Юрий не слышал начала разговора, но по голосу догадался, что речь шла о нем,
о таких людях, как он.
веско провозгласил Петр Ильич.
возразил Юрий не глядя.
ветки, камнем шарахнулась в ближайшей чаще.
воображая, что все против него и хотят его оскорбить и унизить, заметил
Юрий.
как я, тот генерал в душе, а кто молод и силен, тот генерал и в жизни...
Всякому свое. А таких людей, которые хнычут, трусы... таких я остерегаюсь
называть людьми!
его не услышали, а возражение казалось Юрию уничтожающим. Он повторил его
громче и опять его не услышали. Ядовитая обида отравила Юрия до слез, и
вдруг ему почудилось, что все его презирают.
понял, что действительно пьян и не надо больше пить.
перед самыми глазами, а круг зрения странно сузился. Все, что попадало на
глаза, было отчетливо ярко, а кругом стояла тьма. И голоса раздавались
как-то необычно: и оглушительно-громко говорили, и нельзя было расслышать о
чем.
одну книжку, думал чем-нибудь прочистить голову, сполна набитую всяческой
суетой и томлением... Попадается мне статейка о том, как, где, когда и кого
проклинали. Смотрю - вещь умственная и душевная. Читал я ее, читал... читаю,
читаю... что ни дальше, то страшнее. Добираюсь до того пункта, который
гласит, кто и за что предастся анафеме. Тут я, правда, не удивляясь,
усмотрел, что как раз именно меня всегда и проанафематствуют... Узнавши с
достоверностью о проклятии всеми существующими церквами, я бросил книгу,
покурил и стал дремать, вполне успокоенный насчет места своего во вселенной.
Сквозь сон я задался было вопросом, что если миллионы людей жили и с полной
верой меня прокляли, то... но тут я заснул и вопрос остался в зародыше. И
стал я чувствовать, что мой правый глаз не глаз, а папа Пий X, а левый
что-то вроде вселенского патриарха... и оба друг друга проклинают. От столь
странного превращения вещей я проснулся.
дом, не то наш, не то не знаемый никем, и по самой большой комнате ходил я
из угла в угол. И был тут где-то близко ты, дядько Петр Ильич. Он говорил, я
слушал, но как будто его не видел. "Замечал я, говорит Петр Ильич, - как
молится кухарка", и я соображаю, что в кухне на печке, точно, должна
молиться кухарка... Живет там и молится... "Нам неясно представляется и
понять мы не можем, но человек, простой сердцем, понимаешь, просто-ой...
Когда она молилась и поминала всех, то так ничего и не было, но когда она
помянула вас, меня то есть и Санина, то..." - когда он сказал это, я
почувствовал, что должно произойти нечто необыкновенное... "Ведь не зря
молились все простые люди со дня сотворения!" И сообразить, весьма кстати,
что не иначе как явился кухарке Бог. А Петр Ильич совсем сошел на нет, но
все-таки говорил: "Явился ей будто образ..." - Я продолжал чувствовать себя
недурно, потому хотя и не Бог, но все же что-то такое, все-таки лестно!
"Явился ей образ, но только не образом!.." После этого дядька совсем не
стало. Я встревожился: это другое, а не образ, совсем уничтожало мое
спокойствие. Чтобы восстановить его, следовало бы немедленно уничтожить то,
что очутилось в углу комнаты и запищало. Ясно, что это была просто мышь...
она что-то грызла и перегрызала... мышь себе грызла и грызла, мерно и в
такт... Тут я и проснулся!
произвел на него сильное впечатление и оно сидело в глубине души непонятным
страхом. Он криво усмехнулся и потянулся к пиву. Все молчали, и в молчании
как будто придвинулась тьма за балконом, и стало совсем не весело, а жутко и
скучно, и непонятный сон, сквозь насмешку и безверие, тоненькое жало
тоскливого ужаса запустил в сердца.
черти, а есть что-то... есть!.. И вы не знаете его, а оно говорит вам...
водкой мозгах или в мгновенно сверкнувшей близости тайны жизни и смерти,
непонятной и безобразной, но было нечто, что отозвалось в душе каждого:
зевнул и махнул рукой.
испугаться. Умрем увидим...
голосов по-прежнему ползали по столу и кружились в муках огненной смерти
безмолвные бабочки, налетевшие на огонь.
разгоревшееся тело. Месяц золотым яичком вышел из-за леса, и чуть-чуть
скользил по черной земле его полусказочный свет. За садом, из которого
тягуче и сладко пахло сливами и грушами, смутно белело здание другой
гостиницы, и одно окно сквозь зеленые листья ярко смотрело на Санина.
лапок, и еще не привыкшими к темноте глазами Санин смутно разглядел силуэт
мальчика.
мальчик.
стояла на берегу, нагая, вся пронизанная светом не то молодости, не то
яркого солнца.
так быстро, точно спрягался в кустах.
садовый воздух. Он дошел до самой гостиницы, под освещенное окно, и полоса
света легла на его задумчивое и спокойное лицо. На свету в темной зелени
ясно белелись большие тяжелые груши. Санин поднялся на носки, сорвал одну, а
в окне увидал Карсавину.
котором, как на атласе, скользили блики света. Она упорно смотрела вниз и
думала, и, должно быть, то, о чем она думала, волновало ее и стыдом и
радостью, потому что веки ее вздрагивали, а губы улыбались. Санина поразила
ее улыбка: в ней дрожало что-то неуловимо нежное и страстное, точно девушка
улыбалась навстречу близкому поцелую.
думала о том, что произошло с ней, и ей было мучительно стыдно и мучительно
приятно.
бывает у расцветшего цветка, спрашивала себя девушка, - неужели я такая
развратная?
ощущение, которое испытала она, подчиняясь Юрию в первый раз.
опять Санину было видно, как трепетали ее ресницы и улыбались розовые губы.
девушка не вспоминала. Какое-то тайное чувство отводило ее от того темного
уголка, в котором, как тонкая заноза, осталось болезненное, обидное
недоумение.
увидел ее белую, нежную и сильную шею.
вошел в комнаты и торопливо сдернул картуз.
же в город. Приехал инспектор и завтра утром будет у нас. Неудобно, если
тебя не будет".
Володихин Дмитрий
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Махров Алексей
Шилова Юлия
Рыбаков Вячеслав