Чтение 57–й страницы книги ~Шеф гестапо Генрих Мюллер~

С. Но...

М. Мы можем продолжить теперь. Я пытался найти способ отделаться от нее,
но без грубости, когда она упомянула, почти как мысль, пришедшую в голову
слишком поздно, о том, что ее племянник говорил ей. Она сказала ему, что
знает мою жену и будет разговаривать со мной. Он, в свою очередь, сказал ей,
что знает о деле "Белой Розы" и знает, кто в этом замешан.

Я от этого подпрыгнул, скажу я вам. Мы знали об этих опасных листовках,
призывающих к измене, что рассылались по почте и распространялись в Мюнхене.
Мы думали, что здесь замешаны студенты из университета, но там было так
много студентов и так мало офицеров гестапо, что это было безнадежной
задачей. Листовки, которые были очень антигитлеровскими и антивоенными,
по-прежнему появлялись, а университет был моей территорией. И тогда я стал
менее безразличным и более профессиональным.

Я всегда ношу блокнот, как вы могли наблюдать, хотя сейчас он в папке из
кожи страуса, а в те дни это были просто листочки бумаги в дешевой картонной
обложке. У меня было много вопросов к ней, я делал пометки. Это так ее
взволновало, что она неоднократно возвращалась к фактам, забыв о бедном
племяннике.

Как она сказала, племянник знал людей, связанных с этим делом, но
прокурор не захотел его слушать, ведь обвинение ему пришлось бы выдвинуть
против родственников Вагнера, и он спешно провел его сквозь судебные
коридоры прямо в тюрьму. Я хорошо мог понять желание прокурора не
связываться с одним из самых влиятельных, с большими связями партийных
чиновников в его области.

Я подумал, что должен вникнуть во все это лично, и записал все факты о
листовках, которые она могла мне дать. Меня совсем не заботило старое
оружие. Дело состояло в том, чтобы племянник дал мне информацию, которая у
него могла быть о листовках и тех, кто их писал, а оружие и его наказание
оставить в стороне. Вы знаете, как это бывает. Смутные обещания могли быть
даны, а позже их можно забыть. Мы делаем это все время, и, я уверен, вы
также.

Она плакала, когда я провожал ее. От радости. Она чувствовала, что я
собираюсь открыть врата тюрьмы, словно ангел, освободивший св. Павла из
темницы. Моя жена была счастлива переменам, и я смог играть на фортепьяно
без помех.

Итак, это становилось официальным делом, по крайней мере на время.
Никогда бы не подумал - домашние радости... это не продолжалось очень долго.
Во всяком случае, это не то, о чем вам стоит переживать. Здесь должно быть
замолвлено слово за монашеское существование, не так ли?

С. Вам непременно надо переходить на личности?

М. Удовольствие для меня, должен сказать. Так на чем мы остановились?
Любящая тетушка села на поезд в Мюнхен, и в понедельник я заказал в срочном
порядке материалы на племянника. Хотел бы я знать, что подумал прокурор в
Мюнхене, когда от шефа гестапо поступил срочный приказ прислать дело этого
молодого человека. Документы пришли к концу недели, и я взял их домой, чтобы
не спеша прочитать на досуге. И что я обнаружил? Ничего о листовках.
Складывалось впечатление, что кто-то изъял их из дела. Единственным
упоминанием о связи с Вагнером была неопределенная ссылка на "некоторые
возмутительные утверждения", сделанные заключенным. Так что мы имели лишь
опосредованное подтверждение.

Племянник и в самом деле был хорошим студентом, верным, активным
участником движения "Гитлерюгенд" и прежде имел незапятнанную репутацию и, я
должен сказать, официально доказанную кражу. Не было ничего в его
предыстории, что указало бы на то, почему он ворвался в резиденцию
Виттельбахов и украл старинное огнестрельное оружие. Насколько я мог
заметить, он не интересовался подобными вещами, хотя у него было очень
немного денег и его мать жила на маленькую пенсию. У него вообще не было
каких-либо пороков. Он не курил и не пил, у него не было постоянной девушки,
не имел сексуальных пороков и, я отметил это с интересам, считался хорошим
шахматистом. Местный шахматный клуб был единственной организацией, кроме
обычной партийной группы, к которой он принадлежал.

Как преданный шахматист, я признаюсь в легкой симпатии к этому человеку,
но мой решающий интерес был направлен на листовки. Взвесив все
обстоятельства, я решил сам допросить его, для чего решил привезти его в
Берлин. И когда последовало распоряжение сделать это, воцарилось оцепенение
не только в офисе прокурора, но также и в гаулейтунге.

Я посадил его в один из специальных подвалов для особо важных
политических заключенных, с которыми мы бы хотели сотрудничать. Надо
сказать, это не обычный неприятный подвал. У него хороший туалет, окно и
приличная кровать. Племянничек не мог покидать помещение, но смею заметить,
что после шести месяцев в исправительной тюрьме это должно было казаться ему
похожим на люкс в отеле "Кайзерхоф". Плюс приличная еда. На следующий день,
когда я закончил с некоторыми делами, его привели ко мне в кабинет.

Он выглядел более худым, чем на фотографии, и его бритая голова не
красила его, но в остальном он произвел на меня хорошее впечатление: он не
раболепствовал, он просто сел на стул перед моим столом и смотрел прямо на
меня. Я ценю это в людях. Я начал говорить с ним в достаточно дружелюбной
манере. Я думаю, вы знаете, насколько дружелюбным я могу быть иногда, не так
ли?

С. О да, когда вы чего-то хотите или когда вы только что воткнули в меня
нож.

М. Я действительно добрый и веселый человек. Когда могу. И, дождавшись,
пока я не закончу свою небольшую речь, он сказал, что знает, что меня не
интересует его осуждение и что я хотел бы знать о листовках. Поэтому он
сказал об этом своей тете, надеясь, что она скажет мне.

Я сказал, что у него было хорошее путешествие, и хороший сон, и если он
собирается разыгрывать меня, он почувствует, что не должен был этого делать.
Он сказал, что сразу начнет говорить о том, что я хочу услышать. Я оценил
четкость и ясность его изложения.

Короче, у него было два друга, с которыми он учился в школе. Один из них
- родственник Вагнера, а второй - сын армейского полковника. Обыкновенная
школьная дружба, но он был личностью, не похожей на других, и не имел много
друзей. Год назад пришла полиция и забрала его по подозрению в краже.

Он говорил в полиции, что ничего не знает о краже, и когда они
расспрашивали его, его вдруг осенило, что он видел одну из украденных вещей
на стене в комнате своего друга. Тогда перед ним возникла дилемма. Хотя он
утверждал, что понятия не имеет о краже, он не мог предать друга. И, к его
чести, он хранил молчание до тех пор, пока не узнал, что на него указали
именно его прежние друзья, у одного из которых был обнаружен шикарный
пистолет. "Это у меня от него", - сказал он, и кто будет сомневаться в
словах человека, у которого в политическом мире большие связи? Для меня
стало очевидно, что единственной целью полиции и прокурора было осудить
этого молодого человека быстро и четко и тогда это дело не привлечет
дополнительного внимания.

С одной стороны, адвокат, который знал, где ему намажут хлеб маслом,
благоговеющий перед судом, амбициозные полицейские чиновники, с другой -
молодой человек, который отправился в тюрьму. А тем временем его друзья
продолжили высшее образование в безопасной удаленности от линии фронта,
получив освобождение от призыва.

Коррупция и несправедливость, конечно, типичны для любого правительства в
любое время. Привилегии мистера Менкена, как вы сказали. Я уверен, что вы
также имеете подобный опыт в вашей абсолютно свободной стране.

С. Значит, он был невиновен?

М. Он был человеком, который, возможно, будет помогать мне в деле с
листовками. Он сказал, что его так называемые друзья, которые, как
выяснилось, были ворами, учились в университете в Мюнхене и знали некоторых
студентов, которые, по всей видимости, были втянуты в антиправительственную
деятельность. Студенты часто бывают недовольны правительством и его
политикой. Вопрос в том, кто были это недовольные люди. Родственник Вагнера
тоже принадлежал к ним? Знает ли человек, сидящий напротив меня, подобных
людей? Каковы были его связи со студентами Мюнхенского университета? Нет, он
никогда не встречал этих людей, или по крайней мере он не был представлен
никому, кто был вовлечен в распространение листовок. У него не было денег,
чтобы идти в университет, и он работал, чтобы поддержать свою мать, которая
жила на пенсию после смерти во Франции мужа.

Он мог бы, конечно, получить ссуду, но его мать настояла на том, чтобы он
работал. Она была прекрасной матерью. Как только у ее сына начались проблемы
с законом, она отказалась от него.

Но к делу. В университете было огромное количество студентов, и гестапо в
Мюнхене просто не могло следить за ними всеми.

Я оценил мой источник информации - я рассматривал его теперь как
источник. И наше общение с ним больше походило на разговор, чем на допрос.

Он казался умным, с ясной головой и полный решимости не только не
возвращаться в тюрьму, но и отомстить тем, кто его туда отправил.

Я прямо спросил его, станет ли он мне помогать, просочившись в одну из
этих студенческих групп, дабы узнать о людях с листовками. Я сказал, что он
будет условно свободен и должен будет докладывать обо всем мне и моему
человеку в Мюнхене. Как вы понимаете, ректор университета был человеком СС,
так что мы без проблем могли определить его в учебное заведение.

Я объяснил ему, что, если он нам поможет, я бы сделал его свободу
постоянной, а его судимость была бы аннулирована. Я также сказал, что, если
он хорошо справится с работой, я позабочусь о том, чтобы он закончил учебу в
университете.

С. Я полагаю, он согласился?

М. Что еще он мог сделать? Но он по-прежнему хотел прояснить некоторые
пункты.

Я сказал, что если мы, заметьте, я использовал здесь множественное
число... это указывало на мое сотрудничество с ним... если нам удастся
доказать, что он невиновен, мы освободим его от судимости, и если мы сможем
доказать, что другие виновны, я позабочусь о том, чтобы они были наказаны,