говнюки. Всегда, когда надо, их нет.
которой все еще сочилась кровь, глаза его были закрыты. Но он явно хотел
подняться на ноги. Все делал попытки встать.
преследовал вас? Который показал вам свою шишку?
сказал Сэммлер. Он обратился к Феферу: - Что вы скажете теперь?
повредил мне горло.
действительно плохо.
сердитесь?
крыше, оттуда лениво вышел полицейский и начал расталкивать толпу. Эмиль
оттащил Сэммлера куда-то за автобус и сказал:
могут задержать на несколько часов. Ему вовсе не следовало заезжать домой.
Надо было ехать прямо в больницу.
Сэммлеру сесть в машину. У Эмиля у самого дрожали руки, а Сэммлера просто
била лихорадка. Откуда-то снизу по ногам поднималась отвратительная
слабость.
"роллс-ройс" влился в поток машин.
обратился к Эйзену за помощью, потому что мне так хотелось поскорее
попасть к доктору Гранеру.
видеть, как бьет человек, который хочет убить. Хотите прилечь на заднем
сиденье на десять минут? Я могу остановиться.
глаза.
Конечно, у негра мания величия. Но надо признать, есть в нем что-то
царственное. Эта его одежда, эти темные очки, эти яркие цвета, эта
варварски величественная манера. Вероятнее всего, он сумасшедший. Но
сумасшедший, одержимый идеей аристократизма. И как Сэммлер сочувствовал
ему, чего бы он не дал, чтобы предотвратить эти жестокие удары. Как
красна, как густа была его кровь, и как ужасны эти древние, колючие
металлические чурки! А Эйзен? Он, конечно, жертва войны, и не надо было
забывать, что он тоже сумасшедший. И место ему в сумасшедшем доме. У него
мания убийства. Если бы только, думал Сэммлер, Шула и Эйзен были чуточку
менее сумасшедшими. Хоть чуточку. Жили бы они и дальше в Хайфе, эти двое
чокнутых, в своей выбеленной известкой клетке, и играли бы в кассино.
Потому что в перерывах между грандиозными спектаклями с воплями и
мордобоем, приводившими в ужас соседей, они сразу же садились за карты.
Так нет же! Эти люди имеют право считаться нормальными. Более того, они
имеют право передвигаться в пространстве. У них есть паспорта, билеты. И
вот пожалуйста - бедняга Эйзен прибывает в Америку со своими медальонами.
Бедная, заблудшая душа, бедняга Эйзен с его собачьей улыбкой!
Анджела и даже Брук. Они так весело смеются! Дорогие братья, давайте все
вместе будем людьми. Давайте погуляем на этой веселой ярмарке и все вместе
пробежимся по забавной дорожке! Будем развлекать своих родных и близких.
Охота за сокровищами, цирковые полеты, космические кражи, медальоны,
парики, сари и бороды! Да это же все благотворительность, чистая
благотворительность, учитывая нынешнее положение вещей и бессмысленную
слепоту жизни. Страшно! Лучше бы не родиться! Невыносимо! Давайте же
развлекать друг друга, пока мы живы!
Пусть меня штрафуют, если им охота.
Эмиль. Даже газету прочесть не могу - никак не сосредоточиться.
свежезастланную постель.
долго. Надеюсь, доктор Косби знает свое дело. Мне он не слишком нравится.
На меня такие типы не действуют. Ведет себя так, как будто командует
военной школой на Юге. Но я же не его кадет! Меня он муштровать не может.
Грубый, холодный, отвратительный. Из тех красавчиков, которым невдомек,
что женщинам они не нравятся. Садитесь на этот стул с прямой спинкой,
дядя. Вам будет удобнее. Я хочу с вами поговорить.
окно, за которым не было ничего, кроме синего неба. Предстоял неприятный
разговор. Он был так взбудоражен, что улавливал малейшие сигналы. Другая
женщина горела бы как в лихорадке, Анджела же была бледна, как воск. Ее
забавный хриплый голос, - вероятно, она подражала Талуле Бэнкхэд, -
потерял всю свою забавность. Горло вздувалось, набухало, светло-коричневые
брови, подрисованные вразлет, как крылья, все время поднимались. Время от
времени она бросала на него молящий взгляд. При этом она явно была
рассержена. Все давалось ей с трудом. Даже морщить лоб ей было трудно.
Что-то в ней было нарушено. К атласной блузке с большим декольте она
надела мини-юбку. Нет, Сэммлер ошибся, это была микро-юбка, просто зеленая
полоска ткани, опоясывающая бедра. Крашенные под седину волосы туго
стянуты назад, кожа великолепная (гормоны). На щеках поблескивают большие
золотые серьги. Крупная полная женщина, одетая как девочка, зазывно
играющая в ребенка, - а ее-то уж никак не примешь за мальчика! Сидя рядом
с нею, Сэммлер отметил, что она не благоухает, как обычно, арабским
мускусом. Сегодня от нее исходил ее собственный запах, очень сильный,
солоноватый, напоминающий запах слез и морского прилива, запах ее женских
соков. Слова Элии точно передавали производимое ею впечатление, он сказал:
"Слишком много секса". Даже белая губная помада намекала на извращенность.
Любопытно, это не отвращало Сэммлера. Он не чувствовал предубеждения
против извращений, против избытка секса. Ничего он не чувствовал. Слишком
позднее время дня. И слишком жарко. Другие, куда более искажающие жизнь
силы поработали сегодня. Удар эйзеновских медальонов по черному лицу
карманника еще жил в нем. Его собственные нервы просто и элементарно
связали этот удар с тем ударом приклада, которым около тридцати лет назад
выбили ему глаз. Это ощущение удара, падения - можно, оказывается,
пережить все это вновь. Стоило ли переживать все это вновь? Он сидел и
ждал, когда же наконец каталка Элии упруго толкнется в дверь палаты.
Когда вы его видели? Марго уже рассказала мне про трубы.
небе.
хорошенько трахнулся, но он прямо какой-то голливудский трюкач.
колесом за дом.
Вестчестере. Одному только Богу известно, почему этот урод должен
болтаться где-то в небе, снося крыши с домов, когда у нас такие
неприятности! Меня это просто сводит с ума!
Орловский Гай Юлий
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Сертаков Виталий
Гуль Роман Борисович