кормили лошадей. Ссыльные горемыки расползлись по родственникам --
обогреться, повидаться, поплакать, и, чувствуя, что из каторжанских лесов
Нарыма им уже не вернуться, старшая "богатая" сестра попросила свою бедную
младшую сестру взять из большого выводка двух младших парнишек, спасти их.
Спасли, оберегли, полюбили, на фронт проводили. Товарищи комиссары из
военкоматов, из энкавэдэшных, партийных и других военных контор как-то сразу
запамятовали, что это есть дети "смертельной контры", гребли всех подряд,
бросали в огонь войны, будто солому навильниками, отодвигаясь от горячего на
такое расстояние, чтоб их самих не пекло.
матерью, Завьяловы собрали на стол. Корней Измоденович только венцом серым
мелькал, опускаясь то в подполье, то в погреб. Настасья Ефимовна тоже вся
исхлопоталась.
выкладывая из нового солдатского вещмешка продукты, привезенные матерью
Васконяна. -- Колбаса, концерва, сахар, нездешна красна рыба, белый хлеб,
поллитровка.
Ефимовна взыскующе глядела на мужа, будто уличая его в чем-то. Как, старый?
Живут люди! Не тужат? Корней Измоденович лишь коснулся глазом продуктового
изобилия. Его истомленный взор выделил главным образом отпотелую бутылку с
сургучом на маковке, он даже почувствовал судорогу в горле, ощутил томление
в животе и во всем теле.
Пока робяты с работы не придут, не выставлю.
головой, хозяин внятно молвил, угождая жене: -- Век так! Кому война, кому
х...евина одна.
Ашот долго не писал родителям. Мать и отец забеспокоились. Очень он напугал
их историей с офицерским училищем, госпиталем и всем, что с ним происходило
в военной круговерти. Вот она и решилась ехать в часть, познакомилась с
командиром полка, узнала, что войско на хлебозаготовках, и, как вообразила
свое чадо среди зимних сельских нив, так ей совсем не по себе сделалось.
снабдил...
слушал, внимал матери не перебивая.
ними ушел... Хотя и мимоходом видела я ваши казармы, да как представила тебя
в этом царстве...
напгягава свое богатое воображение.
щекой к смуглой руке сына.
отправят на фронт.
свету, потому и живы, что умеют помогать друг другу...
усмиренные зимние цветы на подоконнике.
ты и я госли и жили уже в Калинине. Да если бы и быв я тгижды агмянином, не
воспользовався бы такой возможностью. Я в этой яме пгозгев, товагищей,
способных газделить последнюю кгошку хлеба, пгиобгев...
сказано: смеясь, чевовечество гасстается со своим пгошвым. С позогным
пгошвым, добавлю я от себя ценную, своевгеменную мысль.
лозунги, заповеди, нами придуманные для того, чтобы им не следовать:
"Коммунист с котелком в кухне -- последний, в бой -- первый..." Ты думаешь,
на фронте не так?
Может быть, я хоть один газ успею выстгелить по вгагу, хоть чуть-чуть
гаспвачусь за свадкий хлеб моего детства. -- Ашот еще сильнее побледнел,
глядя в глаза матери, устало и вроде бы машинально произнес: -- Узок их
кгуг, стгашно далеки они от нагода... Это пго нас, мама, пго нас. Неужели
столько кгови, столько слез пголито для того, чтобы создавась новая, подвая
агистокгатия, под названием советская?
больше римских патрициев, -- подхватила мать, комкая платочек в горсти. --
Ох, как много я увидела и узнала за дни войны. Бедствия обнажили не только
наши доблести, но и подлости. -- Мать помяла платочек, пощелкала пальцами.
-- Все так, все так, но...
могу.
обкоме и снова на букву "ке" -- был Калининский, теперь Кемеровский, в
отделе агитации и пропаганды, -- мать усмехнулась, развела руками, -- я умею
только агитировать, пропагандировать -- на это ведь ни ума, ни сердца не
надо.
мужиков, комиссагам -- призывать их к тгудовым подвигам. -- Он пристально и
неприязненно поглядел на свою еще моложавую мать, привыкшую к белым
накрахмаленным блузкам, к черной юбке, и, заметив, как она нервно перебирает
воротничок этой самой блузки, протянул руку, погладил ее по жестким черным
завиткам. -- Пгости, пожавуйста. Давай пгекгатим этот газговог. Ни вы с
папой, ни я уже не сможем жить отдельно от той жизни, котогая нам выпава. --
Ашот прислушался. -- Гебята с габоты пгишли, в гогнипу ни они, ни хозяева не
сунутся -- пойдем к ним.
Грише Хохлаку и Лешке Шестакову:
послал.
первую рюмку подняла:
вытирала она платочком губы сына, и ребята подумали, что и в детстве мать
так же вот обихаживала сына на людях, стесняясь и любя. Им-то ни губы, ни
попу никто не вытирал, своими силами обходились.
обнадежил: -- Однако на позициях всему научится, холод и нужда заставят.
время.
Когней Измоденович, ничего, как вы говогите: Бог не выдаст, свинья не
съест... Я уже самогонку пгобовав -- и удачно. Вон гебята подтвегдят.
мать, громко уже говорил Васконян, моментом захмелевший, и вдруг грянул: --
"Мм-ы вгага встгечаем пгосто, били, бьем и будем бить!"
решительно потянулся ко второй рюмке.
полосками, с промытым до бледности лицом, на котором чернели каторжно брови,
ночным блеском отливали глаза, утопив в бездонной глубине своей свет лампы,
Васконян смотрелся только поднявшимся с больничной койки человеком. -- За
мою маму и за ваших матегей, Леша, Ггигогий! Мама, это замечательные гебята!
С ними на фгонте... -- Он трудно высосал рюмку до половины и, сам себе
удивляясь, воскликнул: -- Не идет! Но ты, мама, не обижайся... А как, мама,
Ггигогий иггает на баяне, как иггает!.. Вы вот меня на фогтепьяно насильно
тащили. Ггиша учився тайком. Ггише в пионегы нельзя. Вгаг! Кому -- вгаг,
кому? Тетка-убогщица, вечегней погой тайком его во Двогец пионегов. В
пионегы ему нельзя. Баян советский довегить ему нельзя, винтовку пожавуста.
Комиссагы -- моводцы -- все ему вгедное его происхождение пгостили... Ггиша,
Ггиша, дай я тебя, бгат, поцевую.
обмусолил ему ухо и щеку, Настасья Ефимовна начала промокать глаза платком.
Сертаков Виталий
Лукьяненко Сергей
Ильин Андрей
Пехов Алексей
Махров Алексей
Афанасьев Роман