лоб, платье простейшего покроя идет им больше, чем пышные наряды, а полные
руки и точеная шея не нуждаются в браслетах и цепочках.
подобных красавиц: угнетающую силу неизменной и безраздельной любви к себе
затмевало в ней лишь высокомерное неумение позаботиться о каком-нибудь
другом живом существе. В ее холодных венах не струится кровь, в ее артериях
колышется студенистая лимфа.
притягивает к себе взоры, но не поддающаяся магнетическому воздействию
взгляда, будь он пристальный или мимолетный. Пышная, светловолосая,
безучастная, величественная, как возвышающаяся возле нее колонна с
позолоченной капителью.
к нему с мольбой "ради всего святого надежно оградить свое сердце от беды".
предупреждаю вас, она не ответит вам взаимностью, даже если вы умрете у ее
ног.
высокомерный и бесчувственный вид не вызовет во мне благоговения. Мне
думается, что муки безнадежного отчаяния являются чудесным возбуждающим
средством для моих эмоций, но (и тут он пожал плечами) вы мало разбираетесь
в таких вещах, лучше я посоветуюсь с матерью. Матушка, мне угрожает
опасность.
свете не было такой бесчувственной матери, как у меня: ей, видно, и в голову
не приходит, что на нее может свалиться беда - невестка!
десять лет. "Мама, я скоро женюсь", - твердишь ты чуть не с младенчества.
раз когда вы будете считать себя в полной безопасности, я, подобно Иакову,
Исаву{221} или другому патриарху, отправлюсь в далекие края и приведу себе
жену, может быть, даже из уроженок этой страны.
посмотрите на это прелестное создание в бледно-голубом атласном платье, на
ее каштановые волосы с reflets satines*, как на складках ее туалета. Разве
вы не преисполнились бы гордости, матушка, если бы в один прекрасный день я
привел эту богиню домой и представил ее вам как миссис Бреттон-младшую?
двум хозяйкам не уместиться, особенно если вторая будет обладать ростом и
объемом этой громадной куклы из дерева, воска, лайки и атласа.
постигнет горькая участь. Но замолкни, Джон Грэм! Прекрати болтовню и открой
глаза пошире!
отказа, продолжал заполняться людьми и перед сценой полукругом вздымалось
множество голов. На сцене или, вернее, на более обширных, чем любая сцена,
временных подмостках, где за полчаса до этого никого не было, закипела
жизнь. Вокруг двух роялей, стоявших почти в центре сцены, бесшумно
расположилась стайка девушек в белом - учениц музыкального училища. Я
заметила их появление, еще когда Грэм и его матушка были поглощены
обсуждением красавицы в голубом атласе, и с интересом наблюдала, как их
выстраивают и расставляют по местам. Два господина, оба мне знакомые,
командовали этим девичьим войском. Один из них - человек артистической
внешности, с бородой и длинными волосами - был известным пианистом и самым
знаменитым учителем музыки в Виллете; дважды в неделю он посещал пансион
мадам Бек и давал уроки тем избранным ученицам, родители которых были
достаточно богаты, чтобы позволить своим дочерям заниматься со столь
дорогостоящим учителем. Его звали Жозеф Эманюель, и он был единокровным
братом мосье Поля - второго господина, представшего перед нами во всем своем
величии.
был в своей стихии - красуясь перед многолюдным собранием знатной публики,
он выстраивал, утихомиривал и устрашал примерно сотню юных девиц. Он был
неизменно серьезен, деятелен, озабочен и, главное, уверен в себе, а ведь к
этому делу он не имел никакого отношения! Что было общего с музыкой и ее
преподаванием у человека, с трудом отличавшего одну ноту от другой? Я
понимала, что его привело сюда стремление показать себя и силу своего
авторитета, это стремление выглядело бы непорядочным, если бы не его
безграничная наивность. Вскоре стало очевидным, что мосье Жозеф подчиняется
ему в не меньшей мере, чем упомянутые девицы. Такой хищной птицы, как мосье
Поль, по всему свету не сыщешь! Между тем на подмостках появились известные
певцы и музыканты; как только взошли эти звезды, закатилось солнце
профессора. Для него все знаменитости и светила были совершенно невыносимы,
ибо когда он не мог затмить всех других, он спасался бегством.
незанятой. Эта ложа была обита той же малиновой тканью, что парадная
лестница и двери; по обе стороны от двух величественных кресел, торжественно
возвышающихся под балдахином, стояли скамьи с мягкими сиденьями и подушками.
оглушительные звуки оркестра и хора в залу вступили король и королева
Лабаскура в сопровождении свиты.
поэтому нетрудно догадаться, как пристально я всматривалась в представителей
царственного семейства. Всякий, кому довелось впервые в жизни увидеть
королевскую чету, непременно испытывает некое удивление, граничащее с
разочарованием, убедившись, что их величества не восседают en permanence* на
троне с короной на голове и скипетром в руке. Ожидая увидеть короля и
королеву и обнаружив лишь офицера средних лет и довольно молодую даму, я
почувствовала себя одновременно и несколько обманутой, и удовлетворенной.
сутулого, с сединой в волосах, лицо у него было совсем иного типа, чем у
всех присутствующих{222}. Я ничего не читала и не слышала о его характере
или привычках, и в первое мгновение меня озадачили и смутили глубокие,
словно выгравированные острием стилета, странные линии на лбу, вокруг глаз и
у рта. Однако вскоре я если не проведала, то догадалась, о чем
свидетельствуют эти начертанные природой знаки: передо мной сидел безмолвный
страдалец - подверженный приступам меланхолии больной человек. Глаза его уже
не раз наблюдали явление некоего призрака, они давно уже пребывают в
постоянном ожидании встречи с непостижимой потусторонней тенью, имя которой
Ипохондрия. Может быть, он сейчас видит ее на сцене или среди блестящего
собрания. Ипохондрия обычно восстает из тысячной толпы - таинственная, как
Рок, бледная, как Недуг, и почти не уступающая в могуществе Смерти. Когда ее
спутник - страдалец полагает себя на мгновение счастливым, она напоминает:
"Погоди, я здесь!" Тогда кровь стынет у него в жилах, а в глазах меркнет
свет.
челе образовались оттого, что на чело это давит чужестранный венец, другие
могут сослаться на то, что его слишком рано оторвали от близких. Вероятно,
какую-то роль играют оба обстоятельства, но их отягчает присутствие злейшего
врага рода человеческого - врожденной меланхолии. Королева, его супруга,
знала все. Мне казалось, что мысль о несчастье мужа отбрасывает мрачную тень
на ее кроткое лицо. Королева производила впечатление доброй, рассудительной,
приятной женщины; она не была красавицей и уж во всяком случае не походила
на тех наделенных тяжеловесными прелестями и окаменелыми душами дам, которых
я описала на предыдущих страницах. Она была худощава, лицо ее, хотя и
достаточно выразительное, слишком явно напоминало лица тех, кто принадлежит
к правящим королевским династиям и их ответвлениям, почему безоговорочно
любоваться им было невозможно. У этой представительницы королевского рода
выражение лица было милым и привлекательным, но глядя на нее, вы невольно
вспоминали знакомые вам портреты, на которых выступали те же черты, но
отмеченные пороком - безволием, сластолюбием или коварством. Однако глаза
королевы не имели себе подобных: они излучали дивный свет сострадания,
доброты и отзывчивости. Она выглядела не венценосной государыней, а кроткой,
нежной и изящной дамой. Облокотившись о ее колени, сидел юный наследник,
герцог де Диндоно. Я заметила, что время от времени она внимательно
поглядывает на сидящего рядом супруга, видит его внутреннюю отрешенность и
старается разговорами о сыне вывести его из этого состояния. Она то и дело
наклоняла голову к мальчику, слушала, что он говорит, а потом с улыбкой
передавала слова ребенка отцу. Погруженный в печальные мысли, король
вздрагивал, выслушивал ее, улыбался, но как только королева, его добрый
ангел, замолкала, вновь отдавался во власть своих видений. Сколь грустна и
выразительна была эта сцена! Однако ни аристократы, ни честные бюргеры
Лабаскура не обратили на нее внимания - во всяком случае, я не заметила,
чтобы она тронула или поразила хоть одного из присутствовавших.
несколько чужеземных послов и знатных иностранцев, которые в то время жили в
Виллете. Дамы уселись на малиновые скамьи, а мужчины, в большинстве, стояли
позади них, и шеренга темных костюмов служила выгодным фоном для роскошных
женских туалетов светлых, темных и ярких цветов и оттенков: середину
занимали матроны в бархате и атласе, перьях и драгоценностях; скамьи на
переднем плане, по правую сторону от королевы, были, очевидно, предназначены