необходимости ехать в Париж. Словно того мореплавателя в старинном предании,
который плыл по течению, доверившись попутному ветру, и был притянут
магнитной скалой, все как бы само собой, с какой-то неодолимой силой толкало
его на этот страшный шаг. Последнее время он тщетно старался подавить в себе
грызущее его беспокойство и стыд, оттого что на его несчастной родине парод,
сбитый с толку дурными людьми, ступил на дурной путь, а он, Чарльз Дарней,
считающий себя лучше этих людей, - он не двигается с места, не делает
ничего, чтобы удержать народ, пробудить в нем человеческие, чувства,
терпимость, сострадание, и прекратить это кровопролитие. Он только старается
заглушить в себе угрызения совести, и вот перед ним разительный пример
преданности долгу, - этот честный старик мистер Лорри, который не щадит
себя; с чувством унижения и стыда он невольно сравнивает себя с ним, и в ту
же минуту слышит язвительные насмешки своих соотечественников-эмигрантов;
каково ему было это терпеть, а в особенности грубое зубоскальство Страйвера,
с которым у них давние счеты. И в довершение всего письмо Габелля, невинно
пострадавшего старого слуги, которому грозит смерть, и он молит его о
помощи, взывает к его справедливости, чести, к его доброму имени.
притягивала его с неодолимом силой. Сам Дарней не видел этой скалы; он и не
подозревал, какая опасность ему угрожает. Он был уверен, что его благородные
начинания, даже если ему и не удалось довести их до конца, завоюют ему
уважение во Франции, когда он явится и объяснит, как обстояло дело. И вот
ему уже предоставляется широкая возможность творить добро - радужные мечты,
которыми так часто тешат себя многие хорошие люди, - и он уже видел, как он,
Дарней, помогает унять эту страшную бурю и направить бушующую Революцию в
более спокойное русло.
расхаживать по переулкам Тэмпла, раздумывая о том, что ему следует скрыть
свое решение и от Люси и от ее отца. Они не должны знать ничего до его
отъезда, Люси надо избавить от тягостного прощания, а ее старика отца,
который избегает касаться всего, что напоминает ему мучительное прошлое,
лучше поставить перед совершившимся фактом, чем подвергать опасности
тревожных сомнений и колебаний. Дарней не позволял себе задумываться над
тем, насколько постоянные опасения за отца Люси и страх разбередить в нем
тяжелые воспоминания затрудняли для него возможность действовать. Но,
несомненно, и это в значительной мере определяло его поведение.
вернуться к Теллсону проводить мистера Лорри. Как только он приедет в Париж,
он первым делом явится к своему старому другу, но сейчас ему ни в коем
случае нельзя ничего говорить.
высоких сапогах и полном дорожном снаряжении.
показалось неудобным обременять его письменным ответом, но, может быть, вы
не откажетесь передать устный?
ничего опасного.
Аббатстве.
жилетов и плащей, и они вместе вышли из жарко натопленной конторы в
промозглую сырость, на Флит-стрит.
прощанье, - да смотрите берегите их без меня!
написал два прочувствованных письма - одно Люси, в котором он объяснял ей,
что не может пренебречь долгом и вынужден поехать в Париж и, подробно
излагая все обстоятельства дела, убедительно доказывал ей, что ему не грозит
никакая опасность; второе письмо - доктору, где он повторял то же самое,
уверяя, что за него нечего беспокоиться, и поручал Люси и малютку его
попечению. И в том и в другом письме он обещал написать тотчас же по
приезде, дабы они знали, что все обстоит благополучно.
держать от них что-то в тайне, тяжко было сознавать, что он их обманывает и
они ничего не подозревают. Но всякий раз, когда взгляд его с нежностью
устремлялся на жену, поглощенную мирными домашними делами, такую спокойную и
счастливую в своем неведении, он укреплялся в своем решении не говорить ей
ничего (как ни хотелось ему довериться ей и как ни странно было отстраняться
от ее помощи и участия), и так незаметно промелькнул день. Под вечер он
нежно простился с женой и столь же дорогой его сердцу малюткой дочкой и,
пообещав скоро вернуться (он сказал, что едет куда-то по делу, и потихоньку
ото всех заранее уложил свой чемодан), вышел с тяжелым сердцем на улицу в
тяжко нависший серый холодный туман.
подгоняло его. Он оставил оба письма верному привратнику, чтобы тот вручил
их не ранее половины двенадцатого ночи, и отправился почтовой каретой к
Дувр. "Ради господа бога и святой справедливости!" - этим воплем несчастного
узника, взывавшего к его великодушию н чести, Чарльз Дарней поддерживал в
себе мужество, едва не изменившее ему, когда он, поднявшись на борт,
почувствовал, что отрывается от всего самого дорогого для него, и корабль,
подгоняемый ветром, понес его к магнитной скале.
из Англии в Париж в 1792 году. Дрянные дороги, дрянные экипажи, дрянные
клячи - все это и раньше препятствовало быстрой езде, когда несчастный
низложенный король Франции еще восседал на престоле во всей своей славе; но
с тех пор многое изменилось, и ко всем прежним препятствиям прибавились
другие, новые. Каждая городская застава, каждый деревенский шлагбаум
охранялись кучкой граждан-патриотов, которые с мушкетом на взводе
останавливали всех проезжающих в ту или другую сторону, допрашивали их,
проверяли документы, искали их имена в имевшихся у них списках, а вслед за
этим - кого поворачивали обратно, кого пропускали, кого задерживали и брали
под арест, - словом, поступали, как им взбредет в голову, исходя из каких-то
своих, в высшей степени своеобразных суждений о благе новорожденной
Республики - Единой, Неделимой, несущей Свободу, Равенство, Братство или
Смерть.
уже стало ясно, что дороги обратно для него нет и что до тех пор, пока его
не признают в Париже достойным гражданином Республики, для него нет никакой
надежды вернуться в Англию. Что бы ни случилось, он должен продолжать свое
путешествие до конца.
каждого шлагбаума, опускавшегося за его спиной, он чувствовал, как
замыкается за ним еще один железный барьер, отделяющий его от Англии. Все
кругом проявляли столь неусыпную бдительность, что Дарней чувствовал себя
связанным по рукам и ногам, - все равно как если бы он попался в сети или
сидел закованный за решеткой в железной клетке.
дню на каждом перегоне, она двадцать раз на дню задерживала его, посылала за
ним вдогонку, возвращала обратно, перехватывала по дороге, приставляла к
нему провожатых, не выпускала его из глаз ни на миг. Так с бесконечными
задержками он ехал по Франции уже несколько дней и, вконец измученный,
остановился на ночлег в маленьком городке, все еще на значительном
расстоянии от Парижа.
Дарней предъявлял на заставах, ему вряд ли позволили бы доехать и до этого
городка. А здесь, при въезде в этот захолустный городишко, дело дошло до
того, что он и сам понял, что это добром не кончится. Поэтому он нисколько
не удивился, когда его разбудили ночью, явившись к нему в номер на постоялом
дворе, куда его препроводили до утра.
сопровождали трое вооруженных патриотов в красных колпаках; они вошли, дымя
трубками, и уселись к нему на кровать.
под конвоем.
но я предпочел бы обойтись без конвоя.
прикладом своего мушкета. - Не спорить, аристократ!
власти. - Вы аристократ, вас надлежит препроводить под конвоем, и вы должны
его оплатить.