Эти глаза и этот голос поразили Аврору. Она едва усидела на коне.
Пленный не узнал ее. Она его узнала: то был ее недавний
поклонник, взятый соотечественниками в плен, эмигрант Жерамб.
Аврора молча повернула коня, хлестнула его и поскакала обратно к
биваку, "Ну, что же? где выкупленный мертвец"? - спросил ее,
улыбаясь, Фигнер. "Он вторично умер", - ответила, не глядя на
него, Аврора.
Об этом Аврора вспомнила, пробираясь под лай цепного пса к
рабочей избе постоялого двора. Она остановилась под сараем, в
глубине двора. Здесь, впотьмах, она услышала разговор двух
французских офицеров кавалерийского пикета, наблюдавших за своими
солдатами, которые среди двора поили у колодца лошадей.
- Ну, страна, отверженная богом, - сказал один из них, - не
верилось прежде; Россия - это нечеловеческий холод, бури и всякое
горе... И несчастные зовут еще это отечеством!.. (Et les
malheureux appellent cela une patrie!)
- Терпение, терпение! - ответил другой, с итальянским акцентом. К
ним подошел третий французский офицер. Солдаты в это время повели
лошадей за ворота. Свет фонаря от крыльца избы осветил лицо
подошедшего.
- Это вы, Лапи? - спросил один из офицеров.
- Да, это я, - ответил подошедший. То был статный, смуглый и
рослый уроженец Марселя, майор Лапи. Он, как о нем впоследствии
говорили, стоял во главе недовольных сто тринадцатого полка и
давно тайно предлагал расправиться с обманувшим их вождем
французов.
- Что вы скажете? Ведь он действительно бросил армию и скачет...
припоздал, по пути, в замке здешнего магната; ему тепло и сыто, а
нам...
- Я скажу, что теперь настало время!.. Мы бросимся, переколем
прикрытие...
Аврора далее не слышала. Сторожевой пес, рвавшийся с цепи на
Мосеича и других двух путников, которые в это время въехали во
двор, заглушил голос майора. Аврора, сказав несколько слов
уряднику, пробралась в черную избу. Полуосвещенные ночником нары,
лавки и печь были наполнены спящими рабочими и путниками. Сняв
шапку и в недоумении озираясь по избе, Аврора думала: "От кого
доведаться и кого расспросить? неужели ждут Наполеона? Боже! что
я дала бы за час сна в этом тихом теплом углу!"
- Обогреться, паночку, соснуть? - отозвался выглянувший с печи
бородатый, лет пятидесяти, но еще крепкий белорус-мужик.
- Да, - ответила Аврора, - мне бы до зари, пока рассветет.
- С фольварка?
- Да...
- Можа, за рыбкой альбо мучицы?
- За рыбой...
- Ложись тута... тесно, а место есть! - сказал, отодвигаясь от
стены, мужик. Он с печи протянул Авроре мозолистую, жесткую руку.
Она влезла на нары, оттуда на верхнюю лежанку и протянулась рядом
с мужиком, от зипуна которого приятно пахло льняною куделью и
сенною трухой.
- Мы мельники, а тоже и куделью торгуем, - сказал, зевая, мужик.
Примостив голову на свою барашковую шапку и прислушиваясь, все ли
остальные спят, Аврора молчала; смолк и, как ей показалось, тут
же заснул и мужик. В избе настала полная тишина. Только внизу,
под лавками, где-то звенел сверчок да тараканы, тихо шурша,
ползали вверх и вниз по стенам и печке. Долго так лежала Аврора,
поджидая условного зова Мосеича, чтобы до начала зари выбраться
из города. Она забылась и также задремала. Очнувшись от нервного
сотрясения, она долго не могла понять, что с нею и где она.
Понемногу она разглядела на лавке, у стола, худого и бледного
итальянского солдата, которому другой солдат перевязывал
посиневшую, отмороженную ногу. Они тихо разговаривали. Раненый,
слушая товарища, злобно повторял: "Diavolo... vieni" (Дьявол...
подойди (итал . )). В дверь вошел рослый, бородатый рабочий. Он
растолкал спавших на нарах и на печи других рабочих. Все встали,
крестясь и поглядывая на солдат, обулись и вышли. Итальянцы также
оставили избу. Из сеней пахнуло свежим холодом. За окном
заскрипел ночевавший во дворе с какой-то кладью обоз.
- Усе им, поганцам, по наряду вязуць! - тихо проговорил, точно
про себя, лежавший возле Авроры мужик.
- Откуда везут?
- З Вильны.
- Куда?
- На сустречь их войску. Кажуть, - продолжал, оглядываясь, мужик,
- ихнего Бонапарта доконали, и он чуть пятки унес, ув свои земли
удрав.
- Не убежал еще, - произнесла Аврора, - его следят.
- Убяжить! яны, ироды, уси струсили: як огня, боятся казаков, а
особь Сеславина, да есть еще такой Фигнер. Принес бы их господь!
- А ты, дедушка, за русских?
- Мы, паночку, исстари русские, православные тут; мельники,
куделью торгуем.
Мужик опять замолчал. Еще какие-то мужики и баба встали,
крестись, из угла и, подобрав на спину котомки, вышли. В избе
остались только Аврора, спавшее на печи чье-то дитя и
мельник-мужик. Прошло более часа. Аврора не спала. Рой мыслей,
одна тяжелее другой, преследовал и томил ее. Она перебирала в уме
свои первый, неудачный шаг в партизанском отряде Фигнера, когда
она поступила к нему в Астафьеве и, в крестьянской одежде,
проникла в Москву. Фигнер был полон надеждою - пробраться в
Кремль и убить Наполеона. Она надеялась получить аудиенцию у Даву
и, если Перовский еще жив, вымолить у грозного маршала
помилование ему, а себе дозволение - разделить с ним бедствия
плена . Авроре живо припомнилась ночь, когда она и Фигнер, с
телегою, как бы для продажи нагруженною мукой, пробрались через
Крымский брод и Орлов луг в Москву и до утра скрывались в ее
развалинах. С рассветом их поразила мертвая пустынность сгоревших
улиц. Они с телегой направились в провиантское депо, к Кремлю. На
Каменном мосту, как она помнила, их оглушил нежданный громовой
взрыв; за ним раздались другой и третий. Громадные столбы дыма и
всяких осколков поднялись над кремлевскими стенами, осыпав мост
пылью и песком. По набережной, выплевывая изо рта мусор, в ужасе
бежали немногие из обитателей уцелевших окрестных домов. От них
странники узнали, что Наполеон с главными французскими силами в
то утро оставил Москву, уводя с собою громадный обоз и пленных и
приказав оставшемуся отряду взорвать Кремль.
Аврора посетила в погорелой Бронной пепелище бабки, была и на
Девичьем поле. Монахини Новодевичьего монастыря показали ей
опустелую квартиру Даву и близ огородов - у берега Москвы-реки -
место его страшных казней. Здесь-то, в слезах и отчаянии, Аврора
поклялась до последней капли крови преследовать извергов,
отнявших и убивших ее жениха. Она было оставила Фигнера и,
приютившись у знакомой, пощаженной французами старушки,