Чтение 57–й страницы книги ~Три минуты молчания~

серебряная, вся шевелилась. Я все это видел с минуту, потом повалил заряд,
только чья-нибудь зюйдвестка мелькала, или локоть, или спина.

Я пробрался к дрифтеру - он у шпиля стоял, смотрел в море. Не знаю, что
он там видел - кроме снега и черной волны. У него самого все лицо залепило,
на каске налипли сосульки. Стоял и шептал себе под нос:

- ...мать вашу олухи мозги нам пилят по-страшному сами не ведают что
творят и в рыло их и в дыхало...

- Дриф, ты чего?

Обернулся ко мне, с закрытыми глазами, и рявкнул:

- Вир-рай из трюма! Вирай до сроста и обрезаемся!.. Пусть чего хотят
делают.

Я выбрал полбухты, закрепил, и он тогда прядины обрезал на сросте.

- Закрой люковину, еще кто провалится...

Ощупью я до нее добрался, кинул обрезанный конец и задраил люк. Потом -
к сетевыборке, сменил кого-то на тряске. И тряс, ничего уже не видя, не
чувствуя ни рук, ни плеч, ни ног, на которых, наверно, по тонне навалилось;
не выдрать сапоги из рыбы, разве что ноги из сапог, пока меня не отодвинули
- дальше, на подтряску.

Потом и трясти уже стало некуда. Из рубки скомандовали:

- Трюма не открывать. Оставить рыбу на борту.

Загородили ее рыбоделом, бочками с солью и так оставили - авось не
смоет. Гурьбой повалили в кубрик, роканы и сапоги побросали на трапе.
Телогрейки свалили в кучу на пол.

- Все, бичи, - сказал Шурка, - последний день живу...

Слышно было, как шел к себе дрифтер и сказал кому-то, может, и себе
самому:

- Списываюсь на первой базе. Хоть в гальюнщики. Нет больше дураков!

Васька Буров лежал-лежал и засмеялся.

- Ты чего там? - спросил Шурка.

- Есть дураки. Не перевелись еще. Сейчас опять позовут, и что - не
выйдем?

- Ну да, позовут!

- А вы кухтыли видали?

- И что - кухтыли? - Шурка свесился через бортик. - Я тебя, главбич, не
понимаю. Потрави лучше божественное про волков.

- Чего тут не понимать. Кухтыли наполовину в воду ушли. Там рыба сидит
- вы, щенки, такой и не видели! Кило по четыреста на сетку. У меня такая
только раз на памяти была.

- Ну, ладно, по четыреста. А как ее выберешь, когда и трюма не открыть?

Васька вздохнул:

- Вот и я говорю - не перевелись. Разве им, на "голубятнике", рыба
теперь нужна? Они сдуру-то выметали, а теперь порядок боятся утопить. Не
хватает кепу теперь еще сети потерять - его тогда не то что в третьи, его в
боцмана разжалуют. Порядок - он деньги стоит. Это слезки наши ничего не
стоют.

Кто-то захлюпал сверху. Мы сжались в койках, нету нас, умерли. А пришел
- кандей Вася.

- Ребятки, обедать.

Мы ему обрадовались, как родному.

- Вась, ты чо ж по палубе бежал? Не мог по трансляции объявить?

- У меня ж на камбузе микрофона нету. Ну, что, ребятки, кеп велел
команду как следует накормить.

А это плохое начало, я вам скажу, когда велят команду накормить "как
следует".

- Жалко вас,ребятки. До ночи не расхлебаете.

Вот он почему и бежал по палубе, кандей. Хотелось - нам
посочувствовать.

В салоне сидели нахохленные, лицо у каждого и руки - как кирпичом
натерты. Жора-штурман поглядел на нас с усмешкой:

- Что нерадостные? Такую рыбу берем!

- Где ж мы ее берем? - спросил Васька Буров. - Мы ее только щупаем да
назад отдаем.

Жора пожал плечами. Его вахта еще не наступила, рано голове болеть.

- Позовешь выбирать? - спросил Шурка.

- А что думаете - пожалею? - Жора вдруг поглядел на меня. - Это вот
кого благодарите.

Все на меня уставились. Жора поднялся и вышел. Я-то понял, что он имел
в виду - как я отдал кормовой и оставил Гракова на пароходе. Да, пожалуй, не
будь его, кеп бы нас не поднял. Ну что ж, придется рассказать, рано или
поздно узнают. Но тут сам Граков пришел, сел у двери с краю, где всегда кеп
садится.

Кандей ему подал то же, что и нам, только не в миске, а на тарелке, как
он штурманам подает и "деду". Граков это заметил, вернул ему тарелку в руки.

- Что за иерархия? Ты меня за равноправного члена команды не считаешь?

Вася пошел за миской. Тоже кандею мороки прибавилось. А Граков глядел
на нас, откинувшись, улыбался, вертел ложку в ладонях, как будто прядину
сучил.

- Приуныли, носы повесили. А ведь слабая же погода, моряки!

Шурка сказал, не подняв головы:

- Это она в каюте слабая.

- Намек - поняла. А на палубу попробуй выйди? Это хочешь сказать? А вот
пообедаю с тобой - и выйду. Тогда что?

Шурка удивился.

- Ничего. Выйдете, и все тут.

Пришел "дед". Мы подвинулись, он тоже сел с краю, против Гракова.

- Как думаешь, Сергей Андреич, - спросил Граков, - поможем палубным?
Все вместе на подвахту, дружно? Животы протрясем, я даже капитана думаю
сагитировать. А то ведь у этой молодежи руки опускаются перед таким уловом.

"Дед" молча принял тарелку, стал есть.

- Ну, тебе-то, впрочем, не обязательно. С движком, поди, забот хватает?

"Дед" будто не слышал его. Нам даже не по себе стало. Хотя бы он
поморщился, что ли. Граков все улыбался ему, но как-то уже через силу. Потом
повернулся к нам - лицо подобрело, лоб посветлел от улыбки.

- Бука он у вас немножко, "дед" ваш. Все мы помалу в тираж выходим. Так
не замечаешь, а посмотришь вот на такие молодые рыла, на такую нахальную
молодость - грустно, признаться... Да. Но вы такими не будете, каким он был.
Ах, какой лихой!.. Ты ведь с лопатки начинал, кочегаром, не так, Сергей
Андреич?.. С кочегаров, я помню. Так вот, однажды колосники засорились, а
топка-то еще горячая, но полез, представьте, полез там штыковочкой*
шуровать, только рогожкой мокрой прикрылся. И никто не приказывал,
сам. Говорят, подметки там у тебя на штиблетах трещали, а?.. Скажете: глупо,
зачем в пекло лезть, неужели нельзя лишний час подождать, пока остынет? Да
вот нельзя было. Вся страна такое переживала, что лишнюю минуту дорого
казалось потерять. Вы-то, пожалуй, этого не поймете. Да и нам самим иной раз
не верится - неужели такое было?.. А - было! Вот так, молодежь. А вы - чуть
закачало: "Ах, штормяга!.. Лучше переждем, перекурим это дело..."

* Штыковая лопата, с плоским лезвием, в отличие от совковой.

"Дед" лишь раз на него взглянул - быстро, из-под бровей, тусклыми
какими-то глазами, - но что-то в них все же затеплилось как будто. Точно бы
они там оба чем-то повязаны были, в свои молодые, чего и вправду нам не
понять.

Ввалился "мотыль" Юрочка - в одних штанах, в шлепанцах, с платком
замасленным на шее. Граков к нему повернулся - с добрым таким, мечтательным
лицом - и только руками развел и засмеялся: уж такая это была нахальная
молодость, рыло такое смурное, взгляд котиный.

- Вот, поговори с таким... энтузиастом. Про юность мятежную. Поймет он
что-нибудь? Когда в таком виде в салон считает возможным явиться. Ох,
распустил вас Сергей Андреич...

- А чо, с вахты, - Юрочка побурел весь, заморгал.

"Дед" ему сказал угрюмо:

- Масла не добавляй больше. Я замерял перед пуском, там на ладонь
лишку.

Юрочка вытянулся - с такой готовностью:

- Щас отольем немедленно.

- На работающем двигателе не отливают. Масло - в работе. Сегодня, я
думаю, дрейфовать придется, тогда уж остановим.

- А может, и не придется дрейфовать? - Граков уже не "деда" спрашивал,
а всех нас. - Выберем и снова - на поиск?

"Дед" отставил тарелку, выпил единым духом компот и пошел. Граков ему
глядел вслед - то ли с печалью, то вроде бы жалостно.

- Как все ж Бабилов-то сдал. Слышит, наверно, плохо. Ну, и мнение,
конечно, трудно переменить, раз оно сложилось. - Опять он к нам повернулся с
улыбкой. - Так как, моряки? Выйдем или перекурим это дело?

- Я - как прикажут, - сказал Шурка.

- Все ты мне: "Как прикажут"! А сам? Мы вставали по одному и вылезали -
через его колени. Встать да пропустить нас - это он не догадался.

- Так ты меня жди на палубе, - сказал он Шурке. - Ты меня там увидишь,
матрос.

Мы его увидели на палубе. С "маркони" он вышел, с механиками, со
старпомом, только доспехи ему подобрали новые, ненадеванные. Предложили на
выбор - гребок или сачок: не сети же начальству трясти. Он взял сачок. Сдуру
как будто - на гребок нет-нет да обопрешься в качку, а сачком надо без
задержки вкалывать, по пуду забирать в один замах, тут в два счета сдохнешь.
Да он-то не затем вышел, чтобы сдыхать, - так размахался, что мы только очи
вылупили. И еще покрикивать успевал, хоть и с хрипом:

- Веселей, молодежь, веселей! Неужто старичков по-перед себя пустим?
И-эх, молоде-ожь!..

Уже ему чешуя налипла на брови и всего залепило снегом, уже кто вышел с
ним - понемногу сдохли, только чуть для виду гребками ворочали, - а у него