пантомимах, которые поначалу нагоняют на человека тоску своей
душераздирающей пошлостью, шуточку, смысл которой человеку надо
старательно вдалбливать, пока он не поймет, до чего она смешна.
И клянусь Юпитером, эту шуточку нам вдалбливали очень
старательно, не так ли? Вам бы поговорить на эти темы с доном
Франческо. У него на сей счет понятия твердые, хоть он и не
зашел в своих выводах так далеко, как я. Или с графом
Каловеглиа. Этот старик -- истинный латинянин. Почему бы вам
как-нибудь не заехать к нему, не посмотреть на "Локрийского
фавна". Стрит из Южного Кенсингтона очень высокого мнения об
этой статуэтке.
размышляю. Пожалуйста, продолжайте. Я вам как-нибудь тоже
прочту одну из моих проповедей.
до конца ваших дней напишите еще хотя бы одну проповедь. Не
думаю также, что вы вернетесь в Африку и вообще будете
подвизаться по епископальной части. Я думаю, что вы достигли
поворотного пункта.
Затем он весело сказал:
недавно.
неплохо ее рассказывает, правда? Приятно жить в мире, где еще
могут случаться подобные вещи. Возникает ощущение, что жить
все-таки стоит. Появляется даже желание поспорить о чем-нибудь.
Что вы такое собирались сказать насчет американского
миллионера?
какой мере мы с вами могли бы, -- если предположить, что
рассказы о его женщинах справедливы, -- простить ему этот
порок?
вглядитесь в них как следует, давайте, вглядитесь.
Подняв руку, он оттянул немного в сторону шелковый навес и
взглянул в небо, в полуденный зенит, в безмерный океан синевы.
Эта лазурная влага была бесконечной. Пока он глядел, разум его
проникался сознанием того, что небеса бывают разные. Эти мало
чем походили на привычную епископу с детства небесную твердь.
Здесь отсутствовал даже намек на лежащее над головой гладенькое
пространство, далекое, но все же доступное восприятию, --
пространство, в котором могло восседать на троне некое
божество, держа в руке блокнот и занося в оный людские пороки,
добродетели и все что ему будет угодно. В здешнем небе для
сидячего божества явно не отыскалось бы места.
наблюдение, епископ заметил:
существование этих дам, если они действительно существуют?
Старик ван Коппен занят своим, в мои дела он не лезет. У него,
как у всякого разумного человека, есть свое хобби. Ну,
развлекается человек. Зачем я стану ему мешать? Объясните мне,
почему я должен относиться к чему бы то ни было с неодобрением?
неодобрением отзывались о вертикальных богах?
собственной праведности или греховности это вполне невинная
форма самопотворства...
для разнообразия решили взять за горло мораль. В этом и состоит
ваше представление о грехе? Но каким же образом Моисей дошел бы
до мысли описать в своем Законе определенные виды неподобающих
деяний, если бы не было доказано, что они вредны для общества в
целом?
вытащил новую сигару, откусил ее кончик, закурил. Отпустил в
полет над морем несколько ароматных клубов дыма. И наконец
сказал:
ясный и лестный. Я представляю его кротким, мудрым и терпимым.
Вообразите себе подобного человека. Вот он набрасывает
предварительный перечень заслуживающих того, чтобы о них
говорить, неправомерных поступков, намереваясь представить его
Богу на одобрение и затем включить в Десять Заповедей. Сами
понимаете, ему трудно решить, какие грехи внести в этот список,
а какие оставить. Однако то прегрешение, в котором обвиняют
нашего миллионера, он пока даже не рассматривает.
доброжелательный старик, ему нравится, когда люди получают
удовольствие настолько безвредное, насколько это вообще
возможно, он вовсе не склонен во всем выискивать зло. Однако
Аарон или кто-то еще из старых друзей его семьи думает иначе.
Это тип человека, всем нам знакомый -- пуританин с кислой
физиономией, утративший силу, которой люди справедливо или
несправедливо наделяют ван Коппена. Он забыл, чем он сам
занимался в молодые годы; он является к Моисею с уверениями,
что такие поступки повергают его в ужас. "Молодежь, -- говорит
он, -- что она себе позволяет! Это грех, вот что это такое. А
за тебя, Моисей, мне стыдно. Подобное поведение необходимо
запретить. Ты обязан открыто осудить его в этих твоих
благословенных Скрижалях". "Грех? -- говорит кроткий Моисей. --
Ты удивляешь меня, Аарон. Признаюсь, я эти вещи никогда под
таким углом не рассматривал. Впрочем я тебя кажется понимаю. У
нас сегодня ночью заседание на Святой Горе; может быть мне
удастся провести предложенную тобой статью..." "Сделай
одолжение, проведи" -- отвечает гость. "Но не слишком ли ты
строг к молодым людям? -- спрашивает Моисей. -- Ты не поверишь,
но я и сам был юношей, и если б в ту пору существовал подобный
закон, мне пришлось бы очень не сладко. Более того (тут в
глазах его загорается вдохновенный, пророческий огонь), я
кажется предвижу явление в далеком будущем особы царственного
рода и притом же возлюбленной Господом -- некоего Давида,
которого, если твое предложение примет силу закона, хочешь не
хочешь придется счесть отъявленным грешником". "Да пропади он
пропадом, твой Давид! Слушай, старина, я же у тебя не денег
взаймы прошу. Просто присмотри, чтобы этот мой Новый Грех
занесли на Скрижали. Черт побери! Что тебе стоит, с твоим-то
влиянием наверху? Ты и представить не можешь, до чего мне
противно видеть, как весь этот молодняк... этот молодняк... да
что тебе, непременно нужны подробности?" "Нет, не нужны. Не
такой уж я и дурак, -- говорит кроткий Моисей. -- Ладно,
постараюсь тебе угодить, хотя бы в память о твоей замечательной
матушке".
улыбался.
на свою сторону. Так появились на свет и были разложены по
полочкам грехи. Из этой бессмысленной иудейской систематики
доброго и дурного они перескочили прямиком в английский
уголовный кодекс. И уж в нем-то засели накрепко, -- добавил он.
системой верхних богов?
тенденция к умножению грехов. Меня волнует, что эта система
лезет в мои дела -- и именно тем, что преобразует грехи в
преступления. Понравится вам, если вы попадете под суд за
какой-нибудь смехотворный пустяк, ставший преступлением лишь
потому, что прежде он был грехом, а грехом ставший из-за того,
что страдающее диспепсией или бессилием древнее ископаемое
позавидовало удовольствиям ближнего? От наших уложений за милю
несет покрывшими себя позором этическими теориями; отовсюду
торчит копыто теолога, реакционера.
сказал мистер Херд.
оно никогда вас не поражало? Неужели вы не видите, что мы
застряли на уровне этого enfant terrible(44) от христианства,
Павла из Тарса с его на диво подвешенным языком? На уровне
наших русских с их прогнившим Мессией? Кстати, как они вам?
вместе. Вид не вполне пристойный. Но решительно апостолический.
Вы знаете, меня в подобных делах шокировать нелегко. Живя в
Африке, среди м'тезо, и не такого насмотришься! Замечательные
ребята. Уверяю вас, они бы любого на этом острове заткнули за