способен проявить все силы души. Я стремился на Север, к профессии
полярного летчика, потому что это была профессия, которая требовала от
меня терпения, мужества и любви к своей стране и своему делу.
которые могли бы говорить с капитаном Татариновым, как равные с равным?
октября 1932 года.
послали на Север. Но школа не отпустила меня. Я остался инструктором и еще
целый год провел в Балашове. Не могу сказать, что я был хорошим
инструктором. Конечно, я мог научить человека летать, и при этом у меня не
было ни малейшего желания ежеминутно ругать его. Я понимал своих учеников
- мне, например, было совершенно ясно, почему один, выходя из самолета,
спешит закурить, а другой при посадке показывает напускную веселость. Но я
не был учителем по призванию, и мне скучно было в тысячный раз объяснять
другим то, что я давно знал.
был до Энска через Ленинград, и меня ждали в Ленинграде и в Энске. Но я
все-таки решил заехать в Москву, где меня не ждали.
Главсевморпуть и поговорить о моем переводе на Север; во-вторых, мне
хотелось повидать Валю Жукова и Кораблева. Вообще у меня было много дел, и
я очень быстро доказал себе, что мне совершенно необходимо заехать в
Москву...
эти три года я только однажды получил от нее привет - через Саню - и все
было давно кончено и забыто. Все было так давно кончено и забыто, что я
даже решил позвонить ей и на всякий случай приготовил первую
вежливо-равнодушную фразу. Но у меня почему-то задрожала рука, когда я
снял трубку, и неожиданно я сказал другой номер - Кораблева.
сообщил мне, что он вернется только к началу учебного года.
звонил летчик Григорьев.
город, а уже потом говорить номер, и я с тоской смотрел на телефон и не
звонил - все думал. Что я скажу ей? Я не мог говорить с ней, как с чужим
человекам.
находится на Крайнем Севере и едва ли вернется в Москву раньше чем через
полгода.
Григорьев.
секретарю из Управления гражданского воздушного флота. Но мне было не до
секретарей. Я снял трубку и сказал:
решительный голос.
Григорьевых на свете!
Московского университета.
до двух часов, когда меня должен был принять секретарь Главсевморпути,
было еще далеко. Я вышел и стал бесцельно бродить по Москве.
Обыкновенный сквер в центре Москвы кажется самым грустным местом в мире.
Не слишком шумная, довольно грязная улица, которых было в Москве сколько
угодно, наводит такую тоску, что невольно начинаешь чувствовать себя
гораздо старше и умнее.
оценил все - и ненужную горячность в делах, которые касаются самого
дорогого на земле - человеческого сердца, и неуверенность в себе,
преследующую меня, быть может, с тех пор, когда я был немым мальчиком и
мир казался мне таким необъяснимо сложным. Мне казалось теперь, что во мне
еще были последние черты этой немоты. Например, в своей любви я не сумел
полностью высказать себя и промолчал о самом важном. Мне казалось, что моя
любовь не удалась потому, что очень сложные обстоятельства обступили ее со
всех сторон, - и это снова был тот же сложный мир, перед которым немым
мальчиком я застывал в каком-то оцепенении.
горячим мальчиком, стремившимся, не теряя ни минуты, доказать свою
правоту. Я знал теперь, что мне нужнее всего - спокойствие и твердость.
юности и школьной любви. Теперь кончено было с юностью и любовь уже не та.
Но, как и прежде, все было впереди, и я смотрел вперед с еще большей
надеждой, чем прежде.
Главсевморпути, потом в Управлении гражданского воздушного флота. Но
нечего было и думать о Севере - так мне сказали - до тех пор, пока меня не
отпустит Балашовская школа.
и то совершенно случайно. Я познакомился в Ленинграде с одним старым
полярным летчиком, который хотел вернуться в центр: ему уже не по годам
были тяжелые северные полеты. Мы обменялись. Он занял мое место, а я
получил назначение вторым пилотом на одну из дальних северных линий.
одного дома, а все остальные существовали только в воображении строителей
Заполярья.
и чья-то тень задумчиво прошла за шторой. Мне долго никто не открывал, и я
сам тихонько открыл тяжелую дверь и очутился в чистых, просторных сенях.
снег был по колено.
испуганно посмотрел на меня и удрал. Потом в дверях появился доктор.
только не постарел за эти годы, но даже помолодел и снова стал похож на
того длинного, веселого, бородатого доктора, который в деревне учил нас с
сестрой печь картошку на палочках.
Интересный случай: немота без глухоты. Человек все слышит и не может
сказать "мама".
может произнести только шесть слов: кура, седло, ящик, вьюга, пьют, Абрам.
Больной Г. Описано в журнале.
язык или заглянуть в ухо. Но он просто сказал:
двенадцати, очень похожий на доктора. Он подал мне руку и сказал на "о":
"Володя".
рассматривать меня со всех сторон и на этот раз, кажется, с трудом
удержался, чтобы действительно не заглянуть в ухо.
Тоже летает?
замуж и живет в Ленинграде.
худенький мальчик, который ходил в больших рваных штанах, и оказывается -