Чтение 57–й страницы книги ~Генерал и его армия~

собою - и чтоб вся правда сама выплыла, как на духу. Поэтому - лучше вы это
сами сделаете, правда?
Как теперь вспоминалось, когда генерал сделал это, когда прошел туда и
опустился, то прежде всего удивлен был, как просто это вышло. И было
успокоительное ощущение, что ни пяди своей позиции не оставлено, как если бы
он уступил машине.
Опрядкин, стоя над ним, сказал с сожалением:
- Я понимаю, с вами еще так не обращались. Я не хотел никакого насилия,
это не в моих правилах. Вы меня вынудили к этому. Ну, а теперь вы расскажете
мне, и подробно, как вы готовили ваше покушение.
- Какое покушение?! О чем это вы?
- Не поворачиваться. Лицом в угол, пожалуйста. Как вышло, что ваши
танки вдруг затормозили напротив Мавзолея? И что дальше помешало вашим
танкистам? Не решились? В последний момент все же отказались от задуманного?
Это же очень важно, это меняет квалификацию.
- Что за чушь вы плетете?
- Вы опять грубите, - сказал, вздыхая, Опрядкин и взялся за свою
линейку. - Руки назад, ладонями вниз. В следующий раз, если будете грубить,
я вам горошку подсыплю. Вы на горохе еще не стояли ни разу? Так, на первый
раз довольно. Сейчас вас отведут в камеру, а там вы подумаете хорошенько. Я
дал вам намек, бросил, так сказать, ниточку путеводную, а вы уж размотайте
весь клубочек.
- Да что я разматывать-то должен? Не понимаю я!..
- А вот и неправдычка, Фотий Иванович. Вы же не маленький, вы все
понимаете прекрасно. Если ваши танки во время парада вдруг тормозят напротив
Мавзолея - напротив Мав-зо-лея! - то как это называется? По-ку-ше-ние, Фотий
Иванович, покушение. На жизнь кого? Не смейте произносить, а только
представьте мысленно.
- Да у них моторы глохнуть стали, какое там покушение!
- Сразу у двух машин? Ну, допустим. Но зачем ваши командиры покинули
башни?
- Надо ж узнать, в чем дело. Водители - молодые, могли растеряться, не
справились с управлением.
- Допустим. Все как будто тасуется. Есть только одна ма-аленькая деталь
- зачем они люки за собой закрыли? Закрытый башенный люк означает - что?
Боевое положение танка. Бо-е-во-е!
Генерал молчал, не смея повторить: "Чушь!" и не желая все валить на
своих лейтенантов.
- Я вижу, вы устали, - сказал Опрядкин. - Лучше вам поразмыслить
наедине со своей душой. Можете встать. - И нажал кнопку вызова конвоя. -
Отведите в общую.
Тем же вечером генерала перевели в другую камеру, не перенаселенную,
где было восемь коек, и одна из них ему предназначалась заранее - не у двери
и не у параши, как полагалось бы новичку, а чуть не рядом с окном, где
воздух посвежее. Сосед его справа был полный и седой, барского вида, с
розовым одутловатым лицом, слева - аскетичный брюнет, долговязый и с впалыми
щеками, у кого все лицо, казалось, и состояло из больших очков с черной
массивной оправой. Оба лежали поверх одеял и смотрели на него - как,
впрочем, и вся камера.
- А у вас тут недурно, - сказал генерал, чтобы что-то сказать будущим
соседям.
- Грех жаловаться, - ответил розоволицый барин. - В других камерах,
насколько известно, много хуже.
- Это потому, - мрачно сказал очкастый, - что у нас к небесам поближе.
Розоволицый сразу посерел и, замкнувшись, отвернулся.
Несколько дней генерала на допросы не вызывали, и понемногу, когда
прошло первое потрясение, он мог оглядеться и прислушаться к тем, кто волею
судеб оказался рядом, прежде всего к ближайшим двум соседям. Ему хотелось
сравнить, насколько хуже было их положение, чем его, и хоть в этом найти
зыбкое утешение.
Оба они ничего хорошего для себя не ждали. Очкастый, как составилось из
его реплик, преподавал логику в школе, а до этого, бывши
студентом-заочником, зарабатывал себе пролетарский стаж в литейном цехе
завода, а совсем до этого был он белым воином, офицером под знаменами
Корнилова, и вместе с ним проделывал знаменитый Ледовый поход. В том походе
он простудился, схватил крупозное воспаление легких и чудом был спасен
влюбившейся в него медсестрою, которая увезла его из армии и спрятала на
хуторе у своих родичей. С нею прожили они более двадцати лет, не позволяя
себе детей, чтобы случайно перед ними не проговориться и чтоб они не
проговорились или не донесли о родителях-белогвардейцах. Но все тайное
когда-нибудь становится явным. Был в его корниловском прошлом крохотный
эпизод, когда он доставил пакет самому Лавру Георгиевичу, и надо же было
случиться, чтоб как раз этот момент был схвачен кинокамерою приезжего
оператора. Молодой поручик лихо подлетал на коне к стоявшему на пригорке
генералу, лихо осаживал, соскакивал, вытягивался в струнку. И генерал,
достав руки из-за спины, принимал пакет, а затем, ласково улыбаясь, пожимал
руку посланца. По этому пятисекундному кадру, включенному в какой-то
документальный фильм о Гражданской войне, бывшего поручика, теперь и
очкастого, и усатого, опознали сослуживцы и сосед по
коммуналке. К тому же бывший корниловец не удосужился фамилию сменить,
а она была нацарапана гвоздем на коробке с пленкой. И вот гуманная
рабоче-крестьянская власть донимала его вопросом, на который при всем
желании он не мог ответить: почему из тысяч пакетов именно этот необходимо
было запечатлеть для истории? Небось такое в нем содержалось, что стоило
многих смертей и крови бойцам Красной Армии.
Случай розоволицего барина - или, как он говорил, "казус" - был совсем
особый. Барин, в звании профессора, читал в университете лекции по
уголовному праву и как-то не обратил должного внимания, когда один его
студент избрал темой дипломной работы правовую деятельность Временного
правительства в период между двумя революциями. Профессор вяло возражал, что
это неинтересно, недиссертабельно, что там "темный лес" и "черт ногу
сломит", но тем, кажется, еще сильнее распалил любопытство настырного
студента он засел в архивах и выудил нечто сверх-диссертабельное. Это был
ордер на арест гражданина Ульянова ("он же Ленин"), подозреваемого в
шпионаже в пользу Германии, подписанный в отсутствие прокурора Временного
правительства одним из его заместителей - или, как тогда говорилось,
товарищем прокурора. Имя этого "товарища" и его подпись удивительно
совпадали с именем и подписью руководителя дипломной работы... И что
особенно отяжеляло вину розоволицему соседу, так именно его бывшее звание.
Прокурор бы этот ордер выписал по служебному долгу, товарищ - не иначе как
по велению души.
Поначалу "казусы" его соседей казались генералу таким же бредом, как и
его собственное дело, однако своих вин они не отрицали, даже охотно их
разбирали вдвоем.
- Да не за это вы сюда попали, - досадливо отмахивался корниловец, - а
за лень. За преступное, я бы сказал, бездействие. Ордер-то выписали, а за
исполнением не проследили. Вот и выпустили подранка. А это, всякий охотник
скажет нам, самый опасный зверь.
- А вам не следовало лезть под объектив, - огрызался товарищ прокурора,
и склеротические жилки на его щеках проступали краснее. - Тщеславие вас
обуяло, милостивый государь! Хотелось в истории след оставить, вот и дали
след.
- Ну, это уж не от меня зависело. Это, если хотите, господин
Неуправляемый Случай. А у вас - все вожжи были в руках. И подумать только -
скольких людей вы могли осчастливить!
От их бесед генерал поначалу старался быть подальше. Могло же быть, что
Опрядкин его подселил нарочно к явным врагам, чтоб подследственный
ужаснулся, до чего докатился он, в какой компании оказался. Или же это были
"наседки", назначенные спровоцировать его, чтобы потом навесить ему
"недонесение". Многое было тут подозрительно: в камеру приводили с допросов
- а чаще приволакивали - избитых, окровавленных, языком не ворочавших от
смертной усталости, эти же двое приходили целехонькие, их вроде бы пальцем
не трогали. Но понемногу, к его удивлению, проходила изначальная неприязнь к
явным врагам, а с нею вместе рассеивались и подозрения. Выпал случай
заметить, что свои прения они вели и без него. А не трогали их потому, что
они в своих винах не запирались, а бывший корниловец так даже своею
гордился. И разве его, Кобрисова, если не считать линейки, так уж тронул
Опрядкин?
И пора же было открыться им, никуда не денешься. Как-то они втянули и
его в откровенность, он им поведал о танках и Мавзолее - с опережающей
усмешкой, как о несусветной чуши. Оба выслушали внимательно и задумались.
- А боекомплект был? - первым спросил корниловец.
- Боекомплект? - это генералу как-то не приходило в голову.
- Ну да, снаряды, патронные ленты к пулеметам. Не собирались же вы,
товарищ красный генерал, драгоценную усыпальницу гусеницами давить.
- Это же самое важное, - сказал товарищ прокурора. - Это меняет все
дело.
- Мог и быть, - отвечал генерал. - В часть пригнали укомплектованными.
А в парадах с танками никогда не участвовал.
- Говорите, что не было, - сказал корниловец. - Кто станет проверять?
Они тоже лени подвержены, как и все мы.
- Ошибаетесь, дорогой, - возразил товарищ прокурора. - Им ничего не
лень! Они и подложить могут задним числом.
- Вот так и говорите, если на то пойдет, - сказал корниловец. - "Вы же
сами и подложили". Главное, чтобы вы первый заявили, что не было
боекомплекта. И добейтесь, чтоб это в протокол вошло.
Получилось, однако, не так, как советовали генералу соседи. Опрядкин
его возражение выслушал, наливаясь лицом, и при этом он медленно, один за
другим вытягивал ящики письменного стола, а затем разом их задвинул дверцей
- с грохотом, от которого генерал даже вздрогнул.