какого-то вуза, где он вяло перетаскивался с курса на курс. Его приметили
и вытащили за душу, распахнутую настежь, за любовь к искренним разговорам
и исповеди в кабинете профкома, за способность все понимать и все считать
правильным, за то, что среди студентов у него была масса собутыльников и
ни одного друга. К тому же он был мускулист, горласт и на редкость
бессовестен. Если бы кто-нибудь к тому же его назвал еще аполитичным, он,
конечно, искренне обиделся бы, но он был действительно глубоко аполитичен,
и аполитичен по самому строю души, по всей сути своего сознания и
существования. То есть он был, конечно, аполитичен в том специальном
готтентотском смысле этого слова, когда считается справедливым только
такой строй, который нуждается в таких людях, как он, выделяет их,
пригревает и хорошо оплачивает. Все остальное, что несет этот строй, такие
люди принимают автоматически, но преданы-то они действительно не только за
страх, но и за совесть, и поэтому враги существующего порядка вещей и их
враги. В этом Хрипушин действительно не лгал. Врагов он ненавидел и
боялся. Эта-то особенность, конечно, учитывалась и ценилась паче всего. Но
кроме того у него, наверно, были и другие какие-то качества, делающие его
пригодным для той работы, которая заглатывает человека целиком, без
остатка и возврата, а дает взамен не так уж и много: повышенное жалованье,
ускоренную пенсию, удобную квартиру, особый дом отдыха, а главное -
пустоту и молчаливый страх вокруг, страх, в котором непонятным образом
смешались обывательская боязнь, мещанское уважение и нормальная
человеческая брезгливость.
кабинету, - так-так! Занятно! Значит, близкие люди ведут меж собой
антисоветские разговоры. Ну вот что! - Он вплотную подошел к Корнилову. -
Что нам тут валять дурака? Вы же советский человек. Так мы все здесь
считаем. Прошлое прошло и кануло, а ваше настоящее у нас перед глазами. Вы
советский человек, Владимир Михайлович?
гражданин Советского Союза, и я...
нам, Владимир Михайлович, вы же знаете, в какое время мы живем. Около нас
несколько месяцев бок о бок работает враг. И свою подрывную работу
проводит очень умело.
и хорошо замаскированный.
самое, что и вы.
бдительным".
же поводу он вам так говорил?
человек в глухой военной форме. Он был плечист и низкоросл; у него были
мясистые африканские губы и курчавая шевелюра. А глаза, не в пример
Хрипушину, у него были острые, быстрые, мышиные и не бегали, а сверлили.
Он слегка кивнул Корнилову, улыбнулся Смотряеву, спросил нарочито
почтительно Хрипушина: "Разрешите присутствовать?" Дождался разрешения,
прошел к столу и встал около стены.
Вождя, арест нашего завхоза.
проглядели преступника. Надо быть бдительным.
дело и начал перелистывать. Дело было толстое, с закладками, с жирными
красными пометками и отчерками на полях.
отчеркнутое, показал Хрипушину и снисходительно улыбнулся. Хрипушин тоже
прочел, кивнул головой и вперился в Корнилова. - Как-то не совсем
естественно это у вас получается, - сказал губастый, отрываясь от дела. -
Прочел Зыбин статью в газете о врагах народа, сказал "надо быть
бдительным" и сразу же начал рассказывать о французской революции.
Франция-то Францией, а что про врагов-то народа он говорил?
руководителем боевой организации - это самое святое святых, что было у
эсеров, а оказался предателем. Так он говорил.
поднес Хрипушину. Тот прочел, нахмурился и впился глазами в Корнилова. И
чего ты, мол, туман нагоняешь? И так все ясно.
штуке в обед сто лет".
было.
медленно подниматься, но тут губастый ласково спросил:
И Хрипушин сел опять.
Корнилов. - Чем бы я ему мог помочь?
Хрипушину. Тот прочел, кивнул головой, некоторое время они оба
сосредоточенно листали дело. Потом Хрипушин сбычился на Корнилова,
помолчал и сказал:
показание даже. Через несколько дней мы вас вызовем опять и потолкуем.
Постарайтесь быть к этому разговору более подготовленным, а сейчас...
Товарищ лейтенант!.. - И он сделал какое-то приглашающее слабое движение
рукой по направлению Корнилова.
пару слов. Идемте, товарищ Корнилов, поговорим.
Смотряев, усаживая Корнилова напротив. - Вы сейчас беседовали с майором,
но я хочу, чтобы вы знали: не майор вас вызывал, вызывали мы, а майор
просто захотел попутно с вами побеседовать вот об этом Зыбине. Но у нас-то
к вам дело совсем иного порядка... Я вам рассказал про своего старого
учителя, так вот...
умещались стол и пара стульев. Не кабинет, а бокс, таких боксиков много в
любом помещении наркомата, судов, прокуратуры, следственных корпусов. Зато
окно, распахнутое в тополя, казалось огромным. Тополей было много, целая
аллея тополей - весь внутренний двор и тюрьма, которая помещалась в этом
дворе, были обведены такими аллеями.
крайнее, мы доходили до забора и оказывались прямо против него. Когда
прогулки были днем, там сидела высокая блондинка. Она нам казалась
красавицей. Впрочем, все женщины тогда нам казались красавицами -
машинистка или секретарша. Да, правильно: это то самое окно. Что ж она тут
делала?"
двора он не увидел. "Когда она появлялась, мы громко кашляли, вздыхали,
хмыкали, смеялись. Конвой кричал: "Разговорчики!" - и тогда она смотрела
на нас и украдкой нам улыбалась".
сегодня не случайно. Вот уж месяц, как лежит у нас материал на другого
старика. Вы догадываетесь, о ком я говорю?
его не знаете?
Зыбина забрали, днем я работал, а весь вечер просидел у Волчихи, и вот поп
свидетель".
вечер.
украинки были? Ну, ну! И я как раз там с ним познакомился. Приехал к
приятелю, горючее у нас кончилось. "Стой, говорит, пойдем за
подкреплением". Вот мы и завалились. И смотрим, сидит за столом старичок,
выпивает и грибочками закусывает. Очень он мне тогда понравился. Очень!
Лицо такое спокойное, достойное, борода как на иконе. Разговорились. Он
сразу и вывалил: "Я служитель культа - поп". - "А вы, говорю, какого-то
писателя мне напоминаете". - "А я, говорит, и есть писатель, я, товарищ
лейтенант, вот уже десять лет обдумываю одну книгу". - "Какую же?" - "О
страданиях Христа". - "Ну за это, говорю, у нас сейчас издательства деньги
не платят". - "А мне, говорит, их денег не надо, я хлеб себе всегда
заработаю. Я и лесоруб, я и рыбак, я и землекоп, я, если надо, и крышу
поправлю, и печь сложу". Очень он мне тогда понравился. А через месяц
поступает ко мне этот самый милый материален. Взгляните-ка.