набалдашник трости.
оно и замечательно, но как-то не доходит до моего понимания... Ах да!
Послушайте, среди вас есть великолепный экземпляр - я имею в виду этого
проклятого Робина! Он - что колодец: глубок и темен... Я еще зайду к вам
туда. Но только не ради политики. Приду делать зарисовки с Логра и Гавара;
хочу поместить их вместе с Робином на одной изумительной картине, которую
я придумал, пока вы обсуждали этот - как его - вопрос о двухпалатной
системе... так, кажется? Вообразите себе Гавара, Логра и Робина, которые
беседуют о политике под прикрытием пивных кружек, а? Каково? Милый мой,
картина будет иметь успех в Салоне, потрясающий успех, это будет
по-настоящему новая живопись.
к себе домой и продержал до двух часов ночи на узком балкончике, с
которого виднелась синеющая громада Центрального рынка. Флоран всячески
увещевал Клода, говоря, что он не мужчина, если так безразличен к счастью
родины. Художник, покачивая головой, отвечал:
картины для своей родины: во-первых, от моих эскизов все в ужасе
шарахаются, а во-вторых, я пишу для собственного услаждения. У меня такое
чувство, будто я сам себя щекочу, когда работаю над картиной: все во мне
смеется... Что делать? Так уж я устроен, не топиться же из-за этого! Да
Франция во мне и не нуждается, как правильно заметила моя тетушка Лиза...
Кстати, вы позволите мне быть откровенным? Так вот, за то я вас и люблю,
что вы, по-моему, совершенно так же занимаетесь политикой, как я
живописью. Вы себя, мой милый, щекочете.
пари, что вы проводите здесь вечера, созерцая созвездия, которые кажутся
вам избирательными бюллетенями в мире бесконечности... Вы попросту
щекочете себя вашими идеями справедливости и истины. Это так же верно, как
то, что ваши идеи, наравне с моими эскизами, наводят на буржуа панический
ужас... А затем - говоря между нами, - как по-вашему, будь вы Робином,
стал бы я вашим другом? Ах вы, поэт!
приучили к ней в пивных и мастерских. По этому поводу он упомянул кафе на
улице Вовилье, кафе в первом этаже дома, где жила Сарьетта. Эта
прокуренная зала, уставленная потертыми плюшевыми банкетками и мраморными
столиками в желтых пятнах от чашечек кофе с коньяком, была тем местом, где
обычно собирались молодые щеголи Центрального рынка. Здесь царил г-н Жюль,
окруженный оравой носильщиков, приказчиков, молодчиков в белых блузах и
бархатных картузах. Г-н Жюль носил бачки - две запятые на щеках. Затылок
же, дабы шея была белой, г-н Жюль подбривал каждую субботу у парикмахера
на улице Двух экю, абонируясь у него помесячно. Итак, г-н Жюль задавал тон
в этой компании, особенно когда играл на бильярде; с рассчитанным
кокетством он то выставлял бедро, то плавно заносил руку и приседал, то
ложился грудью на сукно, изогнувшись в грациозной позе, которая давала
возможность по достоинству оценить его мощную спину. Молодчики из этой
банды отличались весьма реакционными взглядами и весьма светскими
интересами. Г-н Жюль читал газеты - те, что приятно почитать. Он знал
актеров маленьких театров, обходился запанибрата с модными знаменитостями
и всегда мог дать справку, провалилась ли или имела успех пьеса,
поставленная накануне. Но г-н Жюль питал слабость к политике. Идеалом его
был Морни, как фамильярно называл он его, опуская титулы. Г-н Жюль читал
отчеты о заседаниях Законодательного корпуса, заливаясь смехом над каждой,
самой заурядной остротой Морни: а здорово поддел Морни прохвостов
республиканцев! Тут г-ну Жюлю предоставлялся повод поговорить о том, что
только разный сброд ненавидит императора, ибо император хочет, чтобы
приличные люди жили в свое удовольствие.
Презабавный вид у этих субъектов, когда они, сидя с трубками, толкуют о
придворных балах, как будто были среди приглашенных... Знаете, недавно
вечером тот молодчик, что живет с Сарьеттой, весьма едко насмехался над
Гаваром. Он называет его: "мой дядюшка"... Так вот, когда Сарьетта зашла
за Жюлем, она была вынуждена за него заплатить, выложила шесть франков,
потому что играли на вино, а Жюль проиграл партию в бильярд... А ведь
Сарьетта красивая, правда?
Сарьетта и, верно, еще кто-нибудь, да?
мне только мешали. Я даже не знаю, как подступиться к женщине: всю жизнь
боялся попробовать... Доброй ночи, спите спокойно. Если вы когда-нибудь
станете министром, я вам посоветую, как украсить Париж.
последователем. Это его огорчало, тем более что, несмотря на присущую ему
слепоту фанатика, он постепенно почувствовал окружавшую его и ежечасно
растущую враждебность. Теперь даже Меюдены принимали Флорана более
холодно; старуха исподтишка посмеивалась, Мюш перестал его слушаться, а
прекрасная Нормандка смотрела на Флорана с едва сдерживаемым раздражением,
когда, придвинув к нему поближе свой стул, безуспешно старалась преодолеть
его холодность. Однажды Луиза сказала, что у него такое выражение лица,
будто она ему противна; Флоран в ответ только смущенно улыбнулся, а
Нормандка, порывисто встав, пересела к другому концу стола. Флоран потерял
и расположение Огюста. Колбасник больше не наведывался к нему в комнату
перед сном, по дороге к себе на мансарду. Его очень напугали ходившие
слухи об этом человеке, с которым он прежде позволял себе сидеть взаперти
до полуночи. Огюстина взяла с жениха слово, что он больше не будет так
неосторожен. Но окончательно восстановила их против Флорана Лиза, попросив
отложить свадьбу до того времени, пока кузен не освободит комнату наверху:
ей-де не хотелось отдавать своей новой продавщице чулан на втором этаже. С
тех пор Огюст страстно желал, чтобы "каторжника упекли в тюрьму". Огюст
нашел предмет своих мечтаний - колбасную, но не в Плезансе, а несколько
дальше, в Монруже; торговля свиным салом становилась прибыльным делом;
толстая Огюстина, заливаясь своим глупым, детским смехом, заверяла, что
готова к свадьбе. Поэтому каждую ночь Огюст, просыпаясь, радовался
малейшему шороху: ему все мерещилось, будто полиция пришла арестовать
Флорана.
По безмолвному соглашению, служащие колбасной окружили Кеню стеной
молчания. А он, немного опечаленный разладом между братом и женой,
утешался изготовлением колбас и соленой свинины. Иногда он показывался на
пороге лавки, словно улыбающаяся красная туша, в белоснежном переднике,
под которым выпирало брюхо, - Кеню не подозревал, какой прилив сплетен
вызывало на Центральном рынке его появление. Его жалели, находили, что он
похудел, хотя он был неимоверно тучен; другие, напротив, осуждали его за
то, что он не похудел от стыда за такого брата, как Флоран. А Кеню,
подобно обманутым мужьям, которые узнают последними о своем несчастье,
проявлял полнейшее неведение и был благодушно-весел, останавливая на
тротуаре проходившую мимо соседку, чтобы расспросить, понравились ли его
итальянские паштеты или заливное из кабаньей головы.
соболезнование, словно у всех свиней в колбасной оказалась желтуха.
собрались? - спросил он как-то Лизу. - Разве у меня и в самом деле
болезненный вид?
боялся болезней, при малейшем недомогании начинал ныть и будоражить всех
кругом. Однако просторная колбасная Кеню-Граделей и впрямь будто
помрачнела: зеркала тускнели, от белизны мрамора веяло ледяным холодом,
вареное мясо на прилавке уснуло в пожелтевшей жирной подливке, в озерах
мутного студня. Клод как-то даже зашел сказать тетке, что у товара на
витрине "невыносимо скучающий вид". Это было сущей правдой. У
страсбургских шпигованных языков, лежавших на голубой подстилке из тонких
бумажных стружек, появился меланхолический белесоватый налет, как от
болезни, а над добродушными желтыми рожами окороков, сейчас обрюзгшими,
виднелись помпоны унылого зеленого цвета. К тому же, заходя теперь в
лавку, покупатели спрашивали кусок кровяной колбасы, шпику на десять су
или полфунта лярду, так понизив голос и с таким сокрушенным видом, словно
находились в комнате умирающего. Перед остывшим духовым шкафом неизменно
торчали две-три плакальщицы. Красавица Лиза с безмолвным достоинством
возглавляла это похоронное шествие снеди. Ее подчеркнуто строгие белые
передники выделялись на черном платье. Холеные руки Лизы, стянутые у
запястья большими нарукавниками, ее лицо, которое так красила
благопристойно-печальная мина, ясно говорили обитателям квартала, всем
любопытным посетительницам, дефилировавшим с утра до вечера перед
колбасницей, что ее постигло незаслуженное горе, но что она знает, в чем
причина, и выйдет победительницей. И порой, склоняясь над двумя красными
рыбками, которые, лениво плавая в аквариуме, тоже томились тоской, Лиза
бросала им взгляд, обещавший, что лучшие времена еще настанут.
уже без опаски, атласный подбородок Майорана. Он недавно вышел из
больницы; рана его зажила, и он был такой же толстый и веселый, но стал
еще глупее прежнего, совсем поглупел, превратился в полного идиота. Должно
быть, трещина в черепе оказалась настолько глубокой, что пострадал и мозг.
Майоран превратился в животное. В теле великана жил разум пятилетнего
ребенка. Он вечно смеялся, сюсюкал, коверкал слова и стал смирен и
послушен, как овца. Кадина завладела им полностью. Сначала она была
изумлена, а потом очень обрадовалась этому великолепному животному, с
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Шилова Юлия
Самойлова Елена