым и добрым, специально прикомандированным к нам
руководителями коллектива. Так происходит и в тех случаях, когда мы собираем
негативный материал, и в тех, когда позитивный. А вдруг нас кто-то невзначай
обидит? А вдруг нам что-то срочно понадобится? А вдруг кто-то скажет нам
лишнее - а где этого "лишнего" не бывает? - и еще множество всевозможных "а
вдруг".

Что делать? Ведь работать нам, при всей симпатичности "гида", в его
присутствии трудно: ни откровенного вопроса задать собеседнику, не поставив
его в неловкое положение, ни откровенного ответа получить, ни посмотреть
"что хочется", ни отказаться от смотрин того, "чего не хочется или не
нужно", а у "гида", как правило, своя программа...

Так вот, я никогда не протестую и не возмущаюсь, боясь обидеть своих
хозяев, вызвать у них ненужные подозрения, недоверие к себе, неприязнь,
которые еще больше осложнят работу. Зато я на собственном опыте давно
убедился: смирение журналиста приводит к тому, что хозяева очень скоро к
нему привыкают. Люди на производствах, право же, все заняты, бездельников
мало, а если и есть таковые, пригодные для роли "гида", то и у них обычно
личных забот по горло, на то они и бездельники. Короче говоря, если без
наших протестов и взрывов, то через какое-то время "гид", извинившись,
исчезает, а мы оказываемся предоставленными самим себе. Когда я приехал на
"Красное Сормово", в первый день, знакомясь с заводом, я был сам-пят, на
второй день - с единственным "гидом", и то лишь до середины дня, а вечером,
гуляя по заводской территории, даже умудрился заблудиться. Зато на третий
день о моем существовании вообще забыли, я всласть работал, стараясь
напоминать о себе только в крайних случаях.

Впрочем, если ситуация сложная, и тема острая, и забрало мы уже подняли,
тогда и терять нам уже нечего, и мы можем решительно потребовать у
руководства предоставления нам самостоятельности. Обычно такого рода
требования немедленно выполняются, и от гласной опеки не остается и следа.
Но чье-то "ухо" нас все равно слышит, чей-то "глаз" постоянно видит, и
забывать об этом категорически нельзя. Журналистика - довольно вредное
производство. Учитывая это обстоятельство, мы должны пить молочко - и только
молочко! - чтобы спокойно работать в любых предлагаемых случаем условиях.

Вот, пожалуй, и все узелки, которые я считаю необходимым завязать на
память.

Техника

От техники сбора материала, проще говоря, от того, как мы работаем,
зависит качество информации, идущей в блокнот. Если журналист неряшлив,
опаздывает или просто бездельничает на глазах у людей, возникает всеобщее
ощущение его несерьезности, необязательности и неважности дела, во имя
которого он приехал. И те, с кем он общается в процессе сбора материала,
оказываются перед дилеммой: сказать правду или соврать, дать истинный
документ или липовый, явиться на беседу или не явиться, исполнить просьбу
или пренебречь?

Дилемма, как известно, содержит два взаимоисключающих понятия, из которых
надо выбрать одно. Стоит ли удивляться тому, что это "одно" будет не в
пользу журналиста? Стало быть, никаких дилемм! - нельзя давать ни малейшего
повода думать, что наша работа не важна и не обязательна, иначе загробим все
дело, и "пустыми" вернувшись в редакцию, привезем с собой мерзкое ощущение
собственной непрофессиональности. Для того чтобы наша работа в командировке
была нормально организована и привела к положительному результату, мы просто
обязаны демонстрировать окружающим нашу четкость, собранность и серьезность.
При этом должны решительно требовать того же и от других. Это единственное
наше правомерное требование: не отдельного номера в гостинице, а прихода
собеседника вовремя, не судака по-польски в рабочей столовой, а перепечатки
нужного нам документа, не билета в местный театр, да еще в директорскую
ложу, а рабочего кабинета для встреч с людьми, не проводов на вокзале с
букетом цветов, а исполнения данных нам обещаний вызвать нужных для
материала людей, пригласить специалистов.

У меня вошло в правило заранее составлять список лиц, с которыми намерен
разговаривать завтра, с пометкой где и когда. Этот список я заблаговременно,
еще с вечера, передаю руководителям коллективов. Перед каждой встречей
готовлю примерный план беседы, дабы обеспечить содержательность разговора,
избежав "эканья" и "мэканья", сэкономив свое и чужое время. Постоянно слежу
за общим ходом сбора материала, то есть стремлюсь к тому, чтобы видеть не
только составные части проблемы, но и проблему в целом, для чего
периодически "отхожу назад", как это делают художники, если хотят увидеть
всю картину целиком и оценить исполнение общего замысла: что получилось, что
упущено, что следует прорисовать четче, что можно сохранить так, от чего
следует отказаться и т. д.

Здесь возникает один попутный вопрос, имеющий практическое значение: что
лучше, перебрать материал или недобрать? По всей вероятности, дело это
сугубо личное, поскольку одни любят плавать в море подробностей, не боясь
утонуть, а другие из-за неумения плавать предпочитают брод. Но что
правильней? М. Горький писал в свое время Г. Фишу: "Нужно немножко
недосказывать, предоставлять читателю право шевелить мозгом, - так он лучше
поймет, большему научится" [2]. Исходя из этой мысли, следует ли считать,
что недобор материала и обеспечивает недосказанность? Казалось бы, если