read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



господа!
Закончив эту тираду, предназначенную разъяснить слушателям то, что им
могло быть не ясно, он вышел из караульни, и со всей своей убогой и жалкой
важностью вновь прошествовал по двору, мимо пансионера, ходившего в шлафроке
за неимением сюртука, и пансионера, ходившего в купальных туфлях за
неимением башмаков, и толстого пансионера-зеленщика, которому не о чем было
заботиться, и тощего пансионера-приказчика, которому не на что было
надеяться, и, наконец, поднявшись по своей убогой и жалкой лестнице, вошел в
свою убогую и жалкую комнатенку.
Там уже ему был накрыт стол к ужину и приготовлен на спинке кресла у
огня его старый серый халат. Дочь торопливо встала ему навстречу, спрятав в
карман молитвенник, - не за всех ли, кто в плену и заточении, молилась она?
- Дядя, стало быть, ушел домой? - спросила она, подав отцу его черную
бархатную ермолку и помогая надеть халат. Да, он ушел домой. Доволен ли отец
прогулкой? Нет, не слишком. Нет? Уж не заболел ли он?
Она с заботливой нежностью склонилась над ним из-за спинки кресла, а он
сидел и молчал, сумрачно глядя в огонь. Какое-то неприятное чувство, похожее
на проблески стыда, одолевало его, и когда он, наконец, заговорил, слова
туго шли у него с языка.
- Не знаю - кхм! - не знаю, что такое случилось с Чивери. Он сегодня -
кха! - далеко не так вежлив и обходителен, как обыкновенно. Разумеется -
кхм! - разумеется, это пустяк, душа моя, но даже такой пустяк меня
расстраивает. Ведь нельзя забывать, что - кхм! - (он посмотрел на свои руки,
беспокойно потирая их), что та жизнь, которую я вынужден вести, к несчастью
делает меня постоянно, ежечасно зависимым от этих людей.
Ее рука лежала у него на плече, но она не смотрела ему в лицо. Опустив
голову, она смотрела в сторону.
- Я - кхм! - я просто ума не приложу, на что мог обидеться Чивери. Он
всегда так - так внимателен и вежлив. А сегодня обошелся со мной почти
грубо. Да еще при людях! Боже мой, Эми! Ведь если Чивери и другие служители
перестанут уважать и поддерживать меня, я - я могу умереть тут с голоду. -
Он то сжимал, то разжимал руки наподобие мехов; чувство, похожее на стыд,
было так упорно, что он даже самому себе не решался признаться в истинном
смысле своих слов.
- Я - кха! - ума не приложу, в чем тут дело. Даже вообразить себе не
могу повода для такой перемены. Когда-то в Маршалси был сторож по фамилии
Джексон (ты его, верно, не помнишь, милочка, ты была еще совсем маленькой);
так вот у этого Джексона был - кхм! - брат - да, младший брат, и он, этот
брат, ухаживал - то есть нет, тут не могло быть речи об ухаживании, просто
он - оказывал внимание - самое почтительное внимание доч... нет, не дочери,
а сестре одного из нас, личности довольно уважаемой к нашем заведении - я бы
даже сказал, весьма уважаемой. Это был некий капитан Мартин; помню, он
советовался со мной насчет того, есть ли надобность, чтобы его дочь - то
есть сестра - рисковала обидеть Джексона-старшего, чересчур! - кха! -
чересчур ясно выказывая Джексону-младшему свое отношение к нему. Капитан
Мартин был истинным джентльменом, крайне щепетильным в вопросах чести,
поэтому я прежде всего спросил, что он сам об этом думает. Капитан Мартин
(весьма, кстати сказать, заслуженный офицер) ответил мне без колебаний, что,
как ему кажется, его - кхм! - сестре незачем вникать в чувства этого
молодого человека и что она могла бы относиться к нему благосклонно - нет,
словно бы капитан Мартин не говорил "благосклонно"; кажется, он сказал
"терпимо" - да, да: относиться к нему терпимо ради своего отца - то есть я
хотел сказать брата. Да, к чему бишь я вдруг вспомнил эту историю? Не к тому
ли, что искал причину поведению Чивери; хотя, собственно, какая связь...
Голос его прервался, как будто ей стало невмоготу слушать дальше, и она
незаметно прикрыла ему рот рукой. Несколько минут в комнате стояла мертвая
тишина; оба молчали и не шевелились; он - съежившись в своем кресле, она -
обняв его за шею и положив голову к нему на плечо.
Но вот она встрепенулась и отошла, чтобы подать ему ужин, варившийся в
кастрюльке на огне. Он сел на свое место за столом, она на свое, и он
принялся за еду. По-прежнему они не смотрели друг на друга. Вскоре, однако,
он стал проявлять непонятное раздражение; с шумом бросал на стол вилку и
нож, сердито хватался то за солонку, то за перечницу, откусывал хлеб с такой
яростью, точно именно хлеб был виной всему. Наконец он оттолкнул от себя
тарелку и заговорил со странной непоследовательностью:
- А не все ли равно, сыт я или голоден? Не все ли равно, когда
оборвется мое безотрадное существование, сейчас, или через неделю, или через
год? Кому я нужен - жалкий арестант, живущий милостыней и чужими объедками;
нищий, опустившийся старик!
- Отец, отец! - Видя, что он встал, она бросилась перед ним на колени,
протягивая к нему руки.
- Эми! - продолжал он сдавленным голосом, весь дрожа и устремив на нее
дикий, как у безумца, взгляд. - Послушай, Эми, если б ты могла увидеть меня
таким, каким меня видела твоя мать, ты бы не признала во мне того
несчастного, на которого ты всю жизнь смотришь только сквозь прутья этой
клетки. Я был молод, красив, образован, я был независим - клянусь тебе,
дитя! - и люди искали моего общества и завидовали мне. Завидовали мне!
- Отец, дорогой! - Она пыталась остановить трясущуюся руку, которою он
размахивал в воздухе; но он отталкивал ее.
- Если б здесь, в комнате, висел мой портрет, написанный в ту пору, ты
бы гордилась им, гордилась, хотя б он был лишь слабым подобием оригинала. Но
у меня нет даже портрета. Пусть будет это наукой для других. Пусть каждый, -
вскричал он, дико озираясь по сторонам, - хоть эту малость сбережет на
память о днях благоденствия и славы. Пусть дети его получат возможность
судить о том, каков он был. Мои дети никогда не видели меня - и никогда не
увидят; разве только на смертном одре я вновь приму свой прежний, давно
утраченный облик - не знаю, говорят, так бывает иногда.
- Отец, отец!
- О, презирай меня, презирай! Отвернись от меня - не слушай меня, не
давай мне говорить - красней за меня, плачь от стыда, что у тебя такой отец
- и ты, и ты, Эми! Кори меня, кори - я сам помогу тебе! Я уже очерствел; я
пал так низко, что даже это не проймет меня!
- Отец, родной, любимый, самый дорогой на свете! - Она цеплялась за
него до тех пор, пока ей не удалось усадить его снова в кресло; она поймала
его простертую руку и обвила ею свои плечи.
- Не отнимайте у меня своей руки, отец. Взгляните на меня, поцелуйте
меня. Подумайте обо мне хоть немножко, хоть одно мгновенье!
Он все не умолкал, но мало-помалу его исступленные выкрики переходили в
жалобное причитание.
- И все-таки меня уважают здесь. Я сумел устоять под ударами судьбы. Я
не превратился в жалкую тряпку. Спроси, кто тут в Маршалси первое лицо? Тебе
скажут: твой отец. Спроси, с кем никто не позволяет себе шуток и все
стараются обходиться деликатнее. Тебе скажут: с твоим отцом. Спроси, кого
будут дольше всех вспоминать и, быть может, больше всех оплакивать после
того, как гроб с его телом вынесут из ворот Марша леи (ибо я умру в
Маршалси, я знаю, что иначе не может быть). Тебе скажут: твоего отца. Так
что же, Эми, Эми? Неужели твой отец достоин только презрения? Неужели нет
ничего, что можно бы поставить ему в заслугу? Неужели тебе нечего будет
вспомнить о нем, кроме его позора и падения? Неужели ты о нем не пожалеешь,
когда он уйдет из жизни, бедный отверженец, уйдет навсегда?
Слезы хлынули у него из глаз, бессильные слезы жалости к самому себе, и
тут он разрешил ей, наконец, обнять его, усадить поудобнее, припал седой
головой к ее щеке и скорбно сетовал на свою горькую участь. Потом вдруг
предмет его сетований изменился, он крепко прижал ее к себе, восклицая: О
Эми, его бедное, не знавшее матери дитя! О, как она всегда преданно и
усердно заботилась о своем отце! Но очень скоро он снова заговорил о себе и
расслабленным голосом стал рассказывать, как бы она любила его, если бы он
был таким, как прежде; и как бы он ее выдал замуж за настоящего джентльмена,
который гордился бы ею - дочерью такого отца; и как бы они вместе катались
верхом, отец с дочерью, а толпа (подразумевались те самые люди, от которых
он получил двенадцать шиллингов, лежавших в его кармане) тащилась бы пешком
по пыльной дороге, почтительно приветствуя издали их обоих.
Так, переходя от хвастовства к отчаянию, но при этом неизменно
оставаясь арестантом, отравленным нездоровым воздухом тюрьмы, с душой,
насквозь пропитавшейся гнилью тюремной жизни, раскрывал он перед беззаветно
преданной ему дочерью неприглядные глубины своего существа. Никому, кроме
нее, не случалось видеть его и такой откровенной наготе. Его недавние
слушатели, которые, разойдясь по своим углам, беззлобно потешались над
произнесенной им речью, не могли и вообразить себе, какая мрачная картина
пополнила в этот воскресный вечер невеселую коллекцию Маршалси.
История - или легенда - сохранила классический пример дочерней любви:
дочь, которая кормила в тюрьме умирающего с голоду отца так, как ее когда-то
кормила мать. Крошка Доррит, хотя не римлянка, а англичанка, и притом
нынешнего, отнюдь не героического поколения, сделала для своего отца много
больше: в ее невинной груди находил он неиссякаемый источник любви и
верности, который все эти долгие годы питал его изголодавшуюся душу.
Она утешала его, умоляла простить, если в чем-нибудь была или казалась
недостаточно верной своему долгу; уверяла его - и видит бог, это была
правда! - что любит и почитает его не меньше, нежели будь он баловнем
фортуны, всеми признанным и уважаемым. Когда его слезы высохли, и
всхлипывания утихли, и проблески стыда перестали беспокоить его, и к нему
вернулись его обычные повадки, - она разогрела остатки ужина, села рядом и
радовалась, глядя, как он ест и пьет. В своей черной бархатной ермолке и
старом сером халате он снова был величественным, как всегда, и приди к нему
сейчас кто из пансионеров посоветоваться о собственных делах, он держал бы
себя с ним как лорд Честерфилд * - великий авторитет в вопросах морали, как
верховный блюститель нравственного этикета Маршалси.
Чтобы развлечь его, она завела беседу о его гардеробе, и он соизволил
сказать, что сорочки, которые она хочет ему сшить, придутся весьма кстати,
так как старые совсем истрепались, да к тому же, будучи куплены готовыми,



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 [ 57 ] 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.